– Други! Негоже останавливаться на полпути! Не бойтесь и не стыдитесь. Стыдно поворачивать оглобли, не сделавши дела! Всяк из нас, выйдя из чрева материнского, был гол и мокр, так что же с того? Так предначертано роду человеческому жизнь начинать. Так и ныне! Не новую ли жизнь начинаем мы пред Единым Богом и сыном его? Не бойтесь же!..

Стоявший рядом с Ильёй мужичок – низенький, плюгавый, с хитрым блеском в глазах – крякнул и пробормотал, так, что услышал Илья:

– Ну да, стану я бояться свой зад соседу показать! Не тут загвоздка, светлый князь…

Люди, однако же, вняли словам князя и дружнее пошли в воду. Мужичок позыркал по сторонам, оглядел Илью, близоруко прищурившись, и молвил:

– А ты что же в воду не идёшь, воин? Али уже крещён?

Илья помотал головой:

– Не крещён и не собираюсь. Сейчас ухожу из Киева.

– А, да ты Муромец! – узнал его мужичок. – Дело, конечно, хорошее – от наших богов не отворачиваться. Да только нам-то идти некуда. Кому было куда – те ещё ночью ушли. А жить-то надо. Я вот как кумекаю, – доверительно придвинулся мужичок к Илье. – В воду войти – с меня много не убудет. В реке и царь водяной, и берегини речные – всё одно подданные Перуна. Так и я. Ась? Ну, войду я в воду, а славить всё одно наших богов стану. Кто же узнает-то, коли тихо славить?

Он заглянул в глаза Ильи, надеясь увидеть поддержку, но Муромец хмуро молчал в ответ, и мужичок отступил, бормоча себе под нос утешительные слова:

– Была не была… Коли зад мёрзнет, то и крапивой укроешься. Где наша не пропадала? Храни меня Перун-батюшка…

С этими словами он споро скинул с себя одежду, оставшись в исподнем, и заспешил к Непре, продолжая бормотать уже неслышные Илье слова.

Берег пустел, наполняясь лишь оставленной одеждой. Люди стояли в воде – те, что покрепче да посмелее, заходили в воду по пояс и даже по грудь, остальные – больше женщины и дети со стариками – жались к берегу, стоя по щиколотку и по колено. Меж ними сновали молодые священники, кидая на головы стоявших людей пригоршни воды, а на берегу расположились попы с книгами и читали молитвы. Стоном им вторили плачущие от стыда и страха люди. Сквозь слёзы они смотрели на чистое небо, боясь увидеть край тучи и цепляя верхушку заповедного некогда холма, но не находили там привычные столпы славянской веры: гол и пустынен был холм, повержены были старые боги-заступники. Кто теперь вступиться за них, думали враз осиротевшие люди, стоя в воде. Кто защитит скот и урожай от мора? Кто приглядит за младенцем? Кто убережёт от болезни? Кто заступится, если придёт враг? Неужто за всех богов теперь встанет один? Один – за всех! Как это возможно?! Один станет ведать и скотом, и людскими требами? Как поверить в это? Где правда? Не было ответов на эти вопросы, как пуст был холм… Но вот какой-то всадник появился на вершине. Люди всмотрелись пристальнее, и кто-то узнал Илью Муромца. Тот сидел на своём мохнатом коне и печально смотрел на стоявших в реке людей. Люди смахивали набегавшие слёзы, смотрели вновь на вершину, но пуста она была на этот раз – сгинул Илья Муромец, посмевший перечить князю и не изменивший своим богам.

Путь Ильи лежал вдоль левого притока Непры – Десны[7], по границе земель северян и радимичей до владений вятичей. Там и до родимого его села было рукой подать. Не терпелось ему повидать родителей, но и засиживаться дома ему было не след: чуяло его сердце, что нужно спешить, что неспокойно на обширных землях славян и нужно давать отпор многочисленным ватагам диких и беспощадных степняков, норовящих запустить зубы в чужой каравай.

Степью, что лежала по левому берегу Непры, он проехал недолго, двинулся милым его сердцу лесом – здесь он был ещё не тот, что у тех же вятичей или мещеры, но всё одно не голая и угрюмая по его меркам плешь юга.

