Во-первых, этот эпизод даёт читателю ещё одно наглядное представление о том, о чём мы уже говорили — о методах работы агентов влияния и предводителей «пятой колонны», чья деятельность координировалась из-за рубежа и осуществлялась в тесном взаимодействии с Соединёнными Штатами.

Во-вторых, строки из интервью с американским послом требуют пояснения, поскольку слишком много здесь напутали Г. Попов и г-н Мэтлок.

Прежде всего отметим, что первым поднял вопрос о необходимости принятия чрезвычайных мер не кто иной, как Горбачёв, и было это ещё в феврале 1991 года. Многие склонны считать, что он сознательно вёл страну к развалу, однако вряд ли его можно в этом обвинять, тем более принимать всерьёз многочисленные байки о том, что он ещё в молодости решил бороться с коммунизмом. Подвели Михаила Сергеевича его амбиции и прочие личные качества, о которых читатель осведомлён не хуже нашего, и прежде всего завышенная самооценка на фоне весьма ограниченного кругозора. Не будем голословными, послушаем, что говорил по этому поводу его ближайший сподвижник А. Н. Яковлев:

«У него была… слабость, и я пишу об этом в своих мемуарах, хотя Горбачёв, наверное, обидится. Слабость вот какая: он постоянно делал какие-то «открытия» и делился со мной. Любил звонить по ночам. Знал, что я тоже «сова», и мог звонить в два, полтретьего ночи. И начинал: «Я знаю, что ты не спишь. Слушай, у меня возникла вот такая мысль…» А я слушаю и думаю: как его отговорить от этой мысли? Потому что мысль «школьная», вычитана из брошюр Высшей партийной школы… Приходилось лукавить: да, интересно, конечно, но…

Утром на Политбюро он опять начинает: мол, сегодня ночью мне пришла в голову мысль… Начинает её развивать, причём с какими-то добавлениями после ночного разговора. Все, конечно, слушают с умным видом, поддакивают: мол, всё замечательно, чуть ли не гениально. И вот эта его почти детская наивность просто убивала. Он искренне верил, что сделал открытие, потому что раньше он этого действительно не знал!»[182]

Приведённый отрывок из рассказа «архитектора» перестройки помогает понять, почему Яковлев без особого труда получил место духовного поводыря Горбачёва, и во многом объясняет причины постоянной путаницы в голове Михаила Сергеевича.

И всё же Горбачёв, скорее всего, понял, что зашёл в тупик, и начал метаться в поисках выхода. 28 марта 1991 года он провёл совещание в Кремле, на котором принял решение о создании Комиссии по чрезвычайному положению. Руководителем Комиссии был назначен вице-президент СССР Г. И. Янаев, в её состав вошли почти все члены будущего ГКЧП[183] (за исключением В. А. Стародубцева и А. И. Тизякова). Председателю КГБ В. А. Крючкову, министру внутренних дел Б. К. Пуго и руководителю Аппарата президента В. И. Болдину было поручено проработать организационные вопросы и меры, которые следует принять в случае возникновения в стране чрезвычайной ситуации. Имелось в виду прежде всего крайнее обострение политической обстановки в стране и возможность возникновения в связи с этим массовых беспорядков.

Деятельность Комиссии по чрезвычайному положению была отнюдь не формальной. Помимо серьёзной текущей работы, трижды состоялись её вполне официальные совещания, на которые приглашались некоторые государственные и политические деятели. Вполне естественно, что свои, внутриведомственные совещания проводили включённые в Комиссию руководители силовых структур государства. По свидетельству А. И. Лукьянова, Комиссия имела и свою гербовую печать.

Добавим, что её деятельность осуществлялась в строгом соответствии с принятым в апреле 1990 года Верховным Советом СССР Законом «О правовом режиме чрезвычайного положения», статья 1 которого устанавливала:

«Чрезвычайное положение является временной мерой, объявляемой в соответствии с Конституцией СССР и настоящим Законом в интересах обеспечения безопасности граждан СССР при стихийных бедствиях, крупных авариях или катастрофах, эпидемиях, эпизоотиях, а также при массовых беспорядках.

