– Вакула! – Катя наблюдала за реакцией ведуньи.

– Что ни дорога, то ухаб! – Любава засмеялась. – Что же за имя?

– Это, матушка Любава, кузнец такой был. Сказание про него есть. Полюбил он красавицу, а та ему и говорит: принеси, мол, обувку мне, что сама княгиня носит!

– А он?

– А он принёс. Явился пред светлы очи княгини и говорит, что, мол, так и так, люблю, говорит, мочи нет! Отдай, говорит, черевички свои моей суженой, иначе не жизнь мне. Ему княгиня за храбрость сама в руки и дала.

– Эка! Хорошему кузнецу и я козлиной кожи сапоги с ноги скинула бы. Как, говоришь, величали?

– Вакула.

– Ну, Вакула так Вакула.

Сейчас женщины съехали на нижнюю улицу, где стоял дом ведуньи. Но Любава решила сперва заглянуть к Меньше в кузню, чтобы передать поручение Фёдора – пересеклись они утром и перекинулись новостями да просьбами. Сотнику она рассказала про решение сделать Катю помощницей и парнем. Фёдор на решение Балашовой назваться именем гоголевского персонажа хмыкнул:

– Вакула?

– Вакула. – Катя озорно улыбнулась.

– Хорошее имя. Весёлое. Знакомое очень, м-да.

Сотник здраво рассудил, что сейчас выставлять Катю на показ – не лучшее решение. Рогволд кружит вокруг, и если кража маяка его рук дело, то лучше на глаза южанину не попадаться. Фёдор часто думал о том, смогут ли кураторы найти пропавшую практикантку в нескольких километрах от места, где сработал маяк. Но это уж не его забота.

Меньша и вправду был прекрасен, Катя до этого момента не видела, как работает настоящий кузнец, и была впечатлена.

Огромный молот опускался на кусок раскалённого металла, удерживаемый внушительными щипцами, с таким певучим звуком, что сердца двух девиц, стоящих поодаль, как казалось, бились с ним в такт. Под влажной кожей молодого мужчины перекатывались могучие мышцы, а когда Меньша, употев, приложился к крынке с молоком, Балашова забыла, как дышать: белая струйка пронеслась по поросшему светлой щетиной подбородку, пробежала по шее и нырнула в желобок, образовавшийся между хорошо развитыми большим грудными мышцами. Потом обеими руками кузнец взялся за меха.

Катя стряхнув с себя восторженное оцепенение, вызванное размеренными движениями Меньши, взглянула на его лицо и снова забыла о времени. Сильнее всего сейчас хотелось девушке подойти к кузнецу и, утерев его лоб рукавом вышитой рубахи, поцеловать эти синие глаза, которые смотрят с хитрым прищуром.

– Ну-ну, слюни не распускай! – Любава как всегда подошла неслышно и больно ткнула в раненый бок локтем. – Видишь, стерегут его, смотри, глаза повыцарапывают тебе здешние девки.

– Да ну…

– Меня не обманешь, голубка. Я такие дела сразу примечаю! – шепнула ведунья на ушко новоиспечённому Вакуле.

Любава вошла в кузницу и тихо заговорила с Меньшей, он что-то отвечал, но глаза его неотступно следили за Катей. Девушка чувствовала этот пронизывающий взгляд и покрывалась мурашками волнения. Кузнец явно пытался раскусить её, все невербальные сигналы, посылаемые его телом, говорили об этом. Знать бы ещё, что его настораживает в ведуньином помощнике. Нелепый наряд? Молчаливость? Умение обращаться с холодным оружием?

Меньша кивнул Любаве, скинул фартук, свистнул мальчонке, что играл рядом с кузней, и что-то шепнул ему на ухо. Малец подорвался с места и скрылся в переулке. Пока богатырь утирался и одевался, девушки, взволнованные его сборами, стали переговариваться и, наконец, та, что побойчее, спросила:

– Ждать ли тебя кузнец вскорости?

Меньша широко улыбнулся, продемонстрировав не только крепкие белые зубы, но и неожиданные ямочки на щеках, подошёл к девице почти вплотную и негромко ответил. Зардевшаяся красавица прыснула в рукав и, взяв за руку подругу и оглядываясь через шаг на молодца, пошла прочь. Из переулка показался здешний кузнец, кивнул Меньше и принялся переодеваться.

Дружинник отвязал вороного, вывел из-под навеса с коновязью, но верхом садиться не стал, повёл в поводу. Любава же с Катей взобрались на лошадей и неспешным шагом двинулись за Меньшей. До дома ведуньи они добирались заметно дольше, чем это произошло бы до пожара.

