Поэтому Олег так и делал – спокойно смотрел на силуэты и молчал. И его поведение даже несколько выбило из колеи Ивана Ивановича. Но ненадолго.
– А ты знаешь, Олежек, как можно очень просто выявить вакцинированного предателя? – спросил коварный секретарь, и сам же ответил, – инъекционный пистолет оставляет едва заметный след от укола на груди человека. Его и не разглядеть обычно. Зато такой след увидит профессиональный врач!
Силуэты утробно заворчали.
– Мария Петровна! – сказал Иван Иванович и сделал жест, которым обычно фокусники достают зайцев из цилиндра.
Один из силуэтов словно взлетел в воздух и с диким воплем кинулся вперед. На сцену вышла, а точнее выбежала Мария Петровна Шпицрутен, бывший врач-терапевт Шахтинской городской больницы, старушка лет шестидесяти. С самого начала она в штыки приняла принудительную вакцинацию и организовала на работе подпольную группировку по введению пациентам дистиллированной воды и выдаче поддельных сертификатов. Ее преступная деятельность успешно продолжалась до того момента, как Мария Петровна сослепу перепутала ампулы и вместо воды вкатила полусотне человек слабительное. Этого ей не простили, причем и вакцинаторы, и антиваксеры. Старушку с позором выперли из больницы, и она чуть не сделалась изгоем, однако ее пригрел у себя Иван Иванович, справедливо рассудивший, что опытный врач в хозяйстве лишним не будет, как бы он и не обделался на работе.
Человек, стоящий сзади, сделал шаг вперед и у него в руке блеснул фонарик, луч которого впился Олегу в грудь. Мария Петровна Шпицрутен, продолжая вопить, совершенно разорвала пленнику рубашку и, вооружившись огромной лупой, начала изучать его обнаженный торс. Кузнецову было щекотно и немного смешно.
Обследование затянулось. Вопли Марии Петровны как-то сами собой затихли. По недоуменному шевелению силуэтов стало ясно, что они рассчитывали на быстрый и однозначный исход события. Но старушка лишь молча водила лупой по груди Олега.
Наконец даже Иван Иванович не выдержал.
– Ну что там Мария Петровна, след есть? – спросил он.
Та оторвалась от связанного пациента и растерянно развела руками.
– Я ничего не вижу…
В голове Олега закружились барабанчики игрового автомата, выкидывая три топора. А фоном к ним звучал голос майора Антонова:
«Нам поступили пистолеты нового поколения, конвекционного действия. Они не оставляют след, а просто создают облако вокруг человека, через которое прививка попадает внутрь.»
«Как химтрейлы? Как вакцина с самолетов?»
Голос не отвечал, и это было красноречивее любого признания.
Молчал и секретарь партии. Он явно рассчитывал на совершенно другой результат осмотра, однако быстро взял себя в руки и спокойно сказал:
– Ну, объясни нам, Олежек, почему ты на свободе?
Олег понял, что схватка почти выиграна. И ровным голосом начал говорить:
– Мою личность в полиции моментально установили. На меня там заведено дело, где обо мне все написано, даже то, что я за прогулы уволен. Никаких партийных секретов я не знаю, поэтому допрос оказался очень коротким. Следователь предложил мне вакцинироваться и выйти на свободу.
Кузнецов замолчал, вновь переживая тот драматический момент.
– Ублюдки, какие они все же подонки! – заголосил Востриков со своего стула.
– Предложил мне вакцинироваться и погасить мои кредиты, миллион с лишним…
Доцент заткнулся на полуслове, выхватил из кармана телефон и начал что-то лихорадочно считать.
– Но я отказался, – устало сказал Олег, – продаться за миллион, да я потом в зеркало смотреться не смог бы!
– Почему же тебя отпустили? – спросил секретарь.
– В кармане посмотрите, там приговор…
Иван Иванович сделал знак, и человек, стоящий за спиной пленника, сунул руку в карман разорванной рубашки, вытащив оттуда какую-то бумагу. Он протянул ее вперед вместе с фонариком. Секретарь включил свет и стал изучать документ. Казалось, что его подсвеченное лицо отдельно от туловища парило в темноте, производя довольно жуткое, но одновременно забавное впечатление. Наконец Иван Иванович оторвался от бумаги, выключил фонарик и посмотрел на Олега.