Целью объявления чрезвычайного положения является скорейшая нормализация обстановки, восстановление законности и правопорядка».

Автору довелось встречаться с несколькими участниками рабочих совещаний Комиссии, которые носили, по понятным причинам, закрытый характер, и поэтому у людей неосведомлённых (где-то и что-то слышавших) могли вызвать иллюзию подготовки «заговора», что при желании, в обстановке острого политического противоборства можно было представить в любом свете.

Как мы уже говорили, противникам советской власти были хорошо известны и вопросы, обсуждавшиеся на закрытом заседании Верховного Совета СССР 17 июня 1991 года. А ведь с резкими оценками ситуации в стране на этом заседании выступил не только Крючков. Министр обороны Язов и министр внутренних дел Пуго поддержали тогда требование премьер-министра Павлова о предоставлении Кабинету министров СССР, стремительно терявшему в результате действий центробежных сил рычаги управления, чрезвычайных полномочий (вопрос тогда остался открытым).

Нельзя обойти стороной и ещё одно важное обстоятельство: перед угрозой распада страны шёл процесс объединения и консолидации народно-патриотических сил. В июле 1991 года в газете «Советская Россия» было опубликовано воззвание «Слово к народу», инициаторами которого выступили секретарь ЦК Компартии РСФСР Геннадий Зюганов и писатель Александр Проханов. На их призыв обратиться к людям напрямую, не уповая на остатки совести и разума у действующих властей, откликнулись видные общественные и государственные деятели. Среди них были писатели Юрий Бондарев и Валентин Распутин, генералы Валентин Варенников и Борис Громов[184], скульптор Вячеслав Клыков и певица Людмила Зыкина, президент Ассоциации государственных предприятий Александр Тизяков и председатель Крестьянского союза Василий Стародубцев, председатель Союза патриотических сил Эдуард Володин и лидер движения «Союз» Юрий Блохин. В воззвании, в частности, говорилось:

«Дорогие россияне! Граждане СССР! Соотечественники!

Случилось огромное небывалое горе. Родина, страна наша, государство великое, данные нам в сбережение историей, природой, славными предками, гибнут, ломаются, погружаются во тьму и небытие. И эта погибель происходит при нашем молчании, попустительстве и согласии. Неужели окаменели наши сердца и души и нет ни в ком из нас мощи, отваги, любви к Отечеству, что двигали нашими дедами и отцами, положившими жизнь за Родину на полях брани и в мрачных застенках, в великих трудах и борениях, сложившими из молитв, тягот и откровений державу, для коих Родина, государство были высшими святынями жизни?

Что с нами сделалось, братья? Почему лукавые и велеречивые властители, умные и хитрые отступники, жадные и богатые стяжатели, издеваясь над нами, глумясь над нашими верованиями, пользуясь наивностью, захватили власть, растаскивают богатства, отнимают у народа дома, заводы и земли, режут на части страну, ссорят нас и морочат, отлучают от прошлого, отстраняют от будущего — обрекают на жалкое прозябание в рабстве и подчинении у всесильных соседей? Как случилось, что мы на своих оглушающих митингах, в своём раздражении и нетерпении, истосковавшись по переменам, желая для страны процветания, допустили к власти не любящих эту страну, раболепствующих перед заморскими покровителями, там, за морем, ищущих совета и благословения?» [185]

Призыв «очнуться, встать для единения и отпора» был услышан и наиболее честными представителями высшего руководства страны, в том числе и будущими членами ГКЧП, о чём, например, писал в своих воспоминаниях Г. И. Янаев: «Это было очень яркое, искреннее, проникновенное воззвание. Воспринималось оно патриотически настроенной частью нашего общества с благодарностью и некоторой надеждой на лучшее будущее. Мы же, будущие гекачеписты, в этом плане от других патриотов Советского Союза не отличались»[186].