Игорь сплюнул и поднялся с земли, беря в руки кувалду и собираясь продолжить работу.

Вдруг поднял глаза и увидел за наполовину разрушенной стеной Киру. Замер. В глазах друг за другом промелькнули растерянность, понимание – она слышала, и, наконец, сожаление.

Очарование разрушается как карточный домик. Никакой он не особенный. Он самый обычный. И за всей его мнимой загадочностью скрывается обычная глупость. Посредственность. Заурядность.

Кира чувствует, как злость все сильнее закручивается внутри. Переполняет душу. Ведет ее. Требует дать выход.

– Наверняка сын шлюхи многое знает о поцелуях… – Голос, словно из преисподней. Это она сказала? Кира не узнаёт своего голоса. Слышала ли она сама свои слова? Наверное, нет. Шум в ушах стоял такой, что она не услышала бы и взрыва, прогреми он у нее под ногами.

Слова – пули. Девушка видит и с наслаждением отмечает, как они проникают в его сознание, впиваются в его мозг, причиняют ему боль. Заставляют зрачки сузиться, сжать челюсть, и крепче схватив рукоять кувалды медленно, словно хищник, подойти вплотную к стене, в полуметре от которой стоит Кира.

– Что ты сказала? – Говорит тихо, делая паузы между словами, но Кире кажется, что он орет их ей прямо в уши. Злость его такая ощутимая, что, кажется, можно ее потрогать. Прикоснуться и обжечься. Кира смотрит, не отводя взгляд, прямо в его глаза. Не моргая. Их разделяет кусок стены, высотой всего лишь по пояс. В его руках кувалда. Впору как можно быстрее уносить ноги, но Кира медленно, прямо ему в лицо повторяет:

– Я сказала, что сын шлюхи наверняка много знает о поцелуях.

Выплевывает ему в лицо словно яд. Откуда в ней его столько? Кажется, этот яд отравил ее саму, и она уже не понимает, что творит. Она больше не принадлежит самой себе. Она не может говорить такие слова. Она не может говорить ТАК…

Это не она, не Кира засовывает голову прямо в пасть зверю, она не может быть настолько отважной. Или безрассудной. Она не может быть настолько слабой и уязвимой, чтобы ее могли задеть уничижительные характеристики какого-то урода. Это все происходит не с ней.

Кира смотрит прямо, не отводя глаз, и видит, как и без того черные глаза Игоря все сильнее поглощает глубокий мрак. Взгляд такой безумный, будто он готов вцепиться в ее глотку и разорвать. Это последнее, что Кира успевает отметить более-менее ясным сознанием. Последующие события воспринимаются ей словно через экран телевизора, и происходят совсем не с ней.

Вот он бросает кувалду, одним рывком перепрыгивает через разделяющее их препятствие. Двигается молниеносно, так что глаз не в силах зафиксировать движение. Секунда и Киру припечатывает к стене с такой силой, что вышибает дух. Она, словно рыба, выброшенная на берег, нелепо открывает и закрывает рот, пытаясь поймать хоть крохи воздуха, но прижатая к шее крепкая рука не дает кислороду просочиться в её легкие. Лицо напротив, искаженное гримасой ярости и отвращения, шипит:

– Да кто ты такая, чтобы так говорить о моей матери? – Рука на шее сжимается все сильнее. Кажется, сейчас он просто оторвет ей голову.

– КТО. ТЫ. ТАКАЯ? – Теперь уже орет ей в лицо, некрасиво брызжа слюной.

И снова удар. Удар головой о стену такой, что сверху сыпется пыль и крошки цемента. В глазах темнеет, кровь отливает от лица, ноги немеют.

На грани потери сознания Кира чувствует, как Игорь хватает её за предплечье и быстро тянет куда-то. Она словно тряпичная кукла невпопад болтает ногами, пытаясь остановиться, задержать его. Чувствует, как ударяется спиной, когда Игорь начинает подниматься вверх по ступенькам, волоча ее за собой.

Второй этаж. Крыша. Единственное уцелевшее крыло дома. Игорь хватает её за затылок и разворачивает к себе спиной. Кира открывает затуманенные глаза и видит перед собой пропасть, и единственное, что удерживает ее от падения, это рука на затылке. Дергается от страха, упирается спиной в грудь парня и тиски на затылке сжимаются сильнее, не давая возможности отступить.

