Они и сейчас затрепетали в предчувствии Ларисы. Она немного задержалась в прихожей, а затем, не разуваясь, прямо в своих высоченных ботфортах прошла к нему на кухню. Встала в дверях, оперлась о косяк. Сказала тихо:

– Здравствуй, Дурищев.

Улыбнулась, сморщила носик; она всегда его морщила перед тем, как попросить прощения.

Он думал, все прошло, переболело. Хотя, что может переболеть за неделю? Пневмонию – и ту не вылечить. Насморк разве. Но два года отношений – они все еще свербели, зудели, ныли.

Артем не ждал, что Лариса вернется.

Не ждал, но надеялся.

– Привет, – ответил он. – Ты…

И осекся. Боялся спросить, потому что боялся услышать ответ.

– Да, это я. Чаем угостишь?

– Конечно.

Он и так собирался заваривать «Черный мачо», ее любимый сорт. Крепкий, ароматный. Тонизирующий. Как она говорила – с мужским характером, чтобы с одной чашки и наповал.

Наверное, зря он так нервничает. Лариса останется, расскажет, что случилось, почему она уходила. Или не расскажет. Какая разница.

Он накрыл заварник полотенцем, достал чашки.

– Ты сегодня рано, – сказала она. – У тебя все хорошо?

Первым побуждением было рассказать о событиях дня. Без утайки. И про Крестьянинова, и про назначение, и про гнусную анонимку. Но он вовремя вспомнил: она не любит рассказов о работе. О его работе.

Поэтому кратко ответил:

– Ничего особенного.

– Это хорошо. А я уже начала волноваться. Не заболел ли.

– Нет, все в порядке. Здоров.

Он улыбнулся и шагнул к ней. Глаза, огромные зеленые глаза, сводящие с ума, оказались близко-близко. Голова закружилась, он не выдержал. Обнял Ларису, прижал к себе, шепнул на ухо:

– Знаешь, я успел соскучиться.

И только тут понял – она его не обнимает. И вообще, как-то странно напряжена.

– Что? – спросил он, отстраняясь.

– Там, – она показала пальцем в сторону ванной. – Там у тебя… кто?

Вот дьявольщина. Едва увидев Ларису, едва почувствовав аромат ее духов, он сразу же забыл про сбитую Шуру.

Шум воды в ванной стих. А через несколько мгновений открылась дверь, и в коридор выползла Шура собственной персоной. В длинном халате из вафельного полотенца, с той же диковатой гулькой на голове. И в огромных, сорок последнего размера Артемовых тапочках.

Халат волочился по полу, и Артем заметил: Лариса смотрит именно на это волочение. Смотрит обалдевшим взглядом, какого раньше никогда у нее не замечал.

– Кто это? – спросила она низким отчего-то голосом.

– Это я, – ответила Шура. – А это кто?

Лариса перевела взгляд на Артема.

– То есть вот так вот, да? Ты уже за младенцев принялся, да?

– Она не младенец, – запротестовал Артем. – Она жертва обстоятельств.

Но Лариса не слушала оправданий. Она вообще ненавидела, когда Артем принимался оправдываться.

– Я ушла всего неделю назад, – продолжала она. – Всего неделю. Кровать не успела остыть после наших ночей. А ты…

– А он башмаков еще не износил, в которых шел за гробом.

Реплика Шуры была столь неожиданной, что, несмотря на черный юмор, Артем тихонько прыснул.

– Что?

У Ларисы округлились глаза.

– Имя у меня тоже подходящее. Я Клава. Клавдия, – невозмутимо продолжила Шура.

Артем закатил глаза. Девицу определенно несло.

– Клавдия? Дурищев, ты с кем связался? Она из деревни, да? Доярка или птичница, да?

– Ага, – сказала Шура-Клава. – Доярка. Которая любит Шекспира.

– Какого Шекспира?

– Вильяма «Нашего» Шекспира. Не знаете, что ли? Он у нас в деревне комбайнером.

Лариса вспыхнула. Отпрянула от Артема, повернулась и быстро вышла.

Больше не придет, понял он. Дыра в груди, откуда вынули Ларису и их отношения, затянувшаяся более, чем наполовину, вернулась к размерам недельной давности.

– Не огорчайтесь, – сказала Шура-Клава. – Если любит, вернется.

И тут Артема прорвало.

– Много ты понимаешь! – заорал он. – Ты вообще откуда взялась, а? Почему вламываешься в мою жизнь, кто тебе право дал? Соплячка! Шекспир у них, понимаешь, комбайнером! Да кто тебя только научил хамить взрослым?