Дороги развезло, в некоторых местах, сваленные в кучи, лежали обгоревшие брёвна и скарб, бегали заполошные курицы. Изредка слышался голос очередного княжеского глашатая, кричавшего, что помощь окажут всем, что требуются мастера по дереву, плотники, что вдовы и сироты могут прийти на ярмарочную площадь, где княжна Мэрит кормит всех голодных. Словом, социальную политику Могута выстраивал грамотно.

Любава охнула, выведя Катю из раздумий: с их полуобгоревших ворот кто-то снял петли, и наполовину чёрные створы стояли теперь, сиротливо приваленные к частоколу. Во дворе картина была не менее удручающей. Дом остался без крыши – она рухнула внутрь, погребя под собой всю обстановку. От кибитки остался чёрный скелет, а останки сарая выглядели, как обгоревшая нижняя вставная челюсть.

Все трое молчали, говорить особо было не о чем. Чтобы восстановить дом требовались мужские руки, а они в этот момент как раз ощупывали дубовые столбы, на которые предстояло снова навесить ворота.

Любава прошла в дверной проём и осматривала всё внимательно, пытаясь обнаружить целые вещи под головёшками. Катя привязала Серко и кобылу к железному кольцу. Состояние дома было пугающим, но только начался июнь, и пусть ночи еще были прохладными, но морозов точно не будет, пережить потерю крова будет значительно легче.

– Верхние брёвна, венец, крыша, – будто диктуя кому-то задание на дом, бормотала Любава. – Сараюшку какую-никакую… Печка. Печка-матушка, цела ли ты, ждёшь ли нас?

Ведунья раскидывала головёшки и шла вперёд, перешагивая, перелезая, пачкаясь в золе.

– Цела! Слышь? Цела печка-то! – женщина повернула к Кате вымазанное сажей лицо. – А коли она цела, то и нам не пропадать!

– Любава, я сегодня останусь, помогу, чем смогу, перетаскаю погоревшее. – Меньша по-хозяйски огладывал фронт предстоящих работ.

Любава кивнула, продолжая освобождать печку.

– Вакула, воды натаскай! Дождевая бочка полная, но того нам мало будет, в горшки набери. И рану береги, а то потом возись с тобой хворым…

Катя послушно подхватила уцелевшую в пожаре, чуть подкопчённую огнём бадейку и направилась к колодцу. Она напряглась, когда на её руку, поворачивающую ворот, легла смуглая мужская ладонь, и вкрадчивый голос тихо произнёс:

– Как дела, практикантка?

Любава нагнулась, чтобы помочь Меньше вынести из дома длинную жердь, но вдруг резко выпрямилась с пустыми руками. Дружинник непонимающе глянул снизу и нахмурил брови:

– Что?

– Недоброе рядом. Беда ходит вокруг. Сходи-как глянь, как там Вакула. Не жалуют у нас чужаков, вдруг кто обидеть решил?

Меньша вытер руки о штаны и, оправляя кушак, пошёл на улицу. Любава поднесла руку к затылку: каждый раз она чувствовала ведьм, оборотней и колдунов именно этим местом. Здесь из лёгкого сначала покалывания разрасталась тупая головная боль, предвестник, который ни с чем не спутаешь. Сейчас совсем рядом с её спутниками находился злой человек, и кто знает, чего ему надо.

Катя попыталась вырваться, но железная хватка не ослабевала.

– Пусти!

– Не могу. Разговор есть. Важный. Как твоя жизнь.

Меньша видел, как у колодца Вакулу удерживает чужеземец, спасший Всемилу. После нескольких секунд наблюдения дружинник крикнул:

– Не замай мальчонку!

Рогволд резко отшатнулся от Кати и, натянув самую искреннюю из своих улыбок, повернулся к Меньше.

– Пить просил, напугал, должно.

– Должно. – Меньша слегка улыбнулся в ответ. – Иди, Вакула, во двор, нечего лясы точить.

Два мужчины, как день и ночь, стояли друг напротив друга пару мгновений, потом обменялись кивками и разошлись. Рогволд дополнил свой чёрный список ещё одним именем.

Маленькое происшествие никто не стал обсуждать, работы было полно, и все трое трудились, не покладая рук, до сумерек, пока во двор с криками не ворвался мальчишка и не позвал Любаву к рожающей матери. Ведунья подхватила свою суму, хотела было окликнуть Катю, но пожалела девушку и зашагала вслед за гонцом.