Игорь прижимает губы прямо к её уху и злобно шипит:

– Ты мечтала летать… Ну так лети, птичка.

Тиски разжимаются. Кира падает. Размахивает руками так, будто и вправду хочет полететь. Секунда свободного полета, и вдруг… рывок.

Боль во всей голове такая, что из глаз едва не сыплются искры. Его пальцы в волосах тянут её назад и швыряют на пол. Кира падает и, пролетев пару метров по бетонному полу, больно ударяется головой о стену.

– Еще раз откроешь свой поганый рот, и я исполню твою мечту.

Последний раз взглядом полным отвращения смотрит на стонущую от боли девушку. Демонстративно вытирает руку, что держала ее за волосы, о штанину, будто испачкался в грязи. И просто уходит.

Кира валяется на полу, хватая ртом воздух. Не веря, что жива. Здесь на крыше, а не с переломанными костями на куче кирпичей, не нанизанная на острую арматуру, торчавшую из груды развалин. Она жива. И может дышать. Тело начинает сотрясать мелкой дрожью. Кира чувствует, как в груди зарождается истерика. Огромные капли катятся по её лицу и падают на грязный бетонный пол. Она видит, как Игорь спускается вниз, перебираясь через горы кирпичей, берет свою кувалду и отправляется прочь.

Она остается одна и, не в силах больше сдерживать душащие грудь рыдания, Кира плачет уже в голос. Плачет долго. Громко. Так, словно потеряла все на свете. Скулит и воет. Некрасиво так. Размазывая по лицу слезы и сопли.

Что она наделала? Зачем сказала те слова? Почему не развернулась и просто не ушла?

Это же были даже не ее слова. Случайно подслушанный разговор бабушки с соседкой, ненавязчиво отложился в памяти. Только потому, что это слово казалось таким неправильным из уст ее благовоспитанной бабушки, которая забыв о приличиях и не замечая рядом отирающуюся внучку, громко возмущалась поведением соседки и бывшей сотрудницы. «Совсем стыд потеряла, ведет себя как шлюха. Мужики конвейером в дом ходят. На сына совсем наплевать, растет как сорняк…».

Шлюха.

Знал ли Игорь, что говорят о его матери? Наверняка знал. Да только вряд ли кто-то говорил так о ней ему в лицо.

Это жестоко.

Откуда же в Кире взялось столько жестокости, толкнувшей вдруг произнести эти мерзкие слова? Это было против ее природы – говорить подобные гадости. Она была доброй и милой девочкой, так всегда говорили взрослые. Хрупкий и нежный цветок, лишенный злости, зависти, агрессии.

Что с ней произошло? Разве задетая девичья гордость способна творить такие ужасные вещи? Неужели обида вывернула ее наизнанку и вытащила из ее тайных уголков души темные щупальца злобы, жажды мести и даже… ненависти?

Да, сейчас она его определенно ненавидела. И это истощало. Шло в разрез с самой ее сущностью. Она даже и не догадывалась, что способна испытывать такие низкие, разрушительные вибрации.

Она ненавидела его. За то, что обидел. За то, что заставил испытать этот животный ужас. За то, что вывернул ее наизнанку, сделал из нее монстра. Такого же, как он сам.

Кира просидела в том доме до самого вечера. Она боялась спуститься. Боялась пойти домой и встретить его. Стыд, сожаление, страх и ненависть сплелись крепким жгутом в ее душе и, казалось, поселились там на вечно.

Ей нельзя попадаться ему на глаза. Но как это сделать, когда они соседи?

До конца лета, Кира старалась не выходить из дома, не высовываться. Даже во дворе передвигалась перебежками, обходила «их забор» стороной. Душила в себе все приятные воспоминания, связанные с ним. Изо всех сил культивировала в себе ненависть. Он поступил с ней плохо. Он обидел ее. Он ужасный человек. Любые попытки самой же его оправдать, пресекала на корню. Ей казалось, что ненависть делала ее сильнее. Да, она допустила ошибку, сказала лишнее, но она не станет извиняться. Никогда. Не перед ним.

Кире почти удалось так ни разу и не встретить Игоря до конца лета. В душе теплилась надежда, что сейчас она уедет, за год эмоции улягутся, они оба успокоятся, повзрослеют, и, может быть, этот ужасный инцидент забудется.