В 2011-м Алексей Викторович строил этот дом. Значит кредит на него, а в 1994 была свадьба с нынешней женой. По временным промежуткам и тратам сходится. Что же такое было в 1991-м? Аделина точно помнит, что в предоставленной информации по Очинскому все было чисто. Он не светился в 90-х и даже в 80-х. Он, черт возьми, нигде не светился. У него идеальная карьера, и если бы мафиозный дом ее отца не плыл с Очинским в одной лодке, то о нем никто и не узнал бы. Но здесь точно что-то не сходится. Взгляд цепляется за какие-то распечатки. А вот это уже интересно. Итальянские и французские офшорные счета за 91-95-е года. Видимо на них сбрасывали деньги или документы. Этот как-то связано с кредитками? Или махинации подлежат чисто личному характеру? Девушка задумчиво хмурится, делает несколько фотографий и откладывает папку в сторону просмотренных. Остальные документы не имеют большого значения, а связывать действия минувшей давности по документам сейчас было глупо. Ни времени, ни ресурсов. Третья папка с какими-то письмами. Первый почерк витиеватый не крупный, а второй более острый и размашистый — Очинского. Было похоже на письма между парой. В голове проскальзывает фотография на первом этаже. Вполне возможно, что эта переписка велась с той женщиной. Тут нечего было ловить, да и влезать в старые любовные письма желания не было, тем более, что по дате они числились уже в начале двухтысячных. Только одно письмо чём-то привлекло взгляд Аделины. Она полистала дальше и поняла, что это последний ответ со стороны женщины, хотя следующие послания от Алексея продолжались. Девушка все же решила прочитать зацепившее ее взгляд письмо.

«Добрый старый друг. Я скучаю по тебе сильнее, чем того требует разум. Я не могу сказать, что несчастна: моя жизнь полна ярких моментов. Моя дочь… знаешь, она прекрасна. Всегда хотела иметь ребёнка, и дом, и мужа, только я чувствую, что что-то не так. Мое сердце с каждым днём все больше болит, и это я не про физическую боль, друг мой, оно болит по тебе. Я знаю, что не хватит и тысячи слов, чтобы выразить мои раскаяния к тебе, да и они того не стоят, но я все же скажу, что ты невероятный человек. Ты можешь держать на меня обиду глубоко внутри себя, и это нормально. Так правильно, ты должен быть во мне разочарован, но я все равно буду помнить те моменты, когда ты был готов носить меня на руках. О, эти воспоминания — единственное, что мне хочется вспоминать из прошлого. Мне даже страшно, что по ночам, вместо мужа и ребёнка, мне снишься ты. Видимо внутри я до сих пор не простила себе свои ошибки. Их не простить никогда, они навсегда останутся со мной, но, друг мой, милый прекрасный друг, мне больно от того, через что я заставила тебя пройти. Теперь я искупаю грехи своими чувствами. Тело мое давно жаждет ад. Я буду молиться за тебя, друг мой, а ты живи. Живи и радуйся жизни, я буду молить и за это.

Это мое последнее тебе письмо, добрый старый друг. Не думай всякого и дыши полной грудью. Главное дыши за меня. Не дай мне задохнуться.

Прости и прощай, от всего измученного сердца самому прекрасному на свете человеку.

Живи.»

Лина подносит пальцы к губам и шепчет проклятое «живи». Этой женщины больше нет? Что за история связала их жизни? Как все завершилось? Аделина шокирующие смотрит перед собой. Почему, прочитав столько книг про любовь, где герои слезно признавались друг другу в чувствах и за неё же умирали, не проникали столь глубоко в сознание, как это письмо простой женщины, что молит человека жить? Нет признаний, нет фальши, нет иллюзий. Просто голые чувства. Чувства. Даже слово это произносить страшно. Только что Лина не прочла это письмо, она его прочувствовала. Оно до сих пор отголосками слов бьется где-то внутри и колет сердце. Вот, что значит чувствовать. Если после взлёта была боль, значит то было настоящее. Значит это не сон, где ты паришь, не разбиваясь. В простом мире боль всегда следует за чувствами, она их верный спутник и держит за руку, не даёт высоко взлететь, чтобы в самый важный момент обязательно кинуть о скалы. Поранить, побить и вновь заставить летать. Да, человек способен даже на такое.

