С детективами Леда рассталась с горьким чувством взаимного недовольства и сильного раздражения. Вера суетилась вокруг нее, как наседка над цыпленком, и Леде пришлось тысячу и один раз (и еще раз, чтоб наверняка) повторить, что с ней все в порядке и она вполне может остаться сегодня одна дома. Вера проводила Леду до самого дома, возле подъезда крепко обняла и не сказала ни слова, после чего развернулась и зашагала к трамвайной остановке, оставив Леду с чувством вины за то, что повела себя с ней слишком грубо после случившегося в метро.
Погруженная в свои мысли, она поднялась в подъезд и вызвала лифт, а когда кабина, громыхая, спустилась вниз и открылась, то почти лоб в лоб столкнулась со своим соседом. Чен, студент из Китая, не слишком свободно владеющий эллорийским, при виде неё тут же просиял. Он с таким энтузиазмом подставил ей кулак для приветствия, что у Леды даже слегка дернулся правый глаз. Она стукнула по протянутому кулаку своим, одновременно выдавливая приветливую (как она надеялась) улыбку.
- Кэк жисьн, Лейда, кэк рас вернулас с работи? – чуть ли не с благоговением поинтересовался Чен.
Дело в том, что пару месяцев назад Чен, налепивший слишком много китайских паровых пирожков и слишком торопящийся их съесть, вывалился из своей квартиры в коридор, задыхаясь и хрипя, а коварный пирожок свил в его глотке уютное гнездышко, не пропускающее воздух в легкие незадачливого повара. Леда, выскочившая в коридор на звук агонизирующего хрипа, с блеском применила к китайскому студенту прием Геймлиха. С тех пор Чен был уверен, что обязан соседке своей жизнью, и каждый раз при виде неё начинал вести себя, как соскучившийся по хозяину корги.
Леда на миг представила лицо Чена, если бы в ответ на его вежливый вопрос она вдруг решила выложить ему всю правду о своем времяпрепровождении в последние сутки. “Все круто, Чен, вот вернулась из полиции, где меня считают душевнобольной, а до этого застряла в тоннеле метро, где видела призрак своего мертвого психованного бывшего, а потом своего двойника и еще каких-то отморозков, которые вроде как убили там двух людей. Ах да, а ночью на меня напали клоун и мужик, который сунул мне руку в грудь, и совсем не в том смысле, что ты подумал. Ну вот как-то так, Чен. Как сам?”
- Прямиком оттуда, Чен. – ответила Леда, растягивая губы в вымученной улыбке.
- Ох, ти выглидеш устала. Ти слишком манго работаич. – опечалился Чен.
Леда потратила пару секунд на расшифровку “манго” в речи соседа, после чего широко развела руками:
- Если стану меньше работать, еще подхвачу ненароком личную жизнь. Кому это надо, ага? – лицо Чена вытянулось, видимо, он пытался прорубиться через языковой барьер в стремлении понять шутку (шутку ли?) и Леда с усталой улыбкой похлопала его по плечу. - Увидимся, Чен.
Оказавшись, наконец, дома, Леда никак не могла решить, чего хочет больше: а) просто лечь спать, б) помыться и лечь спать или в) выпить и лечь спать. Леда со стоном отлепилась от двери и, ухватившись рукой за стену для равновесия, спихнула ногой сначала один ботинок, затем второй. Вместе с ботинками немного съехали с её ног и носки, поэтому она наступила левой ногой на хвостик правого носка и стянула его, затем проделала те же манипуляции с другой ногой. Куртку она повесила на крючок вешалки и не стала поднимать, вслух послав к черту, когда та свалилась на пол.
Леда прошаркала босыми ногами в ванную, включила свет и мрачно уставилась на свое отражение в зеркале. Лицо бледное и осунувшееся, темные волосы выбились из хвоста и наэлектризовались вокруг её головы, делая похожей на побитый жизнью мрачный одуванчик. Между темными прямыми бровями проявилась коварная морщинка, которая выбирается на поверхность в часы её самой сильной усталости и (иногда) похмелья. Под глазами синие круги такого размера, каких не было со времен выпускных экзаменов, сами глаза помутнели, превратившись из светло-серых в совсем темные. Губы бледные и потрескавшиеся, их уголки угрюмо кривятся вниз.
