Каждый раз прав! Откуда он знает, он же не читает мои мысли…

А в остальном у меня все по-прежнему. Я много времени провожу в лаборатории или кабинете декана, порой проверяю работы его студентов, когда он занят, и иногда там проскальзывают достойные внимания решения.

Я даже иногда возвращаюсь мысленно во времена, когда я засиживался допоздна, в тусклом свете настольной лампы, на которую летела мошкара, чтобы успеть к зачету. Я никогда не понимал, как все успеть, несмотря на то, что никогда не тратил впустую ни минуты… Наверное я просто пытался сделать идеально – а идеального не бывает.

Я уже не сужу строго – я часто вспоминаю, как ты снисходительно улыбалась, когда кто-то говорил несусветную глупость… Ты всегда знала, что ты выше них – и несмотря на некоторое пренебрежение, ты принимала чужое несовершенство.

А на меня ты смотрела иначе. Я хотел верить, что во мне ты видела нечто особенное… Я хотел быть для тебя особенным.

Я был особенным – но в своей манере… Не всегда хорошей.

Если я вдруг навеваю тоску своими рассуждениями, я прошу прощения. У меня не было намерения грузить тебя своими проблемами и дурными мыслями.

Виктор».

Он сложил белый лист, испещренный аккуратным мелким почерком, и запечатал конверт – чтобы не было искушения переписать заново. От усталости щипало глаза и гудела голова – но это было его обыкновенным состоянием.

Проклятый супервизор со своими дурацкими придирками отнимал намного больше сил, чем следовало. Несмотря на то, что Виктор запретил себе реагировать, получалось скверно, и он сам не понимал, почему.

Хеймердингер сказал, что рассмотрит его заявление о смене ревьюера – «чтобы личное недопонимание двух сторон не влияло на работу». Виктор подозревал, что декан откажет в прошении – и все вернется на круги своя.

«Надо просто не воспринимать его всерьез, – мысленно убеждал себя молодой мужчина. – Он такой же самодур, как остальные, только с самомнением и высоким уровнем профессионализма…»

Откуда вдруг появился этот анонимный супервизор, Виктор не ведал, ибо тот не был похож ни на одного предыдущего рецензента. «Чтоб ты сквозь землю провалился!» – однажды чуть не написал ассистент декана в постскриптуме к сдаваемой проектной документации.

Но эмоции были редко свойственны Виктору, и он умел их гасить. Посчитав проявление негодования слишком глупым поступком, молодой ученый более не позволял себе подобной дерзости.

Но иногда так хотелось…

Алекс бы ему посоветовала представить, как трость обрушивается на голову ненавистному супервизору. «Раз, два, три… Ну что, полегчало? – спрашивала бы она, заглядывая в его янтарные глаза, видя в них не угрюмость и раздражение, а облегчение и даже веселье. – И еще пнуть под зад. Хочешь я сама пну его – под его костлявую стариковскую задницу?»

Виктор бы уже вовсю хохотал, и ему было глубоко наплевать на какие-то нелепые недомолвки с коллегами-академиками.

Прошло почти шесть лет – а он до сих пор помнит ее голос, – и родные звуки до сих пор звучат в голове, когда он воображает, что она рядом.

Разве так бывает?

========== 14 ==========

– Не понимаю, почему ты просто не придешь к ним и не скажешь: «Привет, это я, я вернулась…», – рассуждала Джинкс, болтая ногой, сидя на металлическом выступе площадки заброшенного завода. – Тебе не обязательно говорить, где ты была все эти годы.

Если бы все было так же, как на словах… Де Блан вздохнула. Взгляд темных глаз был устремлен вдаль, на шпили и крыши столичного горизонта, над которым возвышалась пурпурная луна. Вид на Пилтовер завораживал – и навевал горько-сладкие воспоминания.

Порой Алекс очень хотела просто пройтись по улочкам, залитым золотым сиянием, по портовой набережной – под истеричные крики водных птиц; услышать гомон живого города, выкрики торговцев, рокот двигателей дирижаблей. Она нередко возвращалась мысленно в сад Академии, где, обложившись учебниками, они с Виктором подставляли лица солнцу, смежая веки, греясь и млея, как весенние коты.

