Перейдя мост вместе с другими туристами, Оля увидела огромный дворец и опять они слушали истории, легенды и тайны, связанные с замком. Они посетили Театральную площадь со множеством архитектурных памятников.

На следующий день была запланирована заключительная экскурсия в Цвингер с посещением картинной галереи, Оружейной палаты, выставкой великолепного фарфора.… Завершилось их путешествие променадом по Брюссельской террасе и ужином в ресторанчике с деревянными столами и лавками, где подавали различные колбасы с луком и громадные кружки с пивом.

Дома Олю встретили безрадостными новостями: отца уволили с работы, а мама уехали в Тюмень, потому что дедушка Иван слег. На расспросы дочери, отец угрюмо отмалчивался, но она понимала, что он опять не выходил на работу, по причине пьянства, с этим скорей всего и было связано его увольнение. Оля стала замечать, как изменился отец: на постаревшем лице, потухшие, бесцветные глаза. Взгляд тяжелый, усталый. Папа перестал спать по ночам, чаще дремлет, пьет и живет в своем мире. В мире фантазий, как он сам говорит: » Я улетаю в мечту» Спит только, приняв снотворное. Они теперь постоянно в его комнате, на тумбочке возле кровати.

«Вот, моя расплата»,– говорит он дочери, вытягивая вперед трясущиеся руки. И в такие минуты, он кажется дочери мучеником.

По возвращении. Матери домой из Тюмени через две недели было получено известие, что отец скончался и родители выехали на похороны. Оля осталась дома одна. Отпуск подошел к концу, и она вышла на работу, мысленно планируя следующее путешествие. Загадывая, куда оно будет. Пришло письмо от сестры, что скоро она приедет к ним в гости с маленьким Русланом. Из Тюмени родители вернулись, как чужие и Оля поняла, что там произошли неприятности. Позже мама рассказала, что отец выпил лишнего на прощальном обеде. Вечером он валялся на полу, кричал, ругал жену и говорил ей гадости. Через три недели снова было получено печальное известие, что умерла бабушка Мария. Отец начал собираться на похороны, но Манефа была непреклонна, что после последнего случая с пьяными выходками она поедет одна.

13 Внучка

Сидя в поезде вагона, уносящего ее в Тюмень, мыслями Манефа уносилась в детство. Вот мама месит тесто, будут ароматные ватрушки с творогом, а может с картошкой или морковью? Гадает маленькая Машута, лежа на печи. В доме и за окнами еще темно, видно, как падает пушистый снег, значит погода морозная и свежая. Передвигается по дому мама легко и бесшумно, чтобы не разбудить дочь. Не то, что отец, встает раньше всех, стучит, хлопает дверями, занося дрова. Громко дует на замерзшие пальцы и начинает топить печь.

– О, проснулся, – ворчит мать,– если встал, значит, сроду, поспать никому не даст.

– Ты скотине, дала?– кричит отец. – Маша, спишь, еще что ли?

– С тобой поспишь, встаю уже,– отвечает жена.

– Доченька, вставай, скоро ватрушки поспеют. Отец вернется, скажет, разлежалась, попадет нам, – Давай, я уже маслица приготовила, мазать будешь,– ласково зовет мать.

Она заботливо подставляет к печке нагретые чуни: «Спускайся!»

– Ну что , сколько сегодня?– спрашивает она Маню.

–Десять?

–Нет, мало,– смеется мать, в уголках глаз разбегается сеточка морщинок.

– Пятнадцать,– говорит Манефа.

– Молодец, волшебница, угадала, Ровно пятнадцать ватрушек получилось.

– Мои любимые? С творогом?

–С творогом,– отвечает мать.

– Давай помолимся перед едой, тятя придет, а мы уже с молитвой.

–И кто это, так вкусно сдобрил ватрушки?– прищелкивает от удовольствия за завтраком отец?

Маня довольно улыбается.

– А горка уже замерзла, тятенька?

–Замерзла, можешь идти во двор.

Манефа резво бежит кататься с горки, а мама сидит возле окна и шьет ей куклу. У Мани целая коробочка с обрезками, из которых мама мастерит ей кукол, с нарядами, настоящим бельем. Сегодня Мария обещала сделать дочери настоящую кроватку для куклы, которую выстругал отец. Настоящее волшебство , Маня чувствует себя счастливой. Впереди новогодние каникулы, теплые семейные вечера. Почему это все осталось так далеко позади? В такой беззаботной детской жизни? Предательские слезы накатывают на глаза, Манефа отворачивается к окну и прижимается лбом к холодному стеклу.

