Пруд в летнем саду Академии цветет, я был там позавчера. Если бы я в него снова упал, то на этот раз не утонул бы – настолько много кувшинок и тины, что можно ходить по воде, как мифический персонаж из сборника легенд Хеймердингера.

Со студентами все спокойно, я уже приспособился, и меня более не коробят ни выскочки, ни тупицы, ни их опоздания, ни их прогулы. Раньше мне едва хватало терпения – когда огромная аудитория лекционного зала была неподвластна и гудела, как улей… Сейчас они внимательно слушают – почти все, – а кто не слушал, того я уже выгнал и увижу только на зачете.

Я до сих пор не понял, нравится ли мне преподавать… Даже если это так, мне все равно больше по душе научная работа…»

Мадам Лидия прервала чтение, отвлекшись на душераздирающие вопли из противоположной части особняка. Она сама не понимала, почему вдруг сентиментальные и наивные послания этого Виктора становились своего рода развлечением – перед тем, как отправиться в огонь.

И ей даже в голову не приходило, что письма стоило отдать адресату – и тем более ни в коем случае не читать. Однако мадам Лидия в силу тоталитарного характера и бесконечной убежденности в собственной правоте считала личные вопросы внучки своими делами, а необходимость следить за чистотой окружения наследницы – своей обязанностью.

Из флигеля по-прежнему доносились крики и грохот, и женщина поджала губы, вернувшись к письму.

«…мне все равно больше по душе научная работа. Я ощущаю себя на своем месте – среди лабораторного оборудования, за рабочим столом, в тишине под равномерный гул стабилизаторов напряжения, где никто не тревожит мое уединение.

Но я бы пускал тебя к себе. Мне иногда хочется, чтобы ты отвлекла меня – влетев стремительно, как ураган, сняв с меня сварочные очки, хватая за руки. Я злился, когда происходило что-то подобное – а теперь я бы не стал.

Я верю, что ты не сочтешь мои рассуждения глупостью. Но даже если я ошибся, несмотря на то, что я всегда хотел быть для тебя тем умным Виктором, которого ты привыкла видеть, с тобой мне не страшно было быть глупым.

Я помню, как ты позволяла мне быть любым. И как ты принимала меня любым.

А ты всегда была прекрасна – в праведном гневе, в момент пламенной речи, в отрешенной задумчивости… Я не говорил тебе об этом, и зря. Я буду говорить сейчас – потому что…»

– Почему?! – вопрошал – с болью и отчаянием – голос, настолько мощный, что резонанс рассеивался по стенам и потолку особняка де Бланов. – Почему я не могу просто умереть?!

Звон разбитого стекла вперемешку с шумом, очевидно, мебели, вылетающей из окна… Еще несколько минут Алекс будет буянить, а затем силы оставят ее, и она, опустившись на заляпанный кровью пол, свернется калачиком и затихнет. Потом слуги бережно перенесут ее на постель, введут нужную дозу наркотика, приберут учиненный беспорядок.

Ничего нового… Она уже много раз пыталась себя убить, много раз устраивала погром, но обновленное тело отказывалось останавливать работу.

Мадам Лидия искренне считала недовольство внучки блажью и невообразимой глупостью, противоестественным капризом. Вместо того, чтобы быть благодарной за жизнь, она занимается всякой ерундой!

«…говорить сейчас – потому что я не вернул тебе и капли доброты, которую ты ко мне проявила. Я был холоден – но только снаружи, потому что ты знаешь, как мне непросто вытащить из себя формулировки чувств.

Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо.

Твой друг Виктор».

========== 4 ==========

Части тел невероятных уродцев плавали в формалине, подсвеченные зеленоватым сиянием, Синджед сосредоточенно замер над хирургическим столом, а его гость задумчиво ходил туда-сюда по лаборатории, сцепив руки за спиной.

– Не хочу понапрасну тратить твое время, – произнес ученый. – Тебе лучше уйти, я еще не скоро закончу.

Посетитель так или иначе отвлекал его. Ошибка в текущей операции была бы непростительной.

– Я и не знал, что твои куклы значат для тебя так много, что невозможно прерваться.

