Против издателя, автора и ближайших сотрудников были приняты достаточно жесткие меры. Издателя «Телескопа» Надеждина арестовали и сослали в Сибирь, в далекий Усть-Сысольск. Цензора Болдырева, допустившего публикацию «Философического письма», отстранили от должности и отправили в отставку. Чаадаева официально признали сумасшедшим и взяли под особое наблюдение.

Перепуганный происшедшим, министр народного просвещения С. С. Уваров, подобно агенту Третьего отделения, сообщал шефу жандармов графу Бенкендорфу: «некий Белинский» был «самым доверенным лицом» Надеждина, следовательно, у него могут иметься бумаги и другие улики, которые интересовали следственные органы. В связи с этим Бенкендорф предлагает московскому генерал-губернатору произвести обыск на квартире критика.

Прямо при въезде в Москву Белинского, а он возвращался из Тверской губернии, задержали и представили обер-полицмейстеру. Но «при тщательном осмотре всего в имуществе Белинского ничего сумнительного не оказалось».

Друзья Белинского, которые гостили в семье Бакуниных в Тверской губернии, сумели предупредить его о случившемся. 3 ноября 1836 года Станкевич в письме Бакунину сообщает не только о закрытии журнала, но и о том, что Неверов, служивший тогда в Министерстве народного просвещения и узнавший из первых рук о грядущих неприятностях, сумел своевременно известить Белинского.

Кроме того, Станкевич, как следует из этого весьма «туманного» и «темного» письма, вероятно, успел «очистить» квартиру Белинского от лишних бумаг, то есть от компромата. Об этом свидетельствует и фраза из письма Станкевича Бакунину: «Я придумал довольно хорошую шутку». Из дальнейшей переписки Станкевича с Бакуниным следует, что они в это время много думали о том, как выпутать Белинского из неприятной истории.

В последующем издание журнала больше не возобновлялось. Станкевич сотрудничал с «Телескопом» почти пять лет и, как отмечено выше, достаточно тесно и плодотворно. На его страницах он успешно выступал в качестве поэта, журналиста, писателя, переводчика. Заявил он о себе и как редакционный работник, помогая Белинскому формировать политику журнала, планировать его очередные номера, рецензировать как опубликованные, так и неопубликованные материалы.

Таким образом, Станкевич, наряду с другими авторами журнала, в числе которых были Пушкин, Белинский, Надеждин, Тютчев, Языков, К. Аксаков, Герцен, Гончаров, внес свой вклад в просвещение российского общества. Именно просвещение народа являлось ключевой задачей издания, просвещение должно было способствовать новому расцвету России, стать благовестом ее великой будущности.

Оценивая работу Станкевича в «Телескопе», Белинский сказал: «Станкевич готов был всегда и написать, и перевести статью для журнала, но не терпел, чтобы его и в шутку называли литератором».

К началу 1836 года здоровье Станкевича стало ухудшаться: мучили головные боли, преследовала слабость, стягивала грудь, словно петля, одышка… Доктор Иустин Евдокимович Дядьковский настоятельно советует ему ехать лечиться на Кавказ.

В письме Неверову 15 февраля Станкевич сообщает: «…Кавказ представляется мне в каком-то очаровательном свете. Доктор говорит, что он возродит мой организм, а я тайно надеюсь, что он возродит и душу».

Кавказ в те годы, несмотря на продолжающуюся там войну, был для русских неким романтическим местом. В этом краю, среди покрытых вечным снегом гор, находился небольшой городок Пятигорск, снискавший себе славу целебными термальными водами. Однако вокруг курорта еще было неспокойно: обозы и людей сопровождали казачьи конвои; происходили перестрелки; совершали дерзкие вылазки черкесы… Но несмотря на это, начиная с весны и до осени на чудесные источники тянулся поток людей разных возрастов, званий и сословий.

В первых числах мая 1836 года на Кавказ, прямо из деревни, отправляется и Станкевич. Путь лежал через донские степи. Путешествие было долгим.

