– Признаться, не ты ко мне идти должен был, а я к тебе. Спасибо, Илья. Я обязан тебе жизнью. Чего попросишь в награду? Ты заслужил это право.

Илья поклонился и ответил:

– Негоже мне за это награду требовать. Моя награда – твоё здоровье, князь.

– Но и отпускать тебя с пустыми руками я не могу – ты и меня пойми, – устало улыбнувшись, развёл руками князь. Илья немного подумал и сказал:

– Что ж, коли так, то попрошу. Конь у меня есть, меч тоже, а вот доспех будет в самый раз. И князю почёт, и воину сподручней воевать.

Владимир удивился, однако вида не показал. Он ждал, что парень станет проситься в дружину, и всё думал, как ему отказать – чтоб парень не обиделся, а он эвон как… Князь даже осерчал на него: экий гордец! Дружиной брезгует! Ещё немного, и Владимир, верно, топнул бы ногой с досады, но одумался и только сказал:

– Будет по-твоему, Муромец. Сей же час ступай к Добрыне, он всё сделает.

…Илья шёл за широкой спиной воеводы и сам не знал, почему не попросил того, за чем и шёл из своего села в далёкий Киев…

Получив княжеские подарки для себя и даже для Тучи, Илья убрал их с глаз долой и пошёл проведать коня. Ещё издали приметил он, что кто-то стоит у его Тучи, а подойдя, узнал своего приятеля Хвоща.

– Здорово живёшь, – сказал Илья, хлопая Хвоща по плечу.

– Ба, кто к нам пожаловал! – усмехнулся тот. – А я думал, ты, кроме попа своего, ни на кого смотреть не желаешь.

– Здравствуй, Хвощ, – сказал Илья другу и обнял коня, приветив его припасённой заранее морковкой. – Заскучал без меня, родимый?

Туча захрустел угощением, опустив голову хозяину на плечо.

– Знамо дело, скучает, – сказал Хвощ, отступая на шаг. – Как тебе-то там служится? Не обижают слуги эллинские?

– Да я-то что? – отвечал Илья. – От бойни далече, лазутчики только и захаживали. Аккурат намедни.

– Ага. Слыхали. Да и мы тут заскучали. На стены не шлют. Только и дел, что от хазар хорониться.

– Подольше бы так скучать, – проворчал Илья. – Не по душе мне такая война…

– А просто война по душе? – невесело усмехнулся Хвощ. Илья с досады махнул рукой:

– Веришь ли, князь меня позвал да и говорит, проси, мол, что желаешь.

– Ну?..

– А я нет чтобы в дружину попросится… – Илья замолчал, снова махнув рукой.

– Ну? Дальше-то?..

– Да чего «ну»?! Хомуты гну… А я бронь взял – наручи там, по́ножи, рубаху кольчатую – своя теперь будет, не с чужого плеча – да боевую сбрую для Тучи… А про дружину… Так меня с души поворотило, когда в шатёр вошёл… Не могу туда проситься, и всё. Так ведь и станешь как конский хвост за князем волочиться, городá измором брать… Не смог я, Хвощ… Не моё это дело – людей взаперти держать, дома их приступом брать. Вона ему, князю-то! – Илья показал дулю и снова обнял коня.

– А что ж делать станешь? – спросил Хвощ.

– Да к Великой степи пойду. Орды проклятые бить. Уж этого-то на мой век хватит. Ещё и останется, будь оно неладно…

Зосима не спал. Он лежал в шатре и думал. И за то время, что он думал, вполне можно было выспаться человеку, утомлённому иными делами.

Когда в шатёр вошёл за какой-то надобностью Слышко, Зосима тихонько его позвал.

– Да ты не спишь, хозяин! – вовсе не удивился Слышко, подходя.

– Где Мусайлима? – всё так же тихо спросил Зосима. Слышко повёл головой в сторону:

– На дворе, за шатром. Нож свой правит.

– А славянин?

– Князь его позвал. А после он с воеводой ушёл куда-то.

Зосима кивнул и совсем уже шёпотом сказал Слышке:

– Передай брату: пусть на куске пергамента изобразит схему тайных колодцев Херсонеса, такую, чтобы всякий дурак разобрать смог. Да со стрелою в наш стан переправит. Да так, чтобы нашли! Понял?

– Понял, Зосима, – кивнул Слышко. – Сей же час передам.

Вечерело. Хвощ подошёл к крайним дозорам, расположенным у стен Корсуни.

