***

– Расстыковка.

– Есть расстыковка, самый малый вперед!

Спустя семьдесят минут после того, как младшие большевики принесли присягу, крейсер выходит в очередной боевой поход. Большой Лебовски остался позади, выйдя на большую дорогу, капитан приказывает раскочегарить котлы – к двадцать восьмому Сахалину надлежит прибыть без задержек. Семидесятикратная перегрузка становится для Ольги хорошим напоминанием о ее новом военном статусе, а то за два месяца без боев она немного расслабилась. Но старые навыки никуда не делись, девушка быстро приходит в норму, и, закончив с текущими проверками электроцепей и несущего корпуса на деформацию, вызывает на связь старшего механика.

– Товарищ Бурлаков, можно вас на пару слов?

– Слушаю тебя, красавица.

– Что вы имели в виду, когда говорили, что мы получили неудачный Сахалин? Я про резервные базы хранения ничего не знаю, и не понимаю, чем эта хуже других.

Со слов старшего механика картина вырисовывается следующая: на резервные базы отправляют старые корабли, дальнейшее использование которых перестает быть рентабельным по тем или иным причинам, чаще всего из-за устаревших двигателей с низким КПД. Однако машины эти обычно еще на ходу, и вместо отправки на металлолом, их держат про запас, на случай возможной мобилизации, когда понадобиться все, что есть под рукой. Как раз для такого случая, как сейчас.

– Но чем же именно двадцать восьмой номер заслужил вашу неприязнь?

– Во-первых, на номера с двадцать пятого по тридцать первый отправляют грузовики, использовавшиеся для полетов в Духовку и обратно, значит, эти корабли будут в самом худшем возможном состоянии из всех, особенности службы. Во-вторых, как я уже говорил, прежнее тамошнее начальство крепко проворовалось. Корабли с резервных баз забирают крайне редко, и, пользуясь этим обстоятельством, начальник сектора вместе с подчиненными начал потихоньку распродавать вверенное имущество разным мутным личностям, снимая с кораблей все, что могло представлять ценность, вплоть до реакторных установок и несущего корпуса. Когда на их коммерцию, наконец, обратили внимание, расхитители социалистической собственности в лучших традициях устроили на базе небольшую катастрофу, чтобы скрыть следы воровства. Не помогло, и расхитителей крепко взяли за половые органы, суд над ними был около полутора лет тому назад, ты тогда еще в тюрьме сидела.

– В итоге срока-то всем причастным отвесили, а вот что теперь делать с двадцать восьмым Сахалином непонятно: большая часть судов на нем разукомплектована и непригодна к использованию. Причем нельзя точно установить, что именно пропало и требует замены, поскольку в подстроенной расхитителями аварии были уничтожены все учетные записи. Туда назначили кого-то исполнять обязанности сторожа, но до ремонта дело так и не дошло, и весь двадцать восьмой уже собирались отправить на разборку, как вдруг Гронд нарисовался. И теперь устраивать ревизию и наводить железный порядок в гарнизоне придется именно нам.

Ольга еще раз просматривает перечень судов на балансе базы.

– То есть, мы вообще не знаем, какие из имеющихся там кораблей на ходу и пригодны для нашей операции?

– Именно. На остальных Сахалинах хоть это известно. Вот почему Федору дали десять дней на все про все, на других базах расконсервация должна занять не более трех суток. Такие дела. Ну а пока летим, полистай по твоей части техническую документацию, если, конечно, корабельную электронику не сперли вместе со всем остальным.

Ну, я-то могу не беспокоиться, на такое старье только музейщики позарятся, приходит к выводу Ольга, наскоро просмотрев список. Большинство из кораблей на двадцать восьмом еще довоенной постройки, начала и середины пятидесятых годов, один даже сорок третьего, и их электронные мозги до крайности примитивны. Про корабельные компьютеры таких давних серий она знает только в общих чертах, поскольку Арина Родионовна не стремилась заполнять ее память данными по устаревшим и вышедшим из употребления машинам. Теперь надо в экстренном порядке наверстывать упущенное, и Ольга, закачав себе в память изрядное количество старых учебников, принимается грызть гранит науки.

