Джуди растет в меру импульсивной «старшей» сестрой, любящей командовать и решать непростые многоуровневые задачи. Даже гардероб для кукол проходит сложную систематизацию и несколько этапов тщательного анализа. Гарри по сравнению с ней — очаровательный мечтатель с задатками талантливого IT-шника (а не простого ботана-программиста!). Мне надоедает объяснять родителям, что оттаскивать его от компа насильно, мало того, что бесполезно, так ещё и вредно для психики. Малыш Гарри очень впечатлительный, ругань и ссоры его пугают. Лилли нежная душа, как брат, но стремится быть такой же серьезной, как сестра. Получается не очень — ангелочек с высоким звонким голоском плохо смотрится в образе сурового технаря с менторским выговором.
На этом фоне мы с братом вынуждены признать очевидное — три человекоподобные личинки мутировали в очаровательных дьяволят, чьи счастье и благополучие становятся одними из основных осей ответственности нашей жизни. Треть своей зарплаты мы честно отсылаем матери с отчимом. Теодор дуется и квохчет, как наседка, заверяя, что у них всего и так хватает, однако мать принимает пожертвования спокойно, почти удовлетворенно. Так продолжается весь последующий десяток лет. Ровно до того злополучного дня разгара осени.
Ровно до 31 октября, кануна Хэллоуина.
Хэллоуин — просто потрясающий праздник! Когда ещё можно вызвать на вечеринке бурю восторга, явившись в одном мешке из-под картошки и с измазанным сажей лицом? Помню, праздничный день выдался в том году замечательный — мы с братом веселились до самого утра в компании друзей. Собралась бодрая солянка из коллег и вузовских приятелей, морковного сока и слабоалкогольного пойла, стандартных дракуло-вервольво-франкенштейнских нарядов и сюрреалистичных нечто, едва ли похожих на одежду в принципе. Мы веселились на вечеринке всю последнюю октябрьскую ночь и утро первого ноябрьского дня.
Ровно до того самого звонка.
После него мы быстро вернулись каждый в свою квартиру. Упаковав вещи, съехались в ближайшем мотеле и там вместе выбрали самый быстрый рейс до Международного аэропорта Остин Бергстром. Собрались мы основательно, так как понимали, что уезжаем очень и очень надолго. «Должны успеть», — твердил Кевин всю дорогу в такси, словно желая одной непоколебимой настойчивостью выдавить из себя все остальные чувства и вбить уверенность в нас обоих. Однако меня все равно не покидали сильные сомнения. Из Лондона в Остин лететь больше тринадцати часов. Плюс дня два-три езды до Келлади. Мы прибудем в родной город в пятых-шестых числах ноября.
Мать не сказала, когда пройдут похороны Джуди и Гарри. Но я не думал, что позже одного-двух дней после смерти. А это второго, может, третьего ноября — мои младшие брат и сестра умерли в ночь тридцать первого.
========== 2. Дома ==========
Далее все повествование пойдет в прошедшем времени, а мысли и чувства будут превалировать над действием. Я пишу, чтобы опустошить себя, а не развлечь кого-то очередной пугающей историей. Впрочем, одно не исключает другое. Нельзя отрицать, что произошедшие события и правда способны подарить… нестандартный опыт.
Родной город встретил нас солнцем и жарой. Мы арендовали машину на то время, пока не раздобудем собственные. В Техасе многие умеют водить с ранних лет, мы с братом получили ключи сразу, как нам (в порядке очереди) стукнуло шестнадцать. Словом, знали, как управлять тачкой на самых высоких скоростях. Кевин гнал, как проклятый, и никакие дорожные знаки ему были не указ. Штраф потом вышел немаленький, но тогда нас это не волновало. Пусть бы даже отобрали права, лишь бы успеть. Всего две остановки, всего две ночи полноценного сна на четыре дня гонки — в начале и в конце. Плевать, лишь бы успеть. Мы прибыли в Келлади пятого ноября, ранним утром. Остановились у ближайшей лавки со знакомой вывеской, но она оказалась закрытой. То же самое нас ждало и у нескольких других.
«Доставай одежду, — сказал тогда Кевин с каменным лицом. — Едем в церковь».
Ее заметить нетрудно — узкая деревянная церквушка мало того, что находится в центральной части Келлади, так ещё и является едва ли не самым высоким строением во всем городе. Мы примостились на небольшой парковке и потратили ещё какое-то время на то, чтобы переодеться. У нас было не так много черных вещей — простые офисные костюмы, пара туфель и один галстук на двоих. Галстук забрал Кевин, он же первым толкнул хлипкие церковные дверки.