А мысли и воспоминания бегут своим чередом. Вот отец уже старенький, с плешивой бородкой, приехал к ним с Колей в Невьянск, чтобы копать подпол в новой квартире по улице Кирова. Как он играл с девчонками в прятки. По стариковски, шустро, бегая по квартире. Девочки смеялись и никак не могли найти деда, который спрятался в коридоре за пальто мужа. Как он привозил маленькой Мане подарки с ярмарки, а позже ее девочкам: разноцветные леденцы на палочке. Вкуснее этого лакомства, Маня не пробовала никогда в жизни и вспоминала эту сладость во рту до сих пор.

Когда им выделили участок в коллективном саду, отец тоже приехал, строить садовый домик. Манефа улыбнулась, при этом воспоминании. Она увидела, как тятя лихо командовал нанятым работником и со знанием дела советовал дочери, где посадить яблони, малину, смородину и овощи.

Приданное, которое собрали ей мать с отцом до сих пор жило в их доме: сшитое мамой зеленое одеяло, две пуховые подушки , скалка и толкушка из дерева, выструганные отцом. Каждый раз, раскатывая скалкой тесто для пельменей, Манефа всей душой ощущала теплоту отцовских рук, его молчаливую, порой суровую заботу.

К старости он совершенно оглох, чем очень сердил мать.

– Вот, глухня, ворчала она на деда. А он лишь молча, смотрел на жену.

Неужели, теперь их не будет в ее жизни? Никогда не услышать знакомый голос, не прикоснешься к теплой, гладкой щеке? Мама даже в старости, не утеряла свою привлекательность. Натруженные руки, гладкая кожа щек, крепкое тело, несмотря на шестнадцать родов. Когда Маня приезжала в Тюмень, и они мылись с матерью в бане, любовалось такой родной, близкой и по моложавому опрятной фигурой.

Похороны прошли, как в тумане. Старшая сестра Нюра договорилась с батюшкой и мать, так же как и отца отпели дома. Во время молитвы Манефа неотрывно смотрела в спокойное, строгое лицо матери. Ей казалась, что этот самый близкий и родной на свете человек, просто спит. Но когда она приложилась к холодному каменному лбу, то вздрогнула , все равно не до конца осознавая происходящее. На обеде Манефа даже не могла сидеть вместе со всеми, нестерпимо болела голова, она легла в кровать, слез не было, только надоедливые мысли, причинявшие нестерпимую боль. Как хотелось почувствовать на лбу прохладную, суховатую , такую родную ладонь. Услышать участливый шепот: «Болит? Сильно? Ну полежи, полежи».

Маня вспоминала, как она приезжала домой на выходные из института, забиралась на печь, зубрила латынь и анатомию, а мама заботливо подсовывала ей лакомство: сушеные ягоды.

Каждый раз, провожая дочь, были напутственные слова: « Иди, с Богом!»

Кто теперь так проводит ее?

Совершенно некстати она вспомнила просьбы матери, писать письма. «Вот лягу спать, говорила мама и думаю, жива ли ты?» Маня лишь отмахивалась в ответ, это казалось ей такой глупостью. «Ну что с нами может случиться?»– бросала она в сердцах.

Оставшись после похорон в Тюмени еще на три дня, Манефа вернулась домой. Коля встретил ее с перемотанной головой. Вечером дочь рассказала, что после ее отъезда, отец выпил лишнего, стал ругаться и отправлять ее за вином. Оля ушла на улицу, ждала на скамейке, а когда вернулась, он лежал на кухне с разбитой головой. Отец упал и стукнулся о край кухонной плиты, помяв дверцу духовки. «Вот она моя жизнь»– подумала про себя Маня.

И опять начался бешеный круговорот любимой работы, укоры пьяного супруга, по выходным посещение родителей мужа, с мытьем полов в доме, с полными сумками продуктов обычно бежала к ним сноха. В ответ ни капли благодарности, лишь молчаливый взгляд.

Из профсоюза пришло сообщение, что летом Оле выделяют путевку в Ленинград. Мысленно Оленька начала готовится к поездке и жила лишь мечтами о предстоящем отпуске. В апреле тысяча девятьсот семьдесят восьмого года у деда Степана случился инсульт, после которого он уже не оправился. Дочь с женой ухаживали за ним, но в конце июня он умер. Какая-то бесконечная череда потерь ознаменовала эти последние два года.