Не слишком далеко отъехал Илья от Киева – потерял подкову и охромел его верный Туча, и пришлось Муромцу остановиться в обширном да богатом селе с громким и добрым именем Велесов Перст. Сколько было рассыпано подобных «перстов» по землям славян – хватило бы всему сонму богов, а не одному Велесу, покровителю скота. Там и остановился Илья, проведя в заботах о Туче целую седмицу.

…Рано поутру Илья проведал Тучу и для себя решил выезжать уже завтра. А пока он ушёл за околицу, к безымянной речушке, бежавшей вдоль луга. Это место нечаянно напомнило ему о родном крае, там так же бежала речка на окраине села, и был луг, и поля под пашню, и лес. Каждое утро приходил на берег Илья – ещё до петухов и вездесущих мальчишек и тщательно исполнял воинское правило, упражняясь с мечом и гоняя по телу могучую внутреннюю силу, называемую его учителем энергией ци. До седьмого пота он неустанно занимался, а после непременно лез полоскаться в холодную воду. Так было и в этот раз.

Выбравшись из воды и обтёршись припасённой тряпицей, Илья подобрал оружие и одежду. Рядом росла, доживая свой век, старая ветла, давно подмываемая паводком и поэтому вывернувшая свои корни подобно шатру, где нынче было уютно и сухо. В этом месте Илья садился слушать извечную тишину, настраивая по созвучию с ней своё внутреннее безмолвие. Этот нерукотворный шатёр из корней ветлы напоминал ему его детскую нору, в которой он любил хорониться от суеты мира, наблюдая в лесу на другом берегу лешего и слушая плеск речных берегинь. Муромец устроился в позе невиданного им никогда цветка лотос, закрыл глаза, но послушать великое безмолвие ему в этот раз не довелось – он услыхал людские голоса. Для мальчишек, приходивших сюда ради своих забав, было слишком рано, и, прислушавшись, Илья понял, что разговаривают взрослые. И было их двое, а голоса эти уже слышал Илья. Это был негромкий и холодный голос эллинского попа Зосимы и смешливый говор его слуги по прозванью Слышко. Удивился Илья: эк пересеклись их дороги!

Негоже было подслушивать чужой разговор, пусть и ненароком, но что-то помешало Муромцу тотчас обнаружить своё тайное присутствие. Зосима и Слышко неторопливо прогуливались берегом, совсем рядом с укрытием Ильи.

– …стало быть, оголодал ты в Херсонесе? – сказал то ли шутейно, то ли всерьёз Зосима, и Слышко отвечал:

– Так, чтобы собственные мозоли жевать – бог миловал. Хотя туго пришлось, ваша милость…

– Ничего. Здесь и откормишься. Село дюже богатое, да и молодуха у хозяина весьма хороша. Только пить хмель запрещаю.

– Слушаю, ваша милость…

– Со стрелой тяжело пришлось?

– Свезло мне. Стражников на стене тихо убрал. Да ещё кто-то из осадников очень кстати бродил внизу. Стрелы оброненные собирал, вишь ты. Ну, я с ним весточку передать и решил…

Илья вздрогнул и тотчас понял, что собеседник Зосимы не был Слышкой.

– Горжусь тобой, сын мой, и господь радуется, глядя на твой смирённый труд во славу его. О том будет тебе особая награда.

– По брату я соскучился, ваша милость. Тяжко мне без него…

– Три дня могу дать вам, Вышеслав. Более не могут ждать дела Господа нашего.

Слышно было, как Вышеслав вздохнул, хоть собеседники уже и отошли от укрытия Ильи на несколько шагов, удаляясь всё дальше. Однако всё, что по воле богов было нужно услышать Илье, было им услышано. Он сидел в своём шатре, и сердце в груди гулко стучало набатом. Он ясно видел бледное лицо мёртвого друга, и теперь ясно ему было, что не те стреляли в него, с кем он по-честному договорился накануне. Не было это нарушенным договором воинов, но выглядело ещё зловеще, ещё вероломнее. Свой убил своего.