Мы вошли внутрь.

Остановились возле лифта. Молча.

В окружении тети и Виктора я чувствовала себя донельзя неуютно. И если белых магов я никогда не любила, то вот тетю… С тетей я всегда чувствовала себя в безопасности, даже когда она не обладала магией. А теперь это чувство испарилось.

Лучше бы она ничего не вспоминала.

Лучше бы я тогда не целовала Влада.

Но ни один волшебник не обладает даром поворачивать время вспять — по крайней мере, мне на глаза они не попадались. И сожаление о том, что случилось, не может ничего исправить.

Лифт довез нас до седьмого этажа и выплюнул на лестничную клетку, прямо перед квартирой моего отца.

— Открывай, — произнесла тетя.

Как будто я не знала, что надо делать.

Однако ключ никак не находился, а потом отказывался попадать в замочную скважину, и с дверью я провозилась, по крайней мере, в пять раз дольше, чем обычно. А, когда дверь все-таки распахнулась, замерла на пороге, не решаясь шагнуть внутрь.

Не зря.

Виктор протянул мне пакет с продуктами, и тетя произнесла:

— Это тебе, Яна. Ты сможешь приготовить себе ужин.

Пакет я взяла — доверие вновь меня подвело. И заметила:

— Спасибо, конечно, но… Вы не войдете внутрь?

Тетя покачала головой.

И я все-таки перешагнула, потому что теперь помимо сумки одиннадцатиклассника на мне висел ещё и пакет, и это было уже выше моих сил.

Дверь захлопнулась, едва я оказалась внутри, и я, как наивная дурочка, в первые секунды поверила, что это бушует сквозняк. Однако дверь не распахнулась, когда я попыталась ее открыть, хотя была незамкнутой.

Я прислонилась к дверному глазку, вглядываясь в подъезд. Мои спутники все ещё стояли там, и тетя как раз заканчивала активацию охранного заклинания. Я знала, что это охранное заклинание.

Пара секунд — и она посмотрела на меня, потому что почувствовала, что я смотрю на нее. Посмотрела — и произнесла достаточно громко для того, чтобы быть услышанной:

— Мне правда очень жаль, Яна.

Что-то рухнуло.

Если не вся стена, то хотя бы ее часть, и я не имела власти построить ее заново.

— Надеюсь, тебя заставил мой отец, — пробормотала я, глядя, как они отдаляются, возвращаются к лифту. На третьем шаге не выдержала, крикнула:

— Тетя! — Она обернулась, потому что не могла не обернуться. — Пашка? Как там Пашка?

— Он знает, — ответил вместо нее Виктор.

— Он счастлив? — уточнила я.

Тетя кивнула.

И я отлепилась от звонка, потому что больше не могла смотреть.

Сползла по двери и сжалась подобно бутону, но не розы, а никому не нужного сорняка. Да так и замерла, забыв про чертовы продукты. Испортятся, не испортятся — какая теперь разница? Конечно, протухшие яйца я могла бы скинуть Виктору на голову, но что-то мне подсказывало, что он не придет.

Никто не придет.

Я услышала шорох в коридоре и произнесла:

— Ты был прав, мой зайчик. Ты был прав.

Прежде чем поднять пакет, я его пнула. Не со всей дури — а дури у меня много. Так, едва-едва, лишь чтобы немного успокоиться. Пнула и подняла. Кто знает, насколько долго я здесь останусь? А умереть от голоду не хочется. Я буду долго жить, очень долго, я всех переживу и ещё успею посмеяться, оставшись одна.

На самом верху пакета лежали зерна для Хомячидзе, и это только усилило мои опасения.

А ниже обнаружились продукты из самых разных отделов. Семь яблок. Две коробки молока. Крупа: гречка, овес, рис. Рыба в виде консервов. Консервы в виде фасоли. Морковка. Картошка. Шоколадка. Маленькая, на самом дне. Быть может, от тети.

Но вдруг пожар?

Вдруг дом вспыхнет, как лист бумаги, и в живых останутся все, кроме?.. Они вообще думают о моей безопасности? Ладно о моей! Но здесь ещё Хомячидзе, мой мальчик, и его отец тоже обошел стороной, хотя сам дарил мне его почти полтора года назад.

Хотел, чтобы я училась ответственности.

