– Даже так, – произнёс он, сдерживая улыбку. – Ну, хорошо. Если я захочу от тебя большего, чем то, что входит в твоё понятие «общения», ты вправе всё прекратить. Но, если большего захочешь ты, – выдержал он театральную паузу, наблюдая за её реакцией, – то я сам всё прекращу, – и протянул ей «маску-удивление».

Сейчас она была открытой на последней странице книгой, а он наглым образом прочитал всё то, что было там написано. Прочитал в её глазах, полных непонимания, смятения и печали. В её глазах, на которых не было ни грамма косметики, когда она вместе с ним вышла из дома, направившись на занятие к герру Краусу. Сейчас же её пушистые чёрные ресницы и мерцающие в рассеянном свете фонарей тени громогласно кричали о его победе, однако по-прежнему оставляя избитый вопрос «почему?».

– Идёт? – вырвал он её из раздумий.

24

Поглотившая всё в округе холодом и потёмками ночь заставила их выбраться из парка наверх, к цивилизации. Туда, где можно было раздобыть чего-нибудь горячего. Впрочем, это не составило труда, ведь осенняя ночь довольно условна – большинство заведений ещё вовсю работало.

Купив по стаканчику ароматного капучино в каком-то фастфуд-кафе, они продолжили прогулку уже в кипящем жизнью городе. Дэниэль достала из рюкзака тёплый шарф с шапкой и, согревшись, окончательно расслабилась. А Штэфан не стал донимать её вопросами, занозой засевшими в его голове, лишь наслаждался воскресным вечером и своим напитком, молча слушая её невесёлый рассказ о герре Краусе – рассказ, поразивший его до глубины души. На что только ни способна вера человека! Так и Ганс Краус, старик, разменявший девятый десяток, отчаянно держался за последнее, что у него осталось, – веру. История его жизни непомерно печальна, а история старости пронизана куда большей скорбью.

Молодым парнем ему было суждено посвятить себя служению Рейху в войсках СС. Его основной обязанностью было поддержание порядка в одном из концлагерей для военнопленных, где он и повстречал свою будущую жену Мари – французскую разведчицу. Чудом им повезло пережить войну и остаться вместе, но из-за проблем со здоровьем Мари уже не могла иметь детей, из-за этих же проблем она скоропостижно скончалась двадцать лет назад, оставив мужа и сына – приёмного еврейского мальчишку.

И теперь, пребывая в ожидании скорой смерти, герр Краус страшился не старухи с косой, а самой жизни, решившей сыграть с его памятью злую шутку и сжечь мостик, что некогда связал его с женой. Именно поэтому он и брал уроки французского у Дэниэль и так отчаянно верил в жизнь после жизни. Верил, что там ждёт его горячо любимая жена, увидев которую, он сказал бы: «Tu m'as tellement manqué» – «Я так по тебе скучал».

– И как он справляется? – поинтересовался Штэфан.

– На удивление полон энтузиазма и рвения. Слова вовсе не стёрты из его памяти, их нужно лишь вытащить наружу, – отрешённо произнесла она, взглянув на часы.

– Я провожу тебя? – предложил Штэфан, но Дэниэль отрицательно мотнула бубоном забавной шапки. – Тогда в «Калейдоскоп»?

– В смысле, не нужно провожать, – через мгновение стёрла она своим ответом его поспешную радость. – Отсюда до меня ходит трамвайчик. Может, послушаем музыку в другой раз? – растерянно посмотрела она. – Завтра начинается мой первый рабочий день, вдобавок я с раннего утра на ногах… я…

– Всё нормально. В другой раз, – улыбнулся Штэфан.

Глава 2. ИЛЛЮЗОРНОЕ

1

С тех пор мы больше не виделись. Я улетел в Берлин, где должен был записать трек с одной малоизвестной группой. Первый день в студии дал чёткое представление о нашем дальнейшем сотрудничестве. И уже следующим вечером я понял – столица не отпустит меня так просто: на конец сентября мы запланировали здесь несколько совместных выступлений, на второе октября – акустическое шоу в Потсдаме, по случаю празднования Октоберфеста.

Всё прошло отлично. И третьего числа, полный творческих сил, я вернулся домой. Родной город приветливо встретил тёплым солнечным утром и вспыхнувшими красно-жёлтым пламенем деревьями. Чего не скажешь о Дэниэль – ни приветов, ни вспышек. За всё время моего отсутствия от неё не было ни смс, ни тем более звонков. Её же номера я не знал, а вновь бесстыжим образом явиться к её порогу и навязывать своё общество счёл глупым. Оставалось одно – спортивная площадка парка, где в первую нашу встречу там Дэни обмолвилась: «Это давно вошло в привычку».

