— И ты вернулся на то место?

— Угу, вернулся.

— Якумо… но зачем?

— Да потому что… я знаю, что такое — потерять близких людей, понятно?! — его голос срывается на крик. — Знаю, когда просыпаешься в холодном поту и не понимаешь, что делать дальше, как жить сначала! Когда засыпаешь и молишься, чтобы тебе кто-нибудь приснился, хотя бы тот, кто значил для тебя самую малость! Хотя бы имя… Хоть что-то… — все слова будто душат его, застревают где-то в глотке, и на некоторое время он теряет способность дышать. — Я не хотел тебе его возвращать! Богом клянусь, не хотел туда идти!.. Но кто мы без прошлого? Всего-навсего пустые оболочки с небьющимся сердцем. Он… Оливер… этот гребаный амулет… так мгновенно оживили твою память. Я хотел дать тебе больше, хотел… чтобы ты снова почувствовала себя живой. По-настоящему живой. И знала, что ты никогда не была одна…

— Но я не была одна! — старательно унимая слезы, возражает она, растроганная его порывом. — Со мной был ты!

— Я не он, — качает он головой. — Хотя…

Якумо отводит взгляд.

— Хотя что?.. — переспрашивает Вивьен, хоть и догадывается, к чему он клонит. Во всяком случае, ей очень хочется в это верить.

— Хотя хотел бы им стать.

Нет, к этому невозможно себя подготовить. Она ощущает, как теряет контроль над голосом, над губами, языком, даже воздух становится таким вязким и густым, что невозможно его вдохнуть. Внутри все сдавливается, комната расплывается, разбегается, но вот снова собирается воедино, и Вивьен поднимает взгляд. Она смотрит на Якумо, и он отвечает ей печальной улыбкой, будто бы все понимает.

И разворачивается к двери, берясь за ручку, чтобы уйти… исчезнуть. И на этот раз безвозвратно. Так же как Оливер…

Вивьен срывается с места и впивается мертвой хваткой в его запястье.

— Нет, не уходи! — просит она тихим взволнованным голосом. Сегодняшнего молчания не искупят никакие завтрашние оправдания. Если он уйдет… если покинет ее сейчас… — Останься, — шепчет она в неподвижную спину.

И делает шаг к нему. Снова — запах выпечки и миндального ликера заставляет позабыть о заботах дня, отвлечься от бесконечной круговерти мыслей и грустных переживаний. Зажмурив глаза, Вивьен повторяет:

— Останься со мной…

Она не успевает вспыхнуть, как чужие губы, горячие и сухие, впервые касаются ее губ, пробуждая какое-то особенное чувство, теплое, захватывающие и — Вивьен готова поклясться — незабываемое.

В этом поцелуе нет низменной страсти, или трепетной нежности, или приказа, или безумного наваждения. На губах запечатлен целомудренный поцелуй — слишком легкий, чтобы что-то обозначить, слишком эфемерный, чтобы коснуться реальности. Но если бы ее сердце умело биться, как прежде, то наверное бы сейчас выпрыгивало из груди от волнения.

Вдруг Якумо ненавязчиво отстраняется. Окидывает ее внимательным взглядом и чуть мотает головой, будто отгоняя морок.

— Скажи это еще раз.

Вивьен в недоумении и даже с какой-то обидой вглядывается в его лицо.

— Повтори эти слова, глядя мне в глаза.

Уходит короткое мгновение, чтобы понять, о чем он просит и почему это настолько важно. Она легко проводит пальцами по щеке Якумо, успокаивая его, и берет за руку.

— Останься со мной, — шепчет она, прижимая его ладонь к своей щеке. — Сегодня. Завтра… Всегда.

Глаза Якумо тут же оживляются.

— Нет, не пойдет, — его слова выбивают почву под ее ногами.

Без внятного объяснения он несколько поспешно отстегивает зубами кнопки на перчатках и сдергивает их с рук одну за другой.

На его левой ладони, едва видимая в кругу заметных сабельных шрамов за лихие бои и папиллярных линий, проступает родимое пятно в необычной форме золотой рыбки — идеально ровная и безупречная до кончика хвоста, до последнего тонкого изгиба. Раньше Вивьен никогда не видела ее… Впрочем, она в принципе не видела голых рук Якумо ниже кисти и выше пальцев: изношенные кожаные гловелетты, столь им любимые, оставались плотно натянутыми даже на базе.