Никогда не забуду тишину, окутавшую меня в тот миг. Никогда не забуду зрелище, что предстало перед моими глазами. Яркий солнечный свет, словно созданный кем-то, вроде Того-Самого-Кого-Нынче-Опасно-Поминать-Всуе, проходил сквозь великолепный витраж, освещая кафедру и два гроба. Черные лакированные ящики с откинутым крышками. «Гарри. Джуди», — промелькнуло в голове — и исчезло в пустоте за пределами разума. Мне казалось, что я во сне. «Прощу прощения», — проговорил Кевин так, что нас вряд ли услышали те, кто сидел недалеко от входа. Церковь была набита битком. Неудивительно — город маленький, все знают всех, а нашу семью, к тому же, крепко любят. Отчим — добропорядочный гражданин, примерный семьянин и прекрасный друг, мать — ревностная христианка, хорошая работница и достойная жена. Про детей вообще можно не заикаться. То, как сильно любили их, ярко продемонстрирует все, что я опишу дальше.
Местный священник, преподобный отец Маркус, смерил нас недовольным взглядом. Запомните этого ублюдка. Я не сделал этого сначала, и очень об этом жалел в конце. Нужно было сразу все понять — это его выражение лица… Но ладно. Не сейчас. Сейчас мы с братом пробрались к первым скамейкам перед кафедрой. Места на них уже не было, и нам пришлось встать у стены. Впрочем, это было не так важно. Черт, это было абсолютно неважно.
Важен был облегченно болезненный взгляд Теодора. Важно было белое лицо матери, скрытое черной вуалью. Важны были глаза сестренки Лилли, полные слез. Важны были два черных ящика на подставках, обмываемые восходящим солнцем. Важны были бескровные бледновато-синие лица моих брата и сестры.
Черные локоны Джуди истончились и как будто плохо держались на коже головы. Лицо Гарри слегка раздуло, как если бы он пополнел за то время, что мы не виделись. Их руки были спрятаны в кружевных перчатках. Тела укрыты белым покрывалом, отороченным золотистым кружевом по периметру прямоугольника ткани. Как позже я понял, чтобы скрыть признаки разложения. Для этого же в церкви беспрестанно чадили ладан и сухие ароматические травы.
Эти детали тогда ускользнули от меня. Какая к черту разница, какого цвета лица моих Гарри и Джуди? Они мертвы. Их нет. Они…
«Да пусть же обретут покой эти невинные души в Садах Райских. Аминь», — произнес отец Маркус, завершая свою скорбную речь.
Все встали. Пара служек направилась к гробам, к ним спустя мгновение присоединился отчим. Он бросил короткий взгляд на нас с братом, и, клянусь, мы сдвинулись с места синхронно, с одной ноги. Холод прикосновения черного дерева до сих пор обжигает мое нутро. Заклинаю, пусть отпечатается здесь ярким пятном воспоминание о том, как я закрывал гроб моей сестры, пусть поблекнет оно в моем разуме навсегда и перестанет преследовать по ночам. Ее синеватое личико с подвязанным ртом. Мертвое лицо, несомненно, мертвое. И этот запах… Никакой ладан не заглушит истый аромат жизни.
Мне говорили, я нес ее гроб на плече до самого катафалка, но я не помню этого. Следующее воспоминание — залитое золотым светом кладбище. Череда однообразных надгробий, сочно-зеленый газон — необычный цвет для поздней осени; раскидистые кроны дубов, высаженных здесь несколько десятилетий назад, чей-то плач, мир, словно через пелену… Лишь когда брат обвил мои плечи рукой, а сестренка обхватила меня за пояс, зарывшись личиком в рубашку, я понял, что плачу. Как плакали соседи и знакомые, как плакал Теодор, обнимая мать. Я до сих пор очень ясно помню лицо папы Тео — его загорелое простодушное лицо, искаженное гримасой горя. Дорожки слез на широких гладко выбритых щеках блестели в свете теплых лучей бесстрастного светила. Черное мамино платье было мне знакомо — она надевала его много лет назад, когда мы всей семьей ходили в театр в Остине. Оно очень ей шло и так нравилось папе и Джу… Ее темные волосы под вуалью были растрепаны, ее пальцы впились в ворот пиджака Тео до побелевших костяшек.
