Отца Маркуса мое изумление — густо приправленное возмущением — волновало мало. Во-первых, он о нем не знал. Во-вторых, он был полностью поглощен «святой» миссией. Я не ходил в церковь, но до меня долетали обрывки его проповедей от соседей и матери. Подумать только, какими «высокими» эпитетами святой отец поносил Томаса с возвышения кафедры! «Злокозненный ублюдок» и «сатанинское отродье» — самое мягкое из всего, что он говорил. Это был очень удачный ход. Люди полны ужаса и гнева — самое время заготавливать хворост, растапливать масло и покупать спички. Нужно подпитать их ярость, нужно выжать из их страха максимум. Маркус хорошо знал специфику настроений в толпе.

«Кары Небесные и Кары Земные — вот, что ждет любого грешника за его преступления, — вещал священник, вскидывая руку с воздетым костлявым пальцем к сводчатому потолку храма. — И тем страшнее Кары, чем страшнее проступок, чем дальше от Отца помысел нечестивца. Что ждет грешника Ньюлборта, это Химерово отродье, злобное порождение Велиала? Что за муки обрушит на дряную главу его Господь? В каком из котлов Преисподней суждено гореть ему вечность, в лапах каких Сатанинских выродков претерпевать страшнейшие муки? Не описать! Не познать на Земле! Да будет то известно лишь Отцу его, Люциферу! Да обрушится ласка Его Бичом, Трезубцем и Каленым Железом на сутулую спину поганой собаки, обернувшейся бледным подобием человека! Да обагрится жгучей кровью прокаженный живот его и чело! Не видать легкой смерти ублюдку Демонов!..»

И далее в таком же стиле. Эти пассажи не вызывали у меня ничего, кроме брезгливости, однако «разогретая» паства была в восторге. И на это даже можно было закрыть глаза, если бы святой отец не переступал грань.

Однако для фанатика подобное лишь вопрос времени.

Примерно недели через две после смерти Гарри и Джуди газета соизволила выпустить краткую заметку, в которой содержалось крохотное интервью с «сатанинским отродьем». Подозреваемый, по классике, все отрицал. Интервьюер, по классике, все ставил под сомнение. Бумажная спичка чиркнула — куча хвороста запылала. Ярче всего горело, разумеется, у «поклонника» Всевышнего. Отец Маркус произнес едва ли не самую эмоциональную из своих речей за последние несколько недель. Понося Томаса с утроенным рвением, он утверждал, что полиция зря тратит время, ища доказательства «того, что и так доказано». Он обрушился с резкой критикой на городские власти, СМИ, даже на собственную паству, заявляя, что «безмолвие и бездействие — страшнейшие из возможных сейчас преступлений».

Именно в этом он перешел черту. Одно дело просто осуждать, другое — голословно утверждать и призывать к действиям. Результат такого предсказать нетрудно. Когда пересказ проповеди дошел до меня, я покрылся холодным потом и всю ночь пролежал в комнате Гарри и Джун, размышляя, сопоставляя. Решаясь.

«Что выбрать? — спрашивал сам себя. — Потакание махровому варварству в угоду сугубо личных желаний? Или попытку вскрыть истину наперекор потоку веры большинства?»

В ту ночь я не нашел ответа на эти вопросы — это случилось при свете дня. Утро вечера мудренее, а устами младенца глаголет истина. Когда я за завтраком спросил Лилли, что лучше — горькая правда или сладкая ложь, она серьезно ответила: «Мне кажется, правда. Потому что от сладкого ломаются зубы и болит живот. — Сестренка сморщилась, передернув плечами. — Не люблю людей без зубов. И с бурчащими животами».

========== 5. Попытка оправдать ==========

Мысль о несправедливости происходящего начала тревожить меня после первого посещения полицейского участка. Поведение копов было понятно, но абсолютно не профессионально. Казалось, они забыли об основе основ любого расследования — презумпции невиновности. Эмоции застили им глаза. Возможно, это связано со специфичностью дела — до этого в нашем небольшом тихом городке ещё не происходили такие страшные случаи. Возможно, на них давили «сверху» — городское управление боялось привлечь лишнее внимание к проблеме и желало покончить со всем поскорее.

В чем бы ни крылась основная причина, факт остается фактом — полицейские вели себя совершенно не компетентно. Из-за чего во мне вспыхивала злость.

