«Пристрелить ублюдка мало, — свирепо прорычал отчим, когда брат закончил рассказ. — На жалость давить вздумал. Ха! Пусть попробует провернуть этот трюк в зале суда. Урод даже не догадывается, что его ждет».

«Что ждет?» — вскинулся я, ощутив нутром укол жгучего холода.

«Еще ничего не решено», — бесцветно заметила мать, но Теодор лишь отмахнулся.

«Это формальность, — отрезал он. — Бюрократия. Соберут все бумажки, выпишут какого-нибудь захудалого адвокатишку, сыграют суд — и вуаля! — Отчим хлопнул в ладоши и злорадно хохотнул. — Нашпигуют ублюдка ядом, как утку соусом. Распробует, как следует, урод, каково было нашим Гарри и Джу!»

Лилли залилась слезами. Я почувствовал, что она задрожала ещё на слове «нашпигуют», но остановить Теодора не решился. Вот каков был результат.

«Не хочу-у-у-у! — завыла сестренка, мотая беленькой головкой. — Не нада-а-а-а!»

«Идиот! — взъярилась мать, вскочив. — Ты ее напугал!»

Я подхватил трясущуюся Лилли на руки, мать подошла и положила ладонь ей на лоб. Пронзила Тео ледяным взглядом, вскричав: «У нее жар!» Теодор стыдливо отвел глаза в сторону, страшно побледнев. Кевин тоже встал.

«Давайте я ее уложу, — устало предложил он. — Ма, где жаропонижающее?»

У нас было две аптечки — одна в кухонном шкафчике на первом этаже, другая — в ванной на втором. Кевин решил воспользоваться второй и, забрав у меня Лилли, унес ее наверх. Я остался с родителями, не осмеливаясь сказать даже слово. Казалось, воздух был заряжен маминой злостью, как электричеством.

«Идиот», — повторила она, сжав кулаки.

«Мам! — гаркнул я. — Не начинай опять!»

«Не кричи на мать, — тихо осадил Теодор, глянув исподлобья. — Все она правильно говорит. Я — идиот. Безмозглый, жалкий идиот, который только и может, что грозиться. Который допустил, чтобы его сына и дочь убил больной ублюдок. Никчемное подобие мужчины…»

Последние слова он произнес едва слышно. Тео поставил локти на стол и закрыл лицо руками. Его плечи задрожали. Мы с мамой переглянулись.

«Ты бледный. Иди наверх, отдохни», — тихо сказала мать.

Я послушался, прекрасно поняв намек, но уже на лестнице не выдержал — оглянулся. Мать обнимала отчима, прижав его голову к своей груди. Ее глаза смотрели в пустоту, пока пальцы механически перебирали мягкие светлые пряди. Теодор спрятал лицо в ворохе ее темных волос. Размякший во время перепалки ком в моем горле отвердел.

Я снова направился в комнату Джуди и Гарри. Снова лег на кровать брата, слыша через стенку, как Кевин успокаивает Лилли. «Почему? Ну, почему он убил их? — рыдала сестренка. — Он был таким хорошим». Был. Я зажмурился, надеясь отключиться поскорее. Но сон не шел. Щекам было жарко. Не знаю, сколько я пролежал так — час, два. Может, минут десять. Казалось, прошло уже полночи, когда я услышал, что дверь в комнату открывается. Я думал, это Кевин — пришел позвать меня в нашу спальню или просто спросить, все ли хорошо. Я приоткрыл глаза.

В дверном проеме стояла мама. Она все ещё носила траур, правда, теперь это была повседневная одежда — тонкий свитер, штаны и мягкие туфли. В них она ступала почти бесшумно. Прошелестев до кровати, она присела на ее край. Положила руку мне на колено. Мягко погладила.

«Теодор спит», — прошептала она.

«Кевин с Лилли тоже», — прошептал я.

Я был уверен, что брат лег спать с сестрой — я не слышал звуков шагов в соседней комнате и скрипа двери. Так потом и оказалось. Мама помолчала.

«Кевин сказал, вы остаетесь», — сказала она бесцветно.

