Потом Дима, бросив снятый презик на пол, сидит на диване, откинувшись на спинку, тяжело дышит, а я, наспех вытерев свою сперму с ног и живота, одеваюсь. Когда натягиваю футболку, он, вынув из кармана брюк несколько крупных купюр, встает и засовывает их в мой карман.

– Тут втрое больше, – говорю.

– Заслужил, – улыбается он. – Номер личный оставишь?

Я бросаю деньги на поднос к пепельнице:

– Чаевые офику. Мне не надо, я честная проститутка.

– Ты вообще не проститутка, – хмыкает Дима – а он умнее, чем я подумал.

Я пожимаю плечами и выхожу, чтобы еще с полчаса торчать за клубом, ожидая, пока припрется Марк, который любит после всего тщательно приводить свое тело в порядок, для чего у него всегда с собой пачка салфеток, хлоргексидин и антисептик для рук. В животе пусто, в заднице тянет неприятно, но в целом мне хорошо – давно такого не было, чтоб я стоял и курил одну за одной, чувствуя себя сытым. На пару месяцев хватит, а потом снова позвоню Марку. А может полечу с матерью на отдых в Таиланд, там с досугом проблем нет, любой массажный салон предлагает целый спектр услуг, никого и искать не надо. В прошлый раз я вообще ограничился эротическим массажем, во время которого наконец смог почувствовать, что такое простата.

– Этот твой ебарь дал мне столько бабла, что можно до конца недели не вылезать на смену, – восторженно сообщает Марк, подходя. Губы красные, волосы липнут к шее, значит, сегодня ему пришлось постараться, но огорченным он не выглядит.

– Если Даня тебя не сдаст, – замечаю, выдыхая дым через нос. – Что ты сам почти индивидуальный предприниматель. Субаренда, так сказать.

– Не, я ж с ним поделился. Чо, подбросишь нас до сауны?

Я киваю в сторону парковки и тушу сигарету об асфальт. Дима был хорош, но – пока-пока, Дима.

– Чтобы разбавить масляную краску и при этом не испортить, лучше всего использовать «тройник». В его составе три компонента: пинен, лак, масло для живописи. Опытные художники могут создавать «тройники» в необходимых им пропорциях самостоятельно, но новичкам лучше пользоваться готовыми. Некоторые художники пользуются «двойниками». В их состав входит два компонента: пинен и лак. Картина будет сохнуть быстрее и приобретет глянцевый блеск, но толстые наслоения масла могут стать тяжелыми и привести к провисанию холста. Некоторые в качестве разбавителя используют одно масло. Этот вариант тоже возможен, но срок просыхания картины таким образом увеличивается. Следует помнить, что это может привести к чернению красочного слоя в процессе высыхания.

Это был один из первых уроков – тогда Николай рассказал мне об инструментах, видах красок, их нумерации, кистях, материала, из которого их делают (синтетика, колонок, белка, пони, барсук, свиная щетина), а также о том, как их мыть и сушить. Тогда я узнал о видах и способах грунтовки холста, финишном слое и тому подобном. Мы сразу остановились на масле, потому что я, попробовав гуашь, акварель и пастель, понял, что это не для меня. Мне нравится глубокий, густой цвет, который хочется погладить и ощутить его вес и текстуру. Поэтому мы выбрали масло, и мать всплеснула руками – в ее понимании я унаследовал предпочтения прабабки, которая с возрастом прослыла немного блаженной: с руками в пятнах, которые уже не отмывались ничем, со сморщенной кожей до запястья, с вечным запахом скипидара на одежде. Но прадед смирился с этим – она подарила ему двух сыновей прежде, чем скончалась от чахотки. Тогда это было модно – помирать от чахотки, но прежде поездить по святым источникам и купальням с лечебными водами, где можно было познакомиться с такими же умирающими девушками из высшего света и бедными поэтами, которые любили заводить знакомства с обнищавшими аристократами. Из таких путешествий прабабка привозила небольшую ремиссию, здоровый цвет лица и саквояж, забитый письмами какого-нибудь местного поэта, одной ногой стоящего в могиле, другой в долговой яме. Из ее личного дневника, что хранит мать, также известно, что из последнего такого круиза по лечебницам она привезла картину, которая стала тоже последней в ее жизни – красные маки в хрустальной вазе. Я видел ее всего лишь раз, в музее, куда мать отдала все ее работы. Далеко не бескорыстно, музей их выкупил.