Я ещё с детских лет отличался болезненной тягой к справедливости — порой, в ущерб себе и близким. Если человек виновен, он должен быть наказан, и плевать, что у него десять малолетних детей, три молодые жены и кот-калека. Закон есть закон. Во мне это живет, хотя быть полностью верным этому тезису я, разумеется, не в силах. Жизнь не терпит однозначности. Абсолютной справедливости нет — только извечное стремление подойти к ней максимально близко. Именно этим я и решил заняться, раз уж полицаи, журнашлюхи и церковники решили зарыться в песок по самую макушку.

Я прибыл в полицейский участок в назначенное до того время. Я попросил не говорить Томасу, кто хочет с ним встретиться. Я хотел застать его врасплох.

У меня это вышло блестяще. Впрочем, толку от этого было немного.

«Джим, — выдохнул Том голосом, заставившим мое сердце забиться быстрее. — Это… это правда ты?»

«Как видишь», — неловко проговорил я, чтобы хоть немного расслабиться.

«Боже, ты… ты такой взрослый», — все тем же тоном прохрипел Томас и даже протянул ко мне руку.

Но замер, увидев сковывающий ее наручник. Я попытался собраться с мыслями. Под болезненно обрадованным взглядом Тома это было довольно сложно.

«Никто не знает, что я здесь, — как мог твердо сказал я. — Брат оторвет мне башку, если узнает. Отчим выгонит из дома, а мать заставит Лилли поверить, что я — циклоп с шестью руками, пожирающий маленьких хорошеньких девочек на ужин. Ты понимаешь, как я рискую?»

«Конечно, — абсолютно серьезно кивнул Том. Его рука безжизненно упала на стол, разделяющий нас. — Я благодарен тебе за это».

«Ну? — подбавив безразличия в голос, выдал я. — Чего ты хотел от меня?»

Томас помолчал. Минуту, две. Может, часов пять. По крайней мере, так могло показаться. Мимоходом я отметил, что он выглядел ещё хуже, чем раньше. Под левым глазом наливался синяк. От Логана, Дэвида? Или даже Малколма? Эта деталь неприятно уколола нутро. Непрофессионально.

«Я хотел — и хочу — чтобы ты поверил мне, — начал, наконец, Томас. Его тон слегка изменился, но легче от этого не стало. — Я невиновен. Проклятье, я правда невиновен, Джим! Неужели во всем городе не найдется…»

«Нет, — жестко перебил я. — Не найдется. В газетах ты — маньяк-отравитель, в церкви — исчадие Ада. Я не расспрашивал всех, но те, кого расспрашивал, единодушны. Ты — убийца. Они ненавидят тебя».

Томас становился все бледнее после каждого моего слова, а в конце закрыл лицо руками. Я думал, он заплачет, но лишь пара капель выступила на его глазах.

«Как и ты, — прохрипел Том. — Как и ты, верно? Ты ненавидишь меня. Считаешь, что я — исчадие Ада, маньяк, монстр, виновный в смерти твоего брата и сестры».

«Почему я должен думать иначе? — спросил я, глядя в стену. Взгляд его красных влажных глаз пронзал меня насквозь, как раскаленное копье. — Ты пускаешь слюни и твердишь, что невиновен. Этого мало для оправдания».

Запрокинув голову, Томас издал горловой звук — нечто среднее между рыданием и смехом. Обычно такой издают люди, близкие к помешательству. Я вздрогнул, моя кожа покрылась мурашками.

«Если так пойдет дальше, я буду пускать слюни в удвоенном количестве, — с горькой улыбкой заметил Томас, вытирая глаза тыльной стороной ладони. — У меня стойкое ощущения, что моя крыша вот-вот даст течь».

«Это бы тебя спасло», — хмыкнул я.

«Нет, — покачал головой Томас. — Просто дало бы отсрочку. Сомневаюсь, что после того, как меня вылечат, смогу избежать заключения».

«Инъекции», — брякнул я.

«Что?» — Глаза Томаса расширились.

«Тебя ждет инъекция. — В теории, но я не стал об этом говорить. — Преступление достаточно тяжелое, чтобы в качестве меры наказания использовать казнь».

Мне снова пришлось отвернуться к стене — вид человека, узнавшего, что его ждет гибель, невыносим в любом случае. Что уж говорить про Тома. Эмоционально.