И тогда раздался этот звук. Тревожный, проникающий под кожу вибрирующий звон, будто от гигантского колокола. Раз, другой, третий дрогнула земля под ногами, вздыбилась рваными трещинами. Кай покачнулся, оглядываясь по сторонам, но тьма, застилавшая его зрение, была густой как никогда.

Катахари. Он нашел их, возможно, следовал за своим бридом, сделав из него сверхъестественный маячок.

Кай успел понять это за миг до того, как его сознание наполнилось давящим, душным туманом. Дурманящие, назойливые видения заполнили его голову, замелькали перед его глазами, вызывая боль в висках.

Рука его матери, теплая и шершавая, на его лбу, загрубевшие пальцы ласково убирают упавшие ему на лицо волосы. Она поет, старую колыбельную на незнакомом языке, и её голос разлетается тысячами звенящих колокольчиков в сознании Кая. Её рука покидает его лоб одновременно с тем, как сгущающаяся темнота начинает воровать видимые ему образы.

Тьма густеет на миг, затем вновь бледнеет, а когда она полностью рассеивается, матери уже нет в доме, Кай в нем один. Его пальцы сжимают что-то, какой-то предмет, и Кай переводит на него застывший взгляд. В его детских руках зажата левая перчатка его отца. Пластина, защищающая костяшки, пока что цела на ней: Каю еще только предстоит использовать её для крючка на самодельной удочке.

Шум снаружи привлекает его внимание, и Кай слезает с кровати, идет через комнату, неслышно ступая по теплому дощатому полу, идет медленно, будто преодолевая сопротивление воды, и выходит наружу. Солнце почти зашло, маленький поселок – резервация стражей – погружен в синеватый сумрак, кое-где еще подсвеченный прощальными лучами скрывшегося за горами диска. В этом сумраке Кай видит двоих людей на холме.

Одна из них – его мать. Она держит за руку стоящего рядом с ней мужчину. Сумерки скрывают его лицо, и он поворачивается, всего одно легкое движение – но его достаточно, чтобы Кай уловил секундный отблеск от его руки. От надетой на нее перчатки. Правой. Близняшки той, которую Кай все еще сжимает в руках. И сердце его тут же застряет в пересохшем горле, потому что мать всегда говорила, что его отца уже нет в живых. Но – Кай снова и снова рисовал в своем воображении его лицо. Но – сейчас она так крепко сжимает руку этого человека во второй перчатке его отца. И поэтому Кай идет, все ближе и ближе к ним, будто завороженный. Во рту сухо, сердце то замирает, то разгоняется до пугающей скорости. Он должен увидеть. Должен увидеть его лицо.

Они уже близко. Тьма сгущается перед глазами, жадно поглощает пустынные улицы резервации, но двое людей на холме все еще видны. И Кай подходит к ним, сжимая перчатку так сильно, что ребро защитной пластины впивается ему в ладонь. Лицо матери обращено к Каю, но её слепой взгляд пуст, она не видит его. А мужчина рядом с ней поворачивается. И его глаза, темные и строгие, видят Кая, смотрят прямо на него, прямо в его душу.

Похолодевшие пальцы Кая еще сильнее сжимают перчатку, но теперь они длиннее, сильнее, принадлежат уже взрослому Каю. И взрослый Кай смотрит в лицо этого человека, носящего перчатку его отца; смотрит, онемев от потрясения. Потому что оттуда, из темноты, на него глядят суровые глаза Кастора. Кастора, ставшего его наставником. Кастора, ставшего его другом. Кастора, заменившего ему отца, но… заменившего ли?

Кастор, совсем такой, каким Кай запомнил его там, на проклятом круге, распрямляет плечи, поднимает голову, будто собирается сказать что-то. Но вместо слов, которых ждал Кай, вместо желанного звука его сухого и насмешливого голоса, происходит другое. Маленькая красная точка появляется на светлой рубахе наставника, она растет, будто крохотный ненасытный хищник. Все дальше и дальше расползается алая влага по светлой материи. Кай не в состоянии отвести глаз от этого страшного пятна.