В стену постучали.

Артем замолк на полуслове. Фу, как нехорошо. Чего на девчонку напустился?

– Коленку обработала? – спросил уже тише, но все еще сердито.

Шура-Клава не обиделась. Раздвинула полы халата и выставила забинтованную ногу. Стройную, между прочим, ногу. Ровную и правильную. Не кривую. И зачем красивые ноги в балахонистых штанах прятать? Мода, что ли, такая?

– Перекись в ванной оставила.

– Ладно. Садись, чай пить будем.

– Давайте помогу.

Она довольно споро разлила чай по чашкам, Артем достал сахар и печенье. Досада на Шуру-Клаву прошла. А ведь он запросто мог изувечить ее, не затормози вовремя. И не только изувечить, но и…

От этой мысли закружилась голова, нахлынули жуткие воспоминания. Артем медленно опустился на табурет.

Шура-Клава, кажется, поняла его состояние по-своему:

– Я сейчас уйду, вы не переживайте. Я ж все понимаю. У вас несчастная любовь, да?

– Да, – сказал Артем.

И зачем-то добавил:

– Нет.

– Ага, – ответила Шура-Клава. – Я так и поняла.

– Ты насчет Клавы пошутила?

Она промолчала. Пошутила, конечно. Завтра обязательно посмотрю ее документы. Копию паспорта, трудовую. Спущусь в отдел кадров и посмотрю.

– Ты что же, в рваных штанах пойдешь?

– А вы мне что ли свои дадите?

Мои будут не только балахонистыми, но и длинными, подумал Артем.

– У тебя тут подруга рядом живет, – вспомнил он. – Или все-таки не живет? Ты ведь говорила, у подруги ночевала.

Шура молча пила чай.

И тут он вспомнил главное. Она сказала, что шла не к подруге. В тот момент, когда он на нее наехал, она шла к нему, Артему.

– А зачем ты меня искала?

Шура посмотрела на него ясными глазами. И он только сейчас обратил внимание, какого они интересного цвета. Серые с сиреневыми вкраплениями.

– Можно, я сначала чай допью? А все остальное потом.

Ему стало интересно, что же это такое – «все остальное». Но девчонка права. Сперва надо допить чай.

Они допили чай, перебрались в комнату. Шура забралась на диван с ногами, укрылась мягким клетчатым пледом и прикрыла глаза. Артем удивился, как естественно у нее все это вышло. Будто она у себя дома, и диван этот, и плед – ее любимые. Да и ему, несмотря на недавнюю сцену с Ларисой, стало вдруг уютно. В окно стучал мокрый снег с дождем, бился промозглый мартовский ветер, а здесь были тишина, покой и уют. Как это называют в Скандинавии? Хюгге, что ли? Или нет, не в Скандинавии, а в Дании. А, какая разница.

Свечей не хватает, вдруг подумал он. И от мысли о свечах почему-то пришел в раздражение. Разлеглась, понимаешь, как у себя дома. Она к нему пришла поспать, что ли? Ей жить негде?

А вдруг и правда негде?

– Шура, – позвал он.

Девчонка негромко сопела.

Заснула, значит. Вот так вот. Ладно, пусть поспит. Надо подготовиться к завтрашнему опросу коллег.

Артем взял ручку, чистую тетрадь – у него скопилось некоторое количество чистых тетрадей; он любил иногда заходить в книжные магазины и покупать тонкие тетради с забавными обложками. «В детстве не наигрался», смеялась над ним Лариса, а он покупал все равно. Их было уже штук двадцать-двадцать пять, по двенадцать или восемнадцать листов. С котиками, собачками, героями мультиков. Сейчас он выбрал тетрадку с падающими совами. «Сов падение», так сказать.

Он не верил в совпадения. С ними следовало разбираться, и разбираться основательно.

Итак. Что мы имеем.

Пациенту из палаты триста восемь Крестьянинову А.А. доставили прямо в палату бутылку спиртного. Которую он благополучно распил – в одиночку или с кем-то на пару – после чего впал в кому. Видимо, это произошло во сне. Утром, в пять часов, дежурная медсестра, а ею была Марина, принесла пациенту градусник, окликнула его, потрясла, не получила ответа, испугалась и позвала Марфу Лукиничну. Кстати, надо выяснить, кто из медсестер раздавал градусники. Спросить, может, видели пустую бутылку в палате, если да, то… То, конечно, уже выбросили. Артем не понимал, зачем, но зачем-то ему эта бутылка нужна.