– Что скажешь, фройляйн?

– Ну, все не так уж и плохо, как кажется на первый взгляд. Перекинуться с ними в картишки у тебя, Владимир Ильич, вряд ли получится, но загрузить протокол «взлет-посадка» сможем, если, найдем куда загружать. Как там дела у товарищей?

– Как и ты, читают старые конспекты. Так, кажись, приехали.

***

– Бывают же в жизни совпадения, – пальцы девушки скользят по выпуклым медным буквам, проступавшим на переборке под слоем граффити. – Никогда бы не подумала, что увижу этот корабль, а вот пришлось.

– Правда? Я вот на седьмом номере прокатился, супруга на двадцать четвертом, а вам-то почему знаком девятнадцатый? В его пассажиры вы не годитесь по возрасту.

– Хороший друг на нем практику проходил. Давно это было…

Обитаемый отсек и большая часть складов на резервной базе Сахалин-28 собраны на основе корпуса давно списанного транспортного корабля, когда-то ходившего на линии Земля – Венера. Тот самый Гулаг-19, про который Ольга наслышана еще в детстве. Старый тюремный транспорт обрел новую жизнь в облике космической станции, а его бывший матрос теперь сам носит арестантский скафандр. Старшина невесело усмехнулась своеобразному кругу жизни.

– Итак, я снова насчет запчастей со сгоревшего ангара. Вы ведь не выбросили остатки, вам было приказано складировать их? Знаете, что там?

Марек разводит татуированными руками.

– Откуда? Нормальных запчастей там почти нет, их не было уже тогда, когда мы заступили на вахту, как говорится, все уже украдено до нас. А то, что не было выброшено за борт после взрыва в ангарах, я скинул в один из нижних трюмов, кажется, в третий, за ненадобностью. Инвентаризацию не проводил, не было возможности. Там все здорово оплавилось, я знаю только общую массу обломков – двадцать пять тысяч триста двенадцать кило. Проводов было много, если вы именно их ищете. Ну как, рискнете?

– В детстве у меня не было возможности пошарить по помойкам как следует, надо же когда-то начинать?

– И то верно. В третий и четвертый трюма можно попасть через шестую техническую шахту, так что вам предстоит прогулка за бортом, нам пришлось заделать большую часть сквозных проходов, потери тепла и воздуха выходили слишком большими.

– И правильно, энергию надо беречь, – бросает Ольга, протискиваясь в напоминающий торпедный аппарат шлюз, через который на борт Гулага грузили капсулы с заключенными.

– Владимир Ильич, я прогуляюсь на свалку, говорят, там можно проводами разжиться. Мне бы тут не помешал хотя бы один ремонтник, а то Марек ничего толком не знает.

– Бригадир все видит, бригадир говорит, что сама справишься. Нет у меня свободных рук, все роботы заняты вперед не менее чем на тридцать часов. Так что свалка в твоем единоличном распоряжении.

– Я назову ее своим именем, – Воронова опускает светофильтр, сдвигает в сторону внешний люк, и в трубу бьет ослепительный поток солнечного света – на этой стороне Сахалина сейчас день. Девушка выбирается из трубы и начинает движение к горловине шестой технической шахты, цепляясь наперстками за обгоревший корпус транспорта. Перед ней не привычная гладкая стена борта корабля, а словно монолит вулканической породы: почерневшая, обожженная, усеянная множеством мельчайших отверстий и трещинок броня. Эти отметки прошлой службы говорят о послужном списке лучше любого названия, порта или регистрационного номера – довести корабль до такого чудовищного состояния можно только регулярными посадками и взлетами со второй планеты солнечной системы. У девятнадцатого Гулага таких миссий было великое множество, и каждая из них оставила свой автограф на его корпусе новыми повреждениями.