Прабабка вряд ли бы это одобрила, потому что гордилась тем, что неоднократно отказывала выставкам и коллекционерам, а еще – своей бледностью, изможденным лицом и ощущением избранности.

Возможно, бабка мне передала не только способности к рисованию, но и это ощущение избранности, которое живет во мне, законсервированное, как роза в колбе и которое я храню, поскольку только оно спасает меня от того, чтобы не сорваться, не хлопнуть дверью и не свалить из дома туда, где мной не будут помыкать. Потому что фамилия у меня – Лурия, прабабкина, и род ее был родом интеллигентов и дворян, пока кровь не разбавилась прадедовой. Я не могу себе позволить вести себя недостойно ее имени.

Отца это бесило больше всего – то, что я всегда безропотно принимал все, что он скажет, но выглядело это всегда так, словно я делаю одолжение. У меня была старшая сестра, которая погибла десять лет назад, и я помню, что отец выгнал ее из дома за непослушание. Она связалась с наркоманом, а для нашей семьи большего позора было не найти. Не знаю, что ее больше доконало – вещества или родители, отрекшиеся от нее, но прожила она после ухода из дома недолго. Отец даже на похороны не пришел, хотя все оплатил сам, и вот теперь следит, чтобы я не скатился подобно ей. Я похож на сестру внешне и характером тоже, поэтому знаю, что он до жути боится повторения ее судьбы на моем примере. Несколько раз я пытался показать, что меня не устраивает жизнь, где за мной следят, как за неразумным ребенком, но все эти разы отец грозил клиникой, где мне «помогут» справиться с подростковой депрессией и суицидальными мыслями. Никаких таких мыслей у меня не имелось, но он думал иначе и потому я понял, что лучше заткнуться. И делать то, что хочется, только не афишируя ни перед кем. Очень сложно потом, после одной такой "реабилитации", доказывать всем, что тебя поместили в клинику не по своей воле. Еще сложнее доказать, что причин для этого не было. Сестру я любил, но был промежуток в моем взрослении, когда искренне считал, что отец правильно поступил, они меня в этом смогли убедить. Хотя вероятнее всего это был обычный защитный механизм – мне было проще принять ее смерть, зная, что она навлекла ее по своей воле и это ее личный выбор.

Наверное, то, что я трахнулся со своим преподавателем по рисованию стало первым шагом к самостоятельности, и тогда восторг был даже не столько от того, что я трахался, а от того, что я нарушаю запрет отца на связи с недостойными. Что делаю что-то, что он бы никогда не одобрил, что-то позорное и постыдное, порочащее честь семьи. И чем грязнее был секс, тем больше удовлетворения он мне приносил. Иногда я подсознательно выбирал мужиков, с кем бы в здравом уме даже знакомиться не стал, иногда просто никаких – далеко не красавчиков, с заросшими подмышками и пивными животами. С толстыми трясущимися ляхами, с потными ладонями, ощущение липкости от которых я потом стирал с кожи мочалкой в душе. Возможно, мне так проще было забыть об этом, потому что ни один из них мне не нравится. В отличие от недавнего Димы. Видимо, я ему понравился тоже, потому что спустя несколько дней звонит Марк.

– Все, о моей помощи можешь не мечтать, – бубнит он в трубку обиженно. – Не хватало мне еще от твоих ебарей потом отбиваться.