Разгрузив продукты, я пошла к себе в комнату.

(Школу, получается, опять придется прогулять).

И потянулась к магпочте, потому что знала — там меня ждет нечто. Вот только магпочты на месте не обнаружилось. И я поняла, что отец уже успел прибраться и в доме. Только когда? Когда умудрился? И как быть дальше?..

Радовало лишь то, что доступа к моим письмам отец не имел — они открывались только на определенную душу. В этой чудесной коробочке, пусть белые и считали ее своим собственным изобретением, сочетались обе магии. Белая позволяла перемещать послания, но черная давала возможность их получить…

Я упивалась хотя бы этим.

Раз больше нечем.

Вытащила телефон, зная, что меня ждет ещё одна подстава, и не прогадала. Связь в квартире пропала, хотя всегда ловилась превосходно. Я совершила обход, не постеснявшись даже заглянуть в кабинет отца, но все было тщетно.

Зараза.

Даже на улицу высунула руку, почти не боясь угробить новый телефон, но квартира будто была защищена с запасом, чтобы лишить Яну любой связи с миром.

А так уж хорош охранный контур?

Я хмыкнула.

Я могла бы — в самом деле могла бы! — проверить прочность отцовской защиты… использовав для этого окно, широко распахнутое. Затормозил бы меня воздух? Но я не стала этого делать. Потому что жить я пообещала самой себе.

Ужин.

Как много в этом слове.

Когда я ела в последний раз? Утром? Но что там была за еда…

Я взяла йогурт — обезжиренный, без добавок, будто кто-то побеспокоился о моей фигуре. И притащила его к себе в комнату. Села, прислоняясь к стене, и принялась есть. Сплошное удовольствие. Как бы не подавиться.

Вскоре йогурт остался позади, и я расправилась с шоколадкой. Быстро, даже мгновенно, без особых сожалений. И переключилась на курагу, которая тоже сюда затесалась. А потом решила вернуться к молочным продуктам и покончить с творогом, смешав его с завалявшимся в холодильнике джемом…

Яна погрузилась в депрессию.

Потому что все ее обманывали.

А, между прочим, из депрессии многие люди выходят посредством еды. И зачем мне становиться исключением? Зачем мне вообще кем-либо становиться? Янтарная мечтала стать той, на кого посмотрят, и разве это закончилось хорошо?

Однако моим планам уничтожить все запасы, что вместятся внутрь, помешали.

Я была на середине поедания творога, когда в дверь постучали. И первым мою голову посетило любопытство. Правда, меня интересовал не тот, кто пришел, а то, что с ним сделала отцовская защита.

Но через минуту стук повторился, и это значило лишь одно — этот кто-то все ещё в живых. Уже интересно.

Я отставила творог в сторону и подошла к двери.

Прислонилась к зрачку, боясь увидеть тех, кто меня предал.

А увидела Яра, растерянного и взволнованного Яра, моего вечного врага, моего лучшего друга, мою ненависть, мою любовь.

Я даже почти не удивилась, завидев его по ту сторону двери.

Он придет, я всегда знала, что он придет.

— Яр? — спросила слишком тихо для того, чтобы быть услышанной, но он все равно меня услышал.

— Это я, — согласился он. — Яна… Случилось что-то непоправимое, так? Ты мне откроешь?

Это стало последней каплей.

Из моих глаз брызнули слезы, и, как я не сдерживала себя, за ними последовал всхлип.

Он тоже не прошел незамеченным. Есть такие люди, которые чувствуют тебя насквозь, даже если и не видят. Возможно, Ярослав тоже относится к ним. Потому что я услышала обеспокоенное:

— Яна? Что не так, Яна?..

— Прости, — пробормотала я. И добавила громче: — Прости! Но я не могу открыть. Просто не имею такой власти. Отец посчитал, что вправе принимать решения за меня, и запер в квартире. Теперь я могу быть только тут. Вот и все.

Он молчал — слушал и слышал — а я распалялась все больше, и говорила, говорила, говорила, потому что слишком устала молчать.

— А я ведь просто хотела ей помочь, Яр. Помочь Алине. И не только потому, что она моя тетя, но и потому, что я ее поняла. А они — нет. И разве она в этом виновата? Мы обе одиноки, Яр, и, может быть, именно это я в ней разглядела. Ты меня слышишь?