Я кивнул. Мы ещё в первый день решили, что побудем с семьей некоторое время. Благо, наши профессии — IT-специалист и спец-редактор — позволяли работать удаленно. Мать снова на время умолкла. Ее рука гладила мои ноги. У меня от этого нехитрого прикосновения слезы подступили к глазам. Мать была скупа на ласку, такой уж характер. Причины крылись в нелегкой судьбе. Внучка разорившихся аристократов, дочь неудачливых бизнесменов, мама с юных лет привыкла царапать ногтями и рвать зубами, чтобы обеспечить себе и своей семье безбедное существование. Выйдя замуж по расчету в шестнадцать и став матерью в восемнадцать, она хлебнула куда больше горя, чем счастья. Кевин утверждает, что наш родной отец очень любил ее — но совершенно не нравился ей. Возможно, она лгала, когда говорила, что он умер. Если ты ещё жив, отец… Не ищи нас. Ты не нужен нам, как мы не нужны тебе. Мать сделала все от себя зависящее для этого.

Она была отстраненной, холодной. Но красивой. Вот чего у нее всегда было в достатке. Характерной «породистой» красоты и непередаваемого аристократического шарма, который пленял мужчин. Теодор жадно ловил каждый ее жест, готов был целовать очертания следов от ее стоп. Льстило ли это матери, или она принимала это как должное, я не знаю. Не думаю, что хочу знать.

«Яд. Смертельная инъекция, верно? — прохрипел я, не в силах выдержать разрывающую грудь боль. — Кто сказал?..»

«Малколм, — ответила мать. Ее руки скользнули выше, к плечу и шее. — Утверждает, преступление достаточно тяжелое. Думает, от этого станет легче».

«А ты что думаешь?» — спросил я, глянув на нее.

Ее молочно-белое лицо не выражало ровным счетом ничего. Темные глаза блестели в тусклом свете, идущем от окна. На улице были фонари. Я уверен, в них было дело.

«Думаю, это бессмысленно, — ответила мама глухо. — Если только смерть Ньюлборта не воскресит Гарри и Джуди. Тогда я буду думать иначе».

Настал мой черед разрыдаться. «Ну, почему он убил их? Он был таким хорошим». Я перевернулся на бок, лицом к матери, она легла рядом, чтобы обнять меня. Ее руки перебирали мои волосы, пока я всхлипывал ей в шею. От нее пахло нежными цветочными духами и химией, которую используют для производства туши. Мама работала в косметической сфере, и я привык к этому запаху с детства. Он значил, что я в безопасности, дома. Я стиснул мать в ответных объятиях. Мне показалось, она дрожала. Едва ли в моей жизни был миг, когда я любил ее, дорожил ей так же сильно.

В такой момент было кощунственно думать о Томасе. И все-таки я думал. Пока мама спала на моей груди, я вспоминал его нечастые визиты. Как правило, это были встречи «по делу», а не по желанию. Теодор работал в области логистики, в частности, с перевозками малокалиберных грузов. Томас консультировался с ним по поводу заказов лекарств и мелкого школьного оборудования. Мы пересеклись лишь однажды и то мельком. Я приехал поздно вечером, когда Том уже собирался уходить. Мы столкнулись в прихожей. «Добрый вечер», — буркнул я и присел на корточки развязать шнурки на ботинках. Его ответ проскользнул мимо моих ушей. Весь оставшийся вечер, за ужином, я имел счастье слушать, как отчим щедро одаривает комплиментами «блестящий ум» моего бывшего учителя, да и в целом рассыпается в бесконечных лестных эпитетах относительно его личности. Интересно, вспоминал ли этот эпизод Теодор? Клял себя за те слова? Смеялся над ними?..

Последующие несколько дней прошли в хлопотах. Я и брат купили себе машины, относительно дешевые, подержанные, проводили время с семьей и работали. Кевин дорабатывал комплекс программ для неизвестной мне компьютерной фирмы. Я отредактировал несколько десятков листов печатного текста для модного журнала. В этом деле мне неожиданными союзниками выступили мать и Лилли. Сначала они честно пытались относиться ко всему тому бреду, что мне накидали для исправления, серьезно. Однако, в конце концов, сдались. «Руки бы поотрывать этим писакам. Но какой толк? Мозги от этого не вырастут», — заносчиво заявила мама, вызвав у нас с Лилли смешки и улыбки.

Попутно я анализировал изменения в общественных настроениях. Проще говоря, отслеживал деятельность СМИ и церкви. Дела последней особенно меня интересовали. Журналюги есть везде, где пахнет чьим-то «грязным бельем», — это я вынес из личного опыта ещё в Лондоне. В Келлади было так же. Газета и местное телевидение стремились перещеголять сами себя, выпуская непрекращающийся поток статей и мини-передач на животрепещущую тему — одна «сенсационней» другой. Это было знакомо и понятно. А вот наглое вмешательство духовников в светские дела — в двадцать первом-то веке! — казалось мне чем-то из ряда вон выходящим.