Её лицо. С этим лицом она живет на свете двадцать девять лет. Она видела, как оно меняется с возрастом, как появляются и проходят на нем мелкие прыщики, она видела, как проявляются на её коже редкие, почти незаметные морщинки, видела, как поседел этот единственный упрямый волосок в уголке её правой брови. Это её лицо. Там, в тоннеле, какоето чудовище – чудовище, повторила про себя Леда, вдруг четко осознав, что это единственное и самое правильное слово, которым можно назвать то существо – украло её лицо, осквернило его, надругалось. Леда чувствовала себя так, будто над ней совершили насилие, куда более интимное и глубокое, чем физическое изнасилование – а она даже не была уверена в том, что увиденное ею происходило на самом деле.
Леда наклонилась ближе к зеркалу, внимательно (и немного – со страхом) вглядываясь в свое отражение. Как должна выглядеть печать сумасшествия? Может ли она заметить её, или для себя будет выглядеть здоровой, в то время как разум её будет сгорать в горячке нахлынувшего безумия?
Леда резко выпрямилась, потушила свет и вышла из ванной. Тяжело ступая, она прошла на кухню, вынула из шкафчика заполненную до половины бутылку виски, открутила крышку и с мрачной решимостью сделала большой глоток прямо из горла. Алкоголь огнем понесся по её горлу, опаляя слизистую и вызывая пекучие слезы, и Леда инстинктивно поднесла руку ко рту, кривясь и гримасничая. Однако, виски уже достиг груди и по её телу потекло приятное, успокаивающее тепло.
Выпить и лечь спать, выбрала Леда. Она протопала в комнату, не включая свет, разделась и натянула теплую пижаму с крокодилами. С тяжелым вздохом-стоном плюхнулась в разобранную кровать, закрыла глаза и принялась ждать. После произошедшего Леда должна была заснуть моментально, но у её организма оказались другие планы на этот счет. Она лежала в темноте, упрямо держа глаза закрытыми, и злилась, потому что чем больше хотела уснуть, тем дальше ускользал коварный сон, а его место в голове занимали мысли, которых она совсем не хотела.
Запиликал её телефон. В рюкзаке. В прихожей. Леда красочно выругалась в пустоту комнаты. Она раздраженно отбросила одеяло, выбралась из кровати и в темноте пошла в прихожую, по пути больно врезавшись в косяк двери, и снова забормотала себе под нос ругательства. К тому времени, когда она выудила из рюкзака адов телефон, тот уже перестал звонить. На экране отображался пропущенный вызов от Рема. Леда тяжело вздохнула и принялась печатать сообщение: “Я дома. Легла спать, перезвоню завтра”.
Написав сообщение, Леда снова выключила телефон. Сейчас половина двенадцатого ночи. С момента, когда она оказалась в переулке, прошли ровно сутки. А по ощущениям как будто несколько лет. Леда со вздохом потерла глаза, которые болели, будто в них засыпали песка. И сна не было ни в одном из них. Она обреченно вздохнула, признавая поражение. Организм слишком перевозбудился и сон в ближайшее время ей не светит.
Леда вернулась в комнату, включила свет и попробовала читать, но очень быстро поняла, что сейчас Стивен Кинг - не самый подходящий автор для чтения, поэтому решительно захлопнула книгу. Решение пришло неожиданно, но Леда поняла, что это – то, что ей нужно.
Она выключила в комнате свет и ушла на кухню, унося с собой лэптоп. Включила на низкой громкости музыку (The Doors, “Waiting for the Sun” - любимый альбом отца), и принялась методично вынимать из шкафчиков и ставить на стол продукты: мед, яйца, корицу, специи, масло, сахар, имбирь, муку.
Леда собиралась обмануть свою бессонницу, а вместе с ней и свои растрепанные нервы. Это был её личный, особенный ритуал: в минуты слабости, страха и боли, когда ничто не могло утихомирить её бушующие мысли, она пекла имбирное печенье. Для нее это было почти что священнодейством. Впервые она помогала маме печь это печенье, когда ей было семь лет. Сама выдавливала из ароматного теста фигурки зверей, пыхтя и сжимая в коротких детских пальцах тонкие формочки. С тех пор они всегда пекли это печенье вместе с мамой.