Я стал чаще выбираться по утрам на пробежку и каждый раз уходил один, уходил с единственной мыслью. Чем больше я о ней думал, тем сильнее меня затягивало в это болото зацикленных мыслей. Разум медленно терял связь с рациональностью. Разум тонул. Пожалуй, так всегда бывает в начале любого влечения – ты ни черта не понимаешь, что происходит вокруг, лишь безвольно барахтаешься на вершине фонтана собственных эмоций. Однако когда сила, питающая источник, иссохнет, тебе придётся впечататься мордой в шершавый асфальт реальности.

Рассвет сменялся рассветом, это превратилось в навязчивую идею, какую-то нездоровую одержимость. Одним дождливым утром, вместо того, чтобы остаться дома, как наверняка поступила Дэни, я упрямо натянул непромокаемую ветровку и направился в шелестящий дождём парк. Бегать по скользким тропам было заведомо кретинской идеей, о которой я пожалел позже – в больничной палате, сидя на койке у рентген-аппарата. К счастью, всё обошлось банальным растяжением связок. «Несколько дней покоя и физиотерапия», – вот и все предписания.

Я вернулся домой и, прихватив гитару из студии, решил хоть как-то собрать хаотично блуждающие мысли. Прошёл час, за ним другой. Мне начало казаться, что, перебирая струны, я просто-напросто наматывал ещё больший клубок из спутанных нитей сомнений. Пролившийся из окон закат окрасил комнату теплом оранжевого бархата, но солнечный свет, запертый в замкнутом пространстве, действовал, наоборот, угнетающе, отчего и я ощутил себя загнанным в ловушку.

2

Единственным местом, где я мог побыть с людьми и в то же время наедине с собой, был парк. Я сидел на скамье у баскетбольной площадки, завистливо наблюдал за игрой и думал о том, стоит ли поехать в бар, чтобы подцепить там какую-нибудь девицу и завязать с нездоровой одержимостью Дэниэль. Я не мог понять, что вообще хотел от неё. Всё ли дело в сексе? А интрижка на одну ночь? Решила бы проблему? Вернулись бы мои мысли в прежнее русло? Я всё размышлял и размышлял; думал, как не думать о ней, и незаметно для себя провалился в дрёму. Но даже там мозг предательски вырисовывал её лицо и воспроизводил её голос. Звуки были слишком осязаемыми и не давали заснуть окончательно.

– Штэфан? Привет, – вновь прозвучало с французским акцентом. И я открыл глаза, но через мгновение невольно зажмурился, сочтя увиденное обрывком сна – прямо передо мной стояла Дэниэль. – Привет, – повторила она.

– Какое всё красное… солнце, деревья, твоя куртка. Дай мне секунду, – пытаясь привыкнуть к слепящему свету и убедиться в том, что это действительно Дэниэль, открыл я глаза шире.

– У тебя всё хорошо? – поинтересовалась она и перевела изучающий взгляд с моих перепачканных масляными пятнами спортивных штанов на трость.

– Скажем так, неудачное стечение обстоятельств, – приподнял я штанину, показав перебинтованную по голень ступню.

Дэниэль горестно вздохнула и села рядом, спросив о том, как это произошло. Но я был слишком рад её видеть, потому, решив не заострять внимание на глупом инциденте, сменил тему, заговорив о погоде, которая последние дни радовала приятным теплом. Я рассказал ей и о поездке в Берлин, и о концертах. Узнал, что она получила работу в библиотеке при главном университете города, поэтому её расписание и претерпело некоторые изменения – утренние пробежки стали вечерними.

– Прости, – извинился я, достав из кармана так не вовремя затрезвонивший телефон. Звонил Ксавьер – выяснял, где я есть, и почему не открываю дверь. Голос его звучал так, словно он отчитывал нашкодившего кота, разбившего что-то чрезвычайно ценное, отчего я и впрямь задумался, что могло послужить причиной столь неприкрытой вспыльчивости. – Я… – попытался я встать на ноги, дабы отойти в сторону и не делать из Дэни безмолвного участника ненужной ей беседы. Но после очередной безуспешной попытки наступить на больную ступню, так и не смог. И Дэниэль, ничего не сказав, сама поднялась со скамьи, направившись прочь.