Кай нашел его совсем детенышем, полумертвым, и за прошедший месяц смог выходить. Он не знал, как выглядит найденный им зверек, потому что силуэт, который его движения рисовали перед глазами мальчика, постоянно менялся. Все, что Кай знал о нем: у него мягкая пушистая шерсть и круглая голова, тельце теплое и продолговатое, а в его маленькой груди бьется два сердца – и Каю этого было достаточно. Ведь главное, что он всегда ждет его, Кая. Неизвестное маленькое животное стало первым и единственным другом мальчика, чья человеческая жизнь закончилась четыре месяца назад.
Вот и сейчас Балу (Кай дал ему это имя, потому что запомнил его из прочитанной когда-то человеческой книги – хоть его неизвестный товарищ и был слишком мал для такого громкого имени), вот и сейчас он спустился к Каю и с охотой принял гостинец – коржик зачерствелого хлеба, оставшийся от завтрака мальчика. Кай просто сидел на траве под деревом, бездумно смотрел в свою темноту и гладил теплую шелковистую шерстку Балу, а из его глаз медленно катились постыдные капли – уже не кровь, а всего лишь слезы. Кай не давал себе быть слабым в течение дня, но ночь ломала его, вытаскивала сквозь его загрубевший фасад испуганного маленького ребенка, и Балу становился единственным свидетелем этой безмолвной, печальной, позорной слабости, которую Кай никак не мог перебороть.
Он скучал по матери и её мозолистым рукам, умевшим быть такими ласковыми. Скучал по волнительной суматохе визитов Валигора, по шершавости сбитых коленок Зоры и по беззаботности солнечных бликов на воде. Все это ушло безвозвратно.
Той ночью демон нанес ему первый настоящий удар, перестав играть со своим маленьким испуганным сосудом. Той ночью он впервые явил Каю свою реальную силу. Это было как провал в памяти. Последним, что Кай запомнил перед этим пропавшим куском его жизни, было тепло Балу и успокаивающий перестук двух его сердец. Теплота, липкая влага и тишина вместо этого мирного постукивания стали первым, что Кай осознал, когда разум вернулся к нему. Его пальцы конвульсивно сжались раз, другой, ощупывая обмякшее тельце на его коленях. Ужас заполнял каждый миллиметр его тела, прорастал сорной травой в каждой его мысли. Его руки были измазаны густой липкой жидкостью с запахом металла. Еще теплое тельце под его пальцами было неподвижным и безжизненным. Молчали оба маленьких сердечка.
Кай не сразу понял, что произошло. Не сразу понял, что он сделал своими руками, когда демон поглотил его. А когда понял, то его обуял такой всепоглощающий леденящий ужас, что он закричал, и крик этот, казалось, вырывался из каждой поры его кожи. Кай кричал и кричал, пока не сорвал голос, безумно сжимая и разжимая окровавленные кулаки, а дьявол внутри него хохотал визгливо и торжествующе. Этот хохот отравой тек по его венам, темная сущность демона липла к его мыслям и в этот миг Кай принял Решение, то самое, которое спустя несколько лет примет и Зора, которое в свое время принимал не один нефилим до него, и примет еще не один после.
В его будущем – только тьма и хохот чудовища, заставившего его собственными руками убить единственное существо, которое было его радостью в этом мире. И Кай ненавидел, так яростно ненавидел сейчас исчадие ада, зарывшееся глубоко в самую его сущность. Неукротимое желание уничтожить чудовище овладело Каем без остатка, не оставив места сомнениям. И тогда он подхватил лежащий тут же, на земле, камень с зазубренными краями и, не мешкая ни секунды, вспорол себе руку на внутренней стороне предплечья, оставив глубокую рваную рану от локтя до запястья. Кровь покидала его быстро и стремительно, но на него снизошел покой впервые за эти долгие, мучительные четыре месяца.
Убить демона можно было одним способом – убив себя. И Кай сделал это без раздумий. Ему девять лет, но он давно перестал быть ребенком. Он никогда больше не увидит свою мать и свет солнца, а внутри у него чудовище, жаждущее крови. И поэтому Кай с легкостью сделал свой выбор. Он не был сложным.