Судорожно передернув плечами, Аделина кидает папку в сторону. Она не смеет прочитать более ни слова. Это слишком лично, даже для агента, что готов подсматривать за целью в душе. Тут эмоции плещут не хуже Везувия. Рука тянется за четвёртой папкой, как слух улавливает шаги внизу. Вернулись Очинские? Взгляд метнулся к часам. Всего начало второго, это слишком рано. Какого черта? Девушка быстро собирает папки в нужном порядке и кладёт их на место. Сейчас главное не мешкать. Три оборота, щелчок, картина на место, ключ летит в коробочку, а паз тайника вставляется в подлокотник кресла. Всего двадцать секунд.

Аделина спешит на выход и уже тянется к ручке, как дверь распахивается, и девушка буквально валится в чьи-то объятия.

— Merde, ты что творишь? — шипит Денис, хватая беглянку за плечи и заталкивая ее обратно в кабинет.

— Что ты тут делаешь? — также удивленно спрашивает в ответ Лина, рефлекторно отталкивая от себя профессора и отходя на пару шагов вглубь.

— Кажется, или сейчас мои вопросы в приоритете?

— Кажется.

— Твою мать, а если бы это был не я? Если бы это был отец? — децибелы голоса мужчины оставались в допустимом диапазоне, за что Аделина ему была отчасти благодарна.

— Но это же ты.

Она ходила по чертовому лезвию. В такой ситуации нельзя быть уверенным, что даже знакомый тебя не сдаст. Чего уж говорить про сына главного преследуемого. Любой ребенок останется на стороне родителей, хотя, кажется, есть исключения.

Денис жмурится, зарывается руками в волосы и глубоко вздыхает. Ему нужно успокоиться. Сейчас не произошло ничего страшного, все обошлось.

— Так почему ты здесь? — Аделина делает медленный шаг вперёд, навстречу профессору.

— Я привёз сестру. Ей ещё даже семнадцати нет, а она уже пробралась в клуб со своими малолетними дружками. Пришлось волочить безмозглую в семейное гнездо, — Денис оборачивается полу боком, когда из коридора доносится звон посуды аж с первого этажа

— Злится, — на лице мужчины мелькает улыбка. Все же было понятно, что в его сердце есть место младшим родственникам. Дети не заслужили неприязни, даже если она направлена на их родителей. — Это ей ещё повезло, что отца с мачехой нет.

Пока Денис разъяснялся, Аделина предприняла попытку по-тихому выскользнуть из кабинета, но не тут-то было. Ее вновь хватают, только на этот раз за руку, и волокут уже из комнаты. Мужчина закрывает дверь и поворачивается к девушке. Его руки скрещены, глаза смотрят строго, а нога топчет на месте.

— Ну и?

— Что «и»? — да, подкосить под дурочку — идеальный вариант.

— Что ты забыла в кабинете отца? Хотя нет. Что ты забыла в этом доме, — видно, как профессор негодует.

— Не будь столь грубым, — скинув привычную маску, Аделина вздыхает и облокачивается плечом о стену. — Алексей Викторович сам меня попросил посидеть с Максимом. И с этой задачей я очень даже хорошо справилась.

— Серьезно? — мужские брови ползут вверх. — Хочешь сказать, что даже не показывала ему как отстреливать люстры? И не рассказывала про бандитов? Что-то на тебя не похоже.

Несильный удар кулаком приходится в плечо Дениса.

— Deficiente, — кидает через плечо Лина и идёт в сторону лестницы. Мужчина улыбается и следует за ней. Обстановка разрядилась и приняла мирный оборот.

— Tesoro, ты забываешь, что я прекрасно знаю итальянский, — можно, даже не оборачиваясь, спиной почувствовать, как профессор лыбится во все тридцать два.

— Я тебе не дорогуша — это раз, а во-вторых…

— Здравствуйте?

Речь блондинки обрывает девичий голос из проема гостиной комнаты. Шестнадцатилетняя дочь Очинского — Женя смотрела густо накрашенными глазами с нескрываемым интересом. Не осталась без внимания ни фигура, ни лицо, ни одежда. Аделина так же метнула в сторону девчонки пару сканирующих взглядов.

— Добрый вечер, — поздоровалась Лина, склонил слегка голову.