Дальнейшая жизнь Клюшникова была полна загадок. Ходили слухи, что он умер. А между тем «покойный» жил-поживал себе среди белых украинских хат и среди «земляче» в своем имении на хуторе Криничном, что в Сумском уезде Харьковской губернии. До глубокой старости Клюшников, а он пережил Станкевича на 55 лет, продолжал писать стихи, в последние годы взялся за прозу.
Кстати, стихи писал Клюшников пророческие. Он, словно провидец, увидел, как Россия будет умываться кровью в начале XX века и какие смутные времена ей придется пережить в конце того же века:
Над всею русскою землею,
Над миром и трудом полей
Кружится тучею густою
Толпа нестройная теней.
Судьбы непостижимым ходом —
Воздушным, бледным, сим теням
Дано господство над народом,
Простор их воле и мечтам.
Когда насилие с соблазном
Пошли на Русь рука с рукой,
Когда, смущаясь в духе разном,
Сдавался русских верхний строй.
Соблазн, насилие, коварство
До цели избранной дошли,
И призраков настало царство
Над тяжким сном родной земли.
А ты молчишь, народ великий,
Тогда как над главой твоей
Нестройны раздаются крики
Тобой владеющих теней…
Произведения Клюшникова хотя и редко, но появлялись в «Литературной газете», «Отечественных записках», «Русском вестнике». Правда, подписаны они были необычным псевдонимом «Θ» (первой буквой греческого слова «феос» — бог).
Клюшников всегда с огромным уважением относился к Станкевичу. Сохранилось несколько его писем Александру, брату Станкевича, написанных в 80-х годах XIX века. Они говорят о том, как прочно продолжали сохраняться в Клюшникове старые привязанности. Вот строки из одного такого письма: «…Сам падал, сам вставал, хотя по большей части оставался верным памяти тех прекрасных людей, с которыми судьба свела меня в молодости. В числе их первое место занимает ваш усопший Коля. Последнее слово машинально сорвалось с пера, и в душе моей встала такая масса видений и звуков — что мне не хочется писать даже». И далее он продолжает: «Теперь, по прошествии 40 лет труднопрожитой жизни, — я изменил свои понятия о многом, но чувства мои к бывшим спутникам моей молодости остались неизменными…»
Но еще раньше, в 1840 году, когда не стало Станкевича, Клюшников написал замечательное стихотворение, посвященное памяти друга:
Его душа людской не знала злобы:
Он презирал вас — гордые глупцы,
Ничтожества, повапленные гробы,
Кумиров черни грязные жрецы!
Друг истины, природы откровений —
Любил он круг родных сердец,
И был ему всегда доступен гений,
И смело с ним беседовал мудрец.
В «Переписке» Станкевича многократно находим слова о том, что он живет для дружбы и искусства и не видит возможности какой-либо другой жизни для себя. Потребность передать другому все богатство собственного сердца, всю собственную способность к любви и доброжелательству не оставляла его никогда.
К числу студенческих друзей Станкевича относился и Константин Аксаков, чье имя еще не раз будет упоминаться в нашем повествовании. И. И. Панаев в своих «Литературных воспоминаниях» весьма живописно нарисовал портрет Аксакова: «Его открытое, широкое, несколько татарское лицо имело между тем что-то привлекательное; в его несколько неуклюжих движениях, в его манере говорить (он говорил о любимых своих предметах нараспев), во всей его фигуре выражалась честность, прямота, твердость и благородство; в его маленьких глазках сверкало то бесконечное добродушие, то ничем не преодолимое упорство…»
Аксаков не учился со Станкевичем на одном курсе, он поступил в университет на год позже. Но его, как и других студентов, привлекла к себе яркая личность Станкевича. Практически сразу их связали узы дружбы.
Он был выходцем из знаменитой семьи. Его отец Сергей Тимофеевич Аксаков уже в ту пору слыл известным писателем. А литературную славу ему впоследствии принесут произведения «Семейная хроника», «Детские годы Багрова-внука», «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», «Записки об уженьи рыбы». К слову сказать, издаваемые и читаемые по сей день.
Как и Станкевич, Константин Аксаков писал стихи, прозу. Темы его раннего и последующего творчества — родная земля и русский народ, которые он безмерно любил. Многие из его стихов студенческого периода, где поэт прославляет любовь, природу, счастье, «прелестное земное бытие», публиковались в «Телескопе», «Молве», «Московском наблюдателе», других московских и петербургских изданиях.
Станкевич относил Аксакова к числу наиболее образованных своих друзей и шутливо именовал его «зевающим энтузиастом». Тот не обижался на Станкевича, хотя и был очень обидчив. Хорошо зная это, Станкевич даже предупреждал резковатого Белинского: «Надобно с ним быть поделикатнее… в нем есть многие стороны, стоящие уважения, и он малый умный!»
После окончания университета Аксаков плодотворно трудился на литературной и общественно-политической ниве. Поэзия, публицистика, драматургия, литературная критика, филология — вот области, в которых проявился его незаурядный талант. Станкевичу он посвятил много добрых и теплых страниц в своем произведении «Воспоминание студентства 1832–1835 годов».
Однако в историю России друг Станкевича вошел как главный идеолог славянофильства. «Русская история имеет значение всемирной исповеди. Она может читаться, как жития святых», — считал Аксаков. Он неоднократно подчеркивал, что назначение России было явить на земле христианский народ по верованию, стремлению, по духу своей жизни и, сколько то возможно, по своим действиям. Именно по началам веры и зовется Русь «Святой Русью». Но этому христианскому стремлению, по мнению Аксакова, нанес тяжелый вред «важнейший из всех переворотов» — петровский, коснувшийся «самых корней родного дерева». «Петр захотел образовать могущество и славу земную, захотел, следовательно, оторвать Русь от родных источников ее жизни, захотел втолкнуть Русь на путь Запада… путь ложный и опасный».
Хранитель народных устоев, Аксаков ходил с бородой и носил исключительно русскую одежду — сапоги, красную рубаху, мурмолку… Из-под острого пера Аксакова выходили публицистические статьи, свидетельствующие о внутренней свободе его духа и понимании им многих недугов страны. Он, как и его друг Станкевич, был искренен и благороден в своих помыслах во благо России.
«Не подлежит спору, — писал он Александру II, — что правительство существует для народа, а не народ для правительства. Современное состояние России представляет внутренний разлад, прикрываемый бессовестной ложью. Народ не имеет доверенности к правительству, правительство не имеет доверенности к народу. При потере взаимной искренности и доверенности все обняла ложь, везде обман. Взяточничество и чиновный организованный грабеж — страшны. Все зло происходит главнейшим образом от угнетательной системы нашего правительства. Такая система, пагубно действуя на ум, дарования, на все нравственные силы, на нравственное достоинство человека, порождает внутреннее неудовольствие и уныние. Та же угнетательная система из государя делает идола, которому приносятся в жертву все нравственные убеждения и силы».