– Здравствуй, Хвощ! – наперебой приветствовали его воины. – Чего это ты к нам?

– Да вот, за здорово живёшь, думаю, стрелами калёными разжиться, – ответил Хвощ, похохатывая.

– Опять? Гляди, доиграешься, – покачал головой самый старый ополченец.

– Ну-ну! – улыбнулся Хвощ. – Не в первой небось. А то я в этом походе мохом зарасту совсем. Лень одолела!

– Дурак, – незлобиво ответил всё тот же старый вояка. – Не совался бы богу Леду под бок, когда тот спит. Задавит ненароком…

– Ничего, мы с ним давние знакомцы. Я справно ему молюсь да жертвы кладу. Да тут и дело-то не воинское. Такое впору бабам поручать. Ладно. Пойду я, что ли. Сперва договориться нужно. На рассвете собирать пойду.

– А чего сейчас идёшь? – подал голос кто-то из молодых.

– Да упредить надобно. А то на рассвете они спросонок стреляют. Бывало уже.

– С богами иди, – сказал ополченец, и Хвощ отправился под стены, которые уже начал окутывать мрак.

Было тихо, и даже море не смело нарушать эту заповедную сторожевую тишину, плескаясь в отдалении. Подойдя поближе, Хвощ запрокинул голову и негромко позвал:

– Эй, на стенах!

Тут же донёсся ответ. Говорили по-славянски почти без эллинского выговора:

– Кому надо?

– Меня зовут Хвощ. Здоровья желаю вам, защитники крепости.

– Что у тебя за дело? – отозвались со стены.

– Дозвольте стрелы подобрать, что тут под стенами вдоволь лежат. Половину обязуюсь вам отдать.

– А, это снова ты, – донеслось сверху. – Договорились.

– Так я поутру раненько подойду. На рассвете. Предупредите своих, чтоб не стреляли.

– Будет так. Приходи.

Хвощ поклонился и собрался было идти обратно, но его окликнули снова:

– Эй, Хвощ! А что ваш князь, так и будет стоять под нашими стенами?

– Не знаю, ребята! Он мне не говорит.

Со стены послышался негромкий смех:

– Ну так пусть запасается терпением. Мы крепко сидим!

– Знаю, ребята, – отозвался Хвощ. – Так до утра!

Сказал и пошёл прочь.

Вышеслав – а по-простому Вишко – сидел на большой скамье таверны, где подавали всем подряд, и чужеземцам тоже, и хотел есть. По осадному положению цены на еду подскочили изрядно, и потому Вишко ел один раз в день, да ещё вечером, и теперь ждал наступления нужного времени. Ни пива, ни вина ему вообще не полагалось, но не потому, что не было денег или всего этого из-за войны здесь не подавали – ему это было строжайше запрещено. Запретил ему это хозяин, отправляя его год назад сюда, в Херсонес. И всё это время Вишко не пил хмельного: ни вина, ни даже слабого эллинского пива, когда оно ещё было не таким дорогим. Теперь же в городе в основном пили тёплую водицу, выдаваемую в одну и ту же пору на площадях. Выдавали немного, и жажда была теперь постоянным спутником осаждённых.

Вишко вздохнул и взглянул в окно. Солнце будто застыло в белёсом небе. Вишко скрестил руки на груди и хмуро посмотрел на сидевшего напротив него мужичка. Мужичок зарос волосом до самых бровей, имел мало зубов и жадно жрал кусок старого вола и заедал редькой. Вишко сглотнул тягучую слюну и отвернулся, пожалев, что пришёл сюда раньше нужной поры. В дорожном доме, где он жил, ему опостылело донельзя, но переселяться куда-то ещё не было денег – их и так оставалось совсем немного.

…Когда он уже принялся за еду, не торопясь и обстоятельно жуя, он понял, что брат что-то ему говорит. Обняв тарелку и закрыв её по возможности собой (чтоб не стащили куска), Вишко замер и закрыл глаза. Поняв всё, что сказал брат, и повторив про себя для того, чтоб не забыть, Вишко открыл глаза и проверил, ничего ли не пропало из тарелки. Всё было в порядке, только напротив него, там, где раньше сидел лохматый мужичок, теперь находился здоровенный норманн и сверлил его единственным глазом.

– Каким богам так молишься? – спросил норманн по-эллински, увидев, что Вишко открыл глаза. Тот молча принялся за еду. Норманн от скуки хотел поговорить, но Вишко твёрдо прикидывался глухонемым, и одноглазый отстал.