– Тебя приговорили к пятнадцати суткам принудительных работ. Так почему ты сейчас на свободе?
– В полиции мне приказали исключить возможность подъема на памятник. Но только я знаю, где находятся монтажные скобы, сам их приваривал. Сегодня утром в суде я получил приговор, а с завтрашнего дня начну отбывать наказание. Но за то, что я уберу скобы, после принудительных работ по вечерам буду ходить домой, а не сидеть в камере.
– Сегодня скобы срежешь, а завтра грудь под вакцину подставишь? – закричала Мария Петровна, оглядываясь на доцента и надеясь получить поддержку.
Востриков, однако, молчал и продолжал что-то высчитывать.
– Я и не знал ничего об этих скобах, еще удивлялся вчера, как ты залез наверх, – задумчиво сказал Иван Иванович, – а ведь при таком раскладе можно было в День вакцинации поднять над монументом флаг партии. Но теперь этого не сделать.
– Скобы приварены ко всем трем фигурам, они так хитро расположены, что их не найдешь, если не знаешь, где искать, – спокойно сказал Олег, – а я срежу скобы только с центральной фигуры, на которую сам залазил. Поэтому мы всегда снова сможем забраться на памятник, если будет нужно.
Силуэты возбужденно зашумели, но секретарь поднял руку и мгновенно воцарилась тишина. Только эта дурацкая вода продолжала капать, раздражая пленника. Но самое страшное закончилось. Все прошло так, как и сказал следователь.
– Развяжите его, – скомандовал Иван Иванович, и Олега тут же освободили.
Теперь можно было подумать и о разговоре с матерью насчет носового платка.
Глава 3. Заря коммунизма
(вторник, 21:30, четверо суток до Дня вакцинации)
В полумраке пустынной улицы, с нежным и совсем не подходящим ей названием Весенняя, было тихо. И днем по этим глухим окраинам ходить не стоило, а уж вечером такое развлечение сгодилось бы только для самоубийц. Андрей Николаевич Бабушкин, главный редактор газеты «Заря коммунизма», стоял у окна своей убогой однокомнатной хрущевки и с ненавистью смотрел вниз, на хорошо знакомую и давно опостылевшую улицу. Он большую часть жизни прожил на Весенней, поэтому прекрасно ощущал ее провинциальную убогость и безнадежную тоску. Выжить здесь могли лишь люди, подобные его соседу снизу, который почти каждый день с утра и до ночи беспробудно пил и выяснял отношения с собутыльниками. Андрей Николаевич перевел взгляд на далекие неоновые огни Центра, так манившие, и так отталкивающие своим холодным сиянием. Он всегда хотел жить среди тех огней, но мечта до недавнего времени была несбыточной.
Много лет Бабушкин работал в местной газете «Заря коммунизма», которую по какому-то странному стечению обстоятельств не переименовали до сих пор в «Городскую газету» или «Вестник капитализма». Андрей Николаевич в душе понимал, почему так произошло – о существовании газеты все просто забыли. Жители Шахтинска искренне думали, что Заря коммунизма угасла еще в прошлом веке, но в бюджете ежегодно закладывались деньги на ее содержание. Сумма, впрочем, была мизерной. Газета давно не печаталась на бумаге, а существовала лишь в виде электронного бюллетеня городской администрации.
За долгие годы работы Андрей Николаевич в полной мере ощутил на себе правдивость услышанной когда-то очень давно фразы – «проще всего двигаться вперед, сидя на месте». По мере того, как хирела газета и с нее бежали люди, Бабушкин рос. Со временем из обычного репортера он незаметно вырос до главного редактора. Правда к тому моменту в газете кроме Андрея Николаевича никого не осталось, поэтому, главный редактор, как многорукий Шива, был в одном лице и верстальщиком, и корректором, и выпускающим редактором, и даже иногда уборщицей производственных помещений. Бывшее здание редакции городская администрация продала, а сам Бабушкин занимал теперь маленький кабинет в управлении образования, что располагалось в старом купеческом особняке.