— Я никогда не касался тебя… по-настоящему, — немного смущенно говорит он.

И тут до нее доходит: он действительно ни разу не прикасался к ней по-настоящему…

У нее перехватывает дыхание, и она непроизвольно и резко хватает ртом воздух, когда его обнаженная рука, достигнув ее щеки и пальцами погладив выступающую скулу, спускается ниже, к подбородку, и еще ниже, очерчивая треугольник яремной впадины. Разум слегка затуманивается, приятная теплота растекается по телу, удивительным образом оставляя жаркие отпечатки на тех участках кожи, которым уделялось больше всего внимания: чуть повыше левой ключицы, прямой уголок оголенного плеча, с которого чуть спустилась рубашка, две соседки родинки над левой лопаткой, неглубокая ложбинка над вырезом рубашки. Снова прикосновение к шее, только в этот раз правее, сбоку, — Вивьен внезапно вздрагивает, едва странное волнующее ощущение проходится волной…

И склоняет голову в сторону его пальцев, безвольно подчинившись, выгибаясь в спине. Чувствительное место… Очень чувствительное.

Якумо подходит ближе, почти вплотную. Сначала легкое касание губами к ее губам, затем к щеке, еле ощутимо к глазам, и легкие поцелуи по щеке вниз. Слишком осторожные не то от излишней заботливости, не то от стеснительности. Да нет, вряд ли она у него первая… И вряд ли ей нужны подробности, если это так.

Прежде чем он успевает спуститься губами к шее, она ловит его за подбородок и сама целует. Нет… далеко не первая, даже не вторая. Во всяком случае, Вивьен так кажется, когда она чувствует, какие у него умелые губы, как ласково они продолжают поцелуй, задерживаются, прижимаются, усиливая крепость, в то время как она смазано и неуклюже старается поспеть за ними.

— Виви… — с придыханием он шепчет ее имя, — подо… — бормочет в поцелуй, но не договаривает: их губы снова встречаются.

Наверное, это был опрометчивый поступок: правильней было бы проявить терпение, дослушать его, но было страшно. Страшно прерываться и отступать на шаг назад перед пропастью, в которую так долго собирался спрыгнуть. Казалось бы, ей было известно все о его руках: как они умеют защищать, сокрушать, как умело замешивают тесто. Но Вивьен и не представляла, как легко они могут обхватить ее, приподнять от пола, будто бы она ничего не весит. Они не дают ей упасть в эту пропасть, а когда ставят обратно, то не дают опомниться и задирают рубашку на спине. Каждый новый поцелуй распаляет Якумо все больше, и нет никакого намека на былую застенчивость. Вивьен обнимает его за шею, чтобы удержаться, ей почти больно, так сильно он стискивает кожу на бедрах, но это добрая боль.

Его прикосновения, его запах, его тело, его сбившееся дыхание — все это каким-то вихрем, точно на шабаше, мчится в ее голове и обрывается бессвязно, странно, загадочно, дразня, взбудораживая, но не удовлетворяя. Вивьен нескромно проникает руками под его майку.

О том, каким стройным поджарым телом обладал Якумо, Вивьен хорошо было известно: все дело было в его камуфлированном костюме, а точнее в отсутствующей куртке на нем. Якумо прикрывал рельефные плечи и торс одной майкой на застежке, которая обтягивала до неприличия, подчеркивая все что можно и все что нельзя, и, иногда казалось, трещала по швам, когда он расправлял уставшие от однообразного положения руки. Да, конечно, поначалу Вивьен время от времени заостряла внимание на выступающем прессе или на изгибах поясницы. А как тут реагировать, когда молодой мужчина щеголяет почем зря чуть ли не голый? Потом уж привыкла, и хорошо, что он не забывал кровавую вуаль на вылазки. Так привыкать пришлось бы дольше… Гораздо дольше. Однако остатки здравого смысла все равно обещают покинуть, и с зажмуренными глазами она чувствует, как его тело под майкой содрогается от малейшего ее касания, как замирают и напрягаются его мышцы под кожей, и понимает, что краснеет почти до неприличия сильно.

Ее окатывает воздух холодной волной при резком звуке — рубашка, потеряв все пуговицы, летит куда-то в сторону и очень далеко, за ней в полет отправляется и майка.