И вообще Виктор напоминал ей кота. С янтарным взглядом, с повадками недотроги, который ластится и дает себя гладить только избранным… Он невзлюбил ее сперва: она это явно ощущала в каждом жарком споре на занятиях, когда он, обыкновенно оставаясь в тени, вдруг поднимал руку после ее реплик и приводил контраргументы.

Она была выскочкой, которая всегда на виду… А он был выскочкой, который до последнего не вмешивался – и делал по-своему, но с удивительным умением и усердием, затмевая в итоге всех.

Когда их поставили в пару на финальном году обучения, они, наконец, узнали друг друга лучше. Виктор вдруг понял, что де Блан не злобная высокомерная сука, а она – что он вовсе не угрюмый зануда.

То, что было между ними, очень походило на любовь – но они оба не смели говорить об этом вслух, опасаясь разрушить волшебство и идиллию невероятного тандема двух блестящих студентов. Они были очень близкими друзьями – и не скрывали друг от друга ничего, кроме одной детали… Иногда де Блан жалела, что не попыталась.

Но тогда было бы намного больнее им обоим… После ее неудачного эксперимента, закончившегося смертью прежней Алекс и рождением новой, их союз все равно был бы обречен. Алекс не могла вернуться – такой уж точно.

Она презирала себя, она искренне считала, что не заслуживает Виктора.

Она – кусок мяса, начиненный шестеренками, напичканный наркотиком, с механическим сердцем и сифоном вместо кишок.

А он… Странно, что он согласился быть ассистентом. Когда де Блан узнала, как складывалась карьера Виктора, она недоумевала, зачем он выбрал похоронить себя заживо в нудной работе помощника декана, вместо того, чтобы получить профессорское звание и надрать задницы всем – как они когда-то мечтали.

Виктору не нужны были регалии… Он и так посвятит свою жизнь науке, он женат на науке – и молодому мужчине важна лишь возможность вдохновенно творить в свое удовольствие. Как научного сотрудника его никто не ограничивает…

– Я уже не та Алекс де Блан, которую они знали, – мрачно отозвалась Алекс, повернув голову в сторону девушки. – Рано или поздно все узнают, кто я на самом деле…

– Неужели это так важно? Есть же те, кто любят тебя – и они примут тебя любой…

Не все… После смерти родителей Алекс как никогда раньше ощущала себя чужой в собственной семье – вечно во всем виноватой, непутевой, странной. Быть может, бабушка и любила ее, желая добра, – но странной любовью, более походящей на издевательства.

На несколько лет Алекс поместили в учебное заведение закрытого типа – с глаз долой, – лишь бы все забыли о трагической случайности, погубившей чету де Бланов.

Позже, уже во время студенческой жизни, несмотря на достаточное количество приятелей, де Блан особенно ни к кому не прикипала – девушке быстро надоедало окружение с поверхностным мышлением, – и она сблизилась лишь с Леонардом Ротом, загорелым зеленоглазым красавчиком с черными кудрями, ставшим напарником в каждой безрассудной забаве. Лео был легок на подъем, никогда не унывал, всерьез мечтал о карьере футболиста – вовсе не о научных достижениях среди ученых мужей Академии… Он впоследствии осуществил свою мечту, вопреки всему – и играл в основном составе столичной команды.

А потом появился Виктор. Хрупкой, болезненной наружности, опиравшийся на трость, вечно погруженный в свои мысли. Виктор был умен и красив – как могут быть красивы гении астенической наружности, чей внутренний мир грозит перелиться через край их физической оболочки при неосторожности…

Де Блан была осторожна. Он был слишком хорош… И он и так был ее – и душой, и телом, пусть даже сам того не подозревал.

Однажды он упал в пруд в дальней части сада Академии. Алекс сама не поняла, почему вдруг она оказалась именно в саду в тот момент, надеясь отыскать его, чтобы заняться очередной проектной работой – а не в библиотеке или в одной из галерей западного флигеля, где была довольно удобная ниша, чтобы расположиться с книгами и чертежами…