Рука Кастора поднимается к этому пятну, прикрывает его, будто в последней безнадежной попытке загнать кровь назад, в тело, не дать ей унести с собою жизнь, каплю за каплей. Кай следит за движением этой руки, будто завороженный. Видит, как она поднимается в воздух – скрытая теперь влажной кровавой перчаткой поверх перчатки стража-нефилима. Кай не понимает, что происходит, до тех пор, пока Кастор не подходит к нему, с восковым застывшим лицом, и эта рука в страшной перчатке медленно находит свой путь к лицу Кая, оставляет на нем обжигающий, и в то же время ледяной, кровавый след, ведет свой алый путь вниз, к его сердцу.

Рука Кастора – на его сердце, кровь Кастора – на его душе, смерть Кастора – на его совести.

Не в силах выдержать охватившую его боль, Кай падает на колени, задыхается, захлебывается непролитыми слезами, и больше всего на свете желает отдать самое ценное, самое дорогое, все, что угодно – лишь бы стереть кровь, стереть смерть его наставника (его отца?) из ткани всех пяти миров…

- Прочь из его головы.

Знакомый голос. Страшный. Хор чужих, неземных голосов вплетается в каждый звук. Сознание возвращается медленно, неохотно. Кай судорожно цепляется за звуки, обманчивые и неясные, пытается понять их, сфокусироваться, но он парализован после резкого перехода от всего увиденного, потерян в забытом отголоске своего украденного зрения. Поэтому теперь, в привычной мерцающей тьме, его душит подступающая клаустрофобия, а темнота и невозможность видеть вдруг вселяют в него такой же панический ужас, как и двадцать один год назад, словно он вмиг растерял все навыки и весь опыт прошедших лет.

- Убирайся в тонкий мир и забудь о девушке. – продолжает греметь страшный многозвучный голос.

Зора. Это Зора. Кай судорожно выдохнул, пытаясь совладать с эмоциями, взбунтовавшимися после вынужденного путешествия по глубинам его памяти. Было ли увиденное правдой, забытым детским воспоминанием, или же очередным трюком катахари? При всем желании, Кай не мог ответить на этот вопрос.

Катахари был по-прежнему здесь, Кай чувствовал присутствие духа, массивное, давящее. Он понятия не имел, как выглядит катахари, но ощущался он невероятно огромным, необъятным сгустком энергии в воздухе. Звуки этого мира притихли, затаились, будто желая спрятаться от проникшего сюда нового монстра, и в этой неестественной тишине Кай слышал затрудненное, слишком быстрое дыхание Зоры.

- Убирайся в тонкий мир. – вновь грянул её усиленный демоном голос, и горячая кровь потекла из ушей Кая, сочась из поврежденных барабанных перепонок.

Но он даже не почувствовал боли, потому что в этом голосе услышал то, чего там никогда раньше не бывало в те моменты, когда устами Зоры говорила Касикандриэра. Страх. В нем был страх. Почти паника. И Кай отчетливо понял, почему.

Катахари не повиновался. Голос демона не возымел над ним власти и это стало потрясением не только для Зоры, но и для запертого в ней демона. Катахари продолжал наступать на Зору, распространяя вокруг себя ледяной холод и запах серы, напрочь игнорируя приказы этого неземного голоса.

- Убирайся. – теперь совсем слабо. Уже не приказ. Почти мольба.

Кай до боли сцепил зубы, поднялся, шатаясь, поковылял на звук. Голова гудела и горела, разрывалась от боли, он с трудом соображал и концентрировался на единственной мысли: отогнать монстра от Зоры, отвлечь его любым способом.

И он не успел.

Крик Зоры, казалось, пронзил его насквозь, пригвоздил к месту. Он вибрировал в воздухе, поднимаясь до невообразимых высот, падая, затем снова взмывая до фальцета на грани ультразвука. Её крик был ужасным, невыносимым, неправильным – но еще хуже оказался другой звук. Резкая, внезапная тишина, когда этот крик оборвался на высокой ноте, сразу и полностью. Та же тишина звенела и на месте другого, самого важного звука. Биения её сердца. Кай больше не слышал биения её сердца.

- Нет, Зора, нет. – прошептал он похолодевшими губами.

Только не она. Только не Зора. Только не Зора, с её мрачным юмором и страстью к дурацким шмоткам, только не Зора с её костлявыми руками и разбитыми коленями – все еще детскими, потому что именно такими их помнил Кай, именно такими он их видел последний раз своими теперь уже незрячими глазами, и хоть Зора давно уже выросла, в его памяти она по-прежнему была той крошечной угрюмой девочкой с постоянно содранными коленками.