Осознание реальности вернулось к Каю порывом ураганного ветра. Он хватал ртом воздух, и все еще чувствовал на руках теплую кровь – Балу и свою собственную. Воспоминание это он загнал так глубоко, что почти сам забыл о нем, но сейчас оно всплыло на поверхность его сознания во всей полноте своей безысходности. И она увидела его. Это что, такая месть? Она изловчилась вломиться в его память, чтобы вытащить наружу вещи, которые принадлежат тьме и прошлому.
Кай отдернул руки, но в этот раз уже пальцы Леды последовали за ним, обхватили его ладони и крепко сжали, не давая двинуться. И Кая будто парализовало на миг, а в следующий оглушило вихрем красок и звуков.
День его обращения, теплый и ясный. Кай сидит на берегу реки, вертя в пальцах самодельный крючок, которым он хотел поймать мифическую рыбу лингью. Он наблюдает за слепящими бликами на прозрачной воде, маленькими зеркальцами, в которые игриво заглядывает солнце. На душе у него тяжело и пасмурно. Потому что сегодня день его обращения и после этого жизнь его никогда не будет прежней. Он уже никогда не будет прежним.
Странная тень посреди реки привлекла внимание Кая. Он озадаченно вглядывался в это темное пятно на воде, которое начало разрастаться, все больше и шире, пока не заняло половину реки. И тогда темнота в этом пятне рассеялась, растаяла черными снежинками, открыв Каю удивительную картину.
Он будто заглядывал сквозь огромное мерцающее окно. И там, по ту сторону окна, он видел одно из тех помещений, которые прежде наблюдал только на занятиях по истории человеческого мира. Это была чья-то кухня. И она не была пустой, Кай видел людей. Молодая женщина с собранными в пучок темными волосами и ледянисто-серыми глазами, в домашнем платье и фартуке в мучных пятнах. Рядом с ней – девочка, приблизительно его возраста. Коротко стриженые растрепанные волосы отливают медью, а глаза – точная копия глаз женщины. На носу у девочки след от муки. Они обе смеются. На столе перед ними скатанный в аккуратный шар кусок теста, рядом – другая его часть, уже раскатанная в плоский лист. Они вырезают из него фигурки в виде животных, пользуясь специальной формочкой. Девочка заливисто смеется, и её смеху звонко вторит вбежавший на кухню маленький мальчик лет шести, с копной кудрявых каштановых волос. Следом за мальчиком заходит высокий мужчина с такими же каштановыми волосами, с фотоаппаратом в руке.
Мужчина говорит что-то на незнакомом Каю языке и дети счастливо смеются, а женщина, их мать, машет на мужчину руками и отрицательно качает головой. Мужчина улыбается в ответ и решительно кивает. Девочка стремительно тянется рукой к лицу матери, миг – и на её носу такое же пятно от муки, как и на курносом носу самой девочки. Мальчик хохочет и хлопает в ладоши. Отец фотографирует свою перепачканную в муке семью.
Кай смотрит на них, завороженный. Эта семья – такая обычная – ему кажется самым невероятным зрелищем на свете. У Кая никогда не было такой семьи, и никогда не будет. Он никогда не узнает своего отца. Его слепая мать никогда не проведет день вот так с ним и Зорой. Он – не настоящий человек. Все они – не настоящие люди. Их жизни им не принадлежат.
Кай смотрит на застывшее изображение в реке и слышит нарастающий, издевательский хохот, звук, который не способно издавать человеческое существо. Этот хохот проникает холодом в его тело, пронзает ледяными шипами его внутренности, оседает инеем на его сердце. Свет меркнет перед его глазами.
Он смотрит на смеющегося маленького мальчика – и вдруг видит созвездие красных точек-укусов от уколов иглой на внутреннем сгибе локтя.
Свет тускнеет еще больше, затемняет чужую кухню, чужую семью, а нечеловеческий хохот становится громче, причиняет боль.
Кай смотрит на улыбающегося мужчину с фотоаппаратом и сероглазую женщину в зацелованном мукой фартуке – и видит черную ленту, жадной змеей обвившую фоторамку, видит сеть из трещин на стекле, как круги на воде, как морщины на смятом лице старухи, и под этими трещинами-морщинами больше не видны лица людей на фотографии.