Силко в очередной раз взглянул на тело на столе, и задержал взор дольше обычного. Картинка была ужасающей и красивой одновременно: обнаженные женские формы, пропорциональная, пусть и худая фигура, с сложным, подвижным, будто живым механизмом в центре грудной клетки, в которой ковырялся Синджед.

Алая плоть с запекшейся корочкой крови и сукровицы на стыке машинерии и тканей, фиолетовая паутинка вен на белой коже, шее, бедрах… Да, алхимик, действительно, на этот раз создал нечто невероятное.

– Она не просто кукла… – будто себе под нос отвечал ученый. – Она очень дорогой клиент.

– Дорогой сердцу или дорогой по цене? – усмехнулся Силко.

С несвойственным любопытством он чуть склонился над лицом лежавшей на столе молодой женщины, и пусть кислородная маска закрывала часть обзора, вывод был сделан почти мгновенно.

Да, она красива. Жаль, что ей уготована такая участь.

Словно в подтверждение его мыслей тело на столе беспокойно втянуло воздух, датчики нервно запищали, а Синджед еще больше нахмурился. От непродолжительных конвульсий жесткие ремни впились в бледную кожу, но затем мышцы обмякли, и кукла замерла, вернув себе безжизненный вид.

– Чего ты хочешь, Силко? Я же сказал тебе, я уже работаю над твоим проектом, – с ноткой негодования молвил алхимик.

Он пропустил мимо ушей иронию, его не трогала зловещая надменность гостя. Ему было важнее сделать все четко и быстро.

– Когда я смогу увидеть результат?

Вечно они торопятся! «Когда?», «Сколько ждать?», «Почему так долго?» – и ни разу не «Какой же невероятный труд ты проделал за такой короткий срок!»

Вечное проклятие одинокого исследователя – непонимание и давление со стороны внешнего мира, невежественного и нетерпеливого.

– Скоро, – пространно ответил Синджед. – У меня почти все готово. Остались финальные штрихи…

Он бы сказал что-нибудь еще, но тело на столе изогнулось дугой, издав утробный вопль. Ученый и посетитель невольно отшатнулись, визг приборов превратился в какофонию, в то время как кукла с широко распахнутыми темными глазами на бледном лице села вертикально.

С нечеловеческой силой она по очереди вырвала крепления ремней на руках и животе, сбросила кислородную маску, с шумом хватая ртом воздух.

Несколько секунд потребовалось, чтобы сознание вернулось к ней. Она оглядела подпольную лабораторию заунского ученого, морщась от боли. Каждый раз одно и то же…

Обнаженное тело буквально светилось изнутри, сквозь бледную кожу проступали фиолетовые дорожки Шиммера.

Ее взор остановился на фигуре Силко по левую сторону от стола. Силко, в свою очередь, не сводил с нее глаз – одного зеленого, другого красного, горящего алой точкой в полумраке.

– А ты еще кто такой?! – со смесью раздражения и недоумения выпалила она.

– Он сейчас уйдет, – попытался утихомирить ее Синджед, приближаясь, поправляя выпавшие катетеры и датчики. – Он не смотрит.

Однако молодая женщина с еще большим остервенением выдернула оставшуюся часть проводов, хрипя при каждом вдохе. Силко тем временем и вправду отвернулся.

– Да мне плевать…

– Спокойно. Не нужно резких движений, – продолжал ученый, протягивая руки, с усилием укладывая пациентку на спину. – Я еще не закончил.

– Пусть смотрит…

Ярость покинула куклу так же быстро, как и взяла верх. Она в изнеможении опустилась на стол, открывая и закрывая глаза.

– Как же мне это все надоело… – пробормотала она своим особенным голосом, с хрипотцой, определенным тембром, который было сложно описать.

У Силко почему-то пробежали мурашки по спине. Он обернулся.

Длинные ноги, изящные линии бедер, клетка реберных костей, с небольшой, но упругой грудью и механическим сердцем. Она странная… но если бы она не была странной, ее бы здесь не было.

Когда Алекс де Блан покидала лабораторию Синджеда, в злобном равнодушии накинув черный струящийся плащ и капюшон, Силко глядел ей вслед. Он терпеливо дождался, пока ученый закончит – отмечая зародившееся внутри любопытство.