Цветистым ковром растилалась бескрайняя, казалось, равнина. Степные орлы, как на страже, сидели на древних курганах, окидывая зоркими взглядами проезжавших путников. Шумел седой ковыль о славных походах казачьей вольницы, оборонявшей когда-то Русь от иноземных врагов. Невольно вспоминались воспетые Рылеевым отважный Ермак и удалые

Почти десять суток наш герой со своими родными — отцом, братьями добирался до Пятигорска. Дольше всего их задержала Аксайская переправа через Дон, разлившийся на десять километров.

Станкевич потом рассказывал: «Когда мы к нему (Дону. — Н. К.) подъехали вечером, вид был очаровательный: на берегу множество народа, возы, бочки, скот, лошади, шум, крик, на воде суда с распущенными парусами, выстрелы казаков, отправлявшихся в поход. Мы переночевали, подул противный ветер, и мы целый день тянули по берегу судно — жар, ветер и скука! Степи сначала нравятся своею обширностью и новостью, но скоро утомляют — ждешь селения и грустишь… Грустно до самого Кавказа!»

Длинная и невеселая дорога безусловно не способствовала улучшению здоровья Станкевича, скорее, наоборот, еще больше его расстроила. Подтверждение находим в первых письмах из Пятигорска, в котором он поселился на время лечения. В них — настроение нашего героя' «…Эта дикая природа производит на меня враждебное впечатление. Надобно больше привыкнуть, сосредоточиться, чтобы почувствовать эту суровую красоту: до сих пор она давит меня и наводит тоску. Дикий край и дикие люди, далеко от образованного мира и родины — грустно!.. Музыки до сих пор нет, приезжих мало, дам еще меньше».

И далее: «Вот уже две недели, как мы на Кавказе. Но я — индюшка, судьба везде клюет меня. Неделя, как я не пью больше вод, оттого что сделался прилив крови к груди: теперь мне легче — и бог знает, когда это совершенно кончится и, может быть, вода опять его увеличит…»

Однако постепенно Станкевич втягивается в жизнь маленького, но опрятного городка. Расположенный в котловине гор, при реке Подкумке, Пятигорск имел десятка два прорезанных в разных направлениях улиц с примерно тремя сотнями одноэтажных домиков, между которыми были выстроены каменные казенные постройки — ванны, галереи, гостиницы…

Как и все приехавшие в Пятигорск на лечение, Станкевич становится членом «водяного общества»: принимает минеральные воды, совершает прогулки по здешним местам, дышит чистым целебным воздухом. Меняется и его настроение, вроде и здоровье идет на поправку. Он рад этому, грусть не гложет душу:

«Теперь, когда деревня изгладилась немножко из памяти, когда я узнал чего надобно искать на Кавказе, он производит на меня совсем другое впечатление. Вдобавок сюда пришла музыка — и музыка довольно хорошая, которая почти каждый день играет на бульваре. Благодаря всему этому, теперь начинается эмансипация моего чувства, и я прихожу в состояние отдать справедливость Кавказу… Вчера, в первый раз, видел я здесь прекрасную ночь: она похожа на день, как петербургская, вечерняя заря не сливается с утреннею: в 9 часов темно, самый свет луны довольно был слаб, но в этом полусвете равнина и горы делают удивительный эффект. Все это так очаровательно».

Конечно, поездка Станкевича на Кавказ — не более чем маленький эпизод его короткой жизни, хотя он и нашел свое отражение в истории современных Кавказских Минеральных Вод. В музее города Железноводска, наряду с портретами людей здесь побывавших — императора Николая I, поэта Михаила Лермонтова, композитора Михаила Глинки, есть и портрет члена «водяного общества» Николая Станкевича.

Однако даже этот короткий штрих биографии нашего героя весьма важен для истории отечественной литературы. В посланиях, отправленных Станкевичем оттуда Неверову, Белинскому, Бакунину, содержатся наблюдения о здешней природе, культуре, обычаях и нравах жителей горного края.