Значит, начать с Марфы Лукиничны. Она точно расскажет все, что ей известно.

Во вторую голову расспросить Майю Михайловну.

А вот с ней ожидаются трудности. Ветрова, и без того не очень общительная и разговорчивая, теперь, после смещения с должности, и вовсе замолчит. Может, попросить посодействовать ее мужа? Нет, это еще хуже. Ветров, судя по всему, злится за «подарочек» в виде випа в коме.

Единственная надежда на Марфу Лукиничну. Возможно, она успела поговорить с Ветровой до вызова той к главному. Это было бы замечательно.

Остается три вопроса, к которым Артем не знал, как подступиться. Первый. С чьего номера послано утреннее сообщение. Второй. Кто написал анонимку и почему в отравлении Крестьянинова обвиняют именно его, Артема.

Анонимка, напечатанная на принтере, гласила, что он, Артем Петрович Турищев, накануне вечером пришел в отделение, напоил Крестьянинова водкой и спокойно покинул больницу. И что у автора анонимки есть неопровержимые тому доказательства.

Бред какой-то. Артем не был в больнице. Он вообще вчера не выходил из дому.

Но как убедить в этом начальство, не знал.

И очень бы хотел посмотреть на неопровержимые доказательства, которые анонимщик обязался предоставить, ежели не будут приняты меры к господину Турищеву.

Третий вопрос касался дамы, которая брызгала слюной в его кабинете. Кто она такая? Родственница, знакомая? Близко знакомая? Очень-очень близко знакомая? Может, именно она написала анонимку?

Вот эти три вопроса Артем и записал в тетрадку.

Ах нет, был еще и четвертый. Что от него нужно Шуре, которая появилась в отделении аккурат в день начала неприятностей. Но с этим-то вопросом он разберется. Девчонка проснется, и он все из нее вытрясет. Не отпустит, пока она не расскажет правду.

Имелся еще список допусков с телефонами. Артем прошел в спальню, закрыл дверь и начал обзванивать.

В списке было всего восемь пунктов. И за каждым пунктом – тяжелобольной и его родственники. Звонить им надо крайне осторожно. Едва скажешь – я из стационара, как они на том конце хватаются за сердце, ожидая плохих новостей. Не станет же, в самом деле, заведующий отделением звонить вечером, чтобы сообщить: ваш родственник внезапно пошел на поправку и завтра мы его выписываем.

Но – звонить надо.

По одному номеру никто не отозвался, второй оказался вне зоны доступа. Еще четыре номера, после того, как Артем долго и вежливо извинялся за звонок и убеждал, что с мамой-папой-дедушкой-бабушкой все в порядке, входили в положение, старались припомнить события предыдущего вечера, но ничего и никого подозрительного не видели. Эти четверо, видимо, уважали и врачей, и медицину.

Следующий номер, предпоследний по счету, разразился едва ли не площадной бранью. Пожилая женщина, у которой в отделении лежала взрослая дочь, кляла Артема на чем свет стоит. Он пытался вставить пару слов для оправдания, мол, ничего с дочерью не случилось, мне нужна, просто необходима именно ваша помощь, поэтому я вам и позвонил. Но дама не желала ничего слушать, истерила, грозилась позвонить главному врачу и министру здравоохранения России.

А потом будет утверждать, что заведующий отделения – хам, врывающийся в личное пространство, действительно напишет жалобу, да еще и не одну.

Артем не выдержал, извинился и завершил разговор.

Последний номер сообщил пусть небольшую, но информацию.

У женщины, что ответила на звонок, в маломестной платной палате лежала больная мама. Когда мама поступала, свободных мест в отделении не было (эпидемия гриппа, коек не хватает, но в нехватке обычно обвиняют не злобный вирус, не пациентов, отказавшихся от прививок, не пониженный иммунитет заболевших, а именно больницу), дочка не пожелала оставлять пожилую маму в коридоре и оформила платное лечение. А себе – допуск. Все свободное время проводила в больнице, нанять сиделку уже не хватило средств.

Мама лежала в триста девятой палате.

То есть, через стену от Крестьянинова.

– Да, припоминаю, – сказала собеседница Артема. – В соседней палате такой интересный мужчина лежал. У вас, не в обиду будет сказано, мужики в основном в трико с коленками, в майках и рубахах нараспашку. Парочку даже в пижамах видела. А этот в дорогом спортивной костюме, в спортивной обуви, тоже не дешевой. И сам такой ухоженный. Стрижка интересная, туалетная вода ароматная, не резкая. Чисто выбрит. Я как его увидела, подумала: заблудился, что ли, больницу с санаторием попутал. В общем, я в коридоре сидела, мама после ужина прикорнула, соседка ее тоже спала. Я вышла, на кушетку села с книжкой. А тут этот, из триста восьмой. Выходит, оглядывается, словно ждет кого-то. Я спрашиваю: если сестру ищите, то одна в процедурке, вторая на посту. Он улыбнулся напряженно, а глаза настороженные. Нет, говорит, ко мне прийти должны. И как-то так мне показалось, очень он волнуется, переживает. Не боится, нет. Именно волнуется. Я еще подумала, наверное, старый друг должен навестить, давно не виделись, поди. А он постоял еще немного и в палату зашел. Все. Больше я его не видела. И чтобы к нему кто-то входил, тоже не заметила. Да и сидела я недолго. Мама проснулась, позвала.

Артем сердечно поблагодарил, сделал пометку – как-нибудь зайти в триста девятую, лично выразить признательность – и отбил звонок.

Телефон тут же затрезвонил. Предыдущая дама вновь грозилась пожаловаться во все инстанции, если Артем не объяснит, что случилось с ее дочкой. Артем сказал, что ничего не произошло, все нормально, и он звонил ей совершенно по другому поводу. Несколько раз извинился, попытался успокоить. Но дама не унималась, вновь принялась бушевать и угрожать.

Артем уже и слова вставить не мог. Он так и сидел с открытым ртом, когда телефон отобрали. Проснувшаяся Шура поднесла его к уху, сказала спокойно:

– Это минздрав. Разговор записывается. Факты, изложенные вами, будут находиться на проверке у нашей службы безопасности. Виновных накажем, не сомневайтесь.

Она замолчала, послушала немного и вернула аппарат Артему:

– Попрощалась. Очень вежливо. Обещала зайти и извиниться. Проконтролируйте, пожалуйста, иначе служба безопасности минздрава очень огорчится.

– Нахалка маленькая, – сказал Артем укоризненно. – Минздрав, видите ли, огорчится. Вот куда ты собралась, а?

– Домой, наверное, – не очень уверенно ответила Шура. – Не у вас же ночевать. Что о нас соседи подумают.

Подумают? Ха! Уже подумали.

Она стояла возле него, облаченная в синий свитер с катышками, грязно-коричневую шапку и драные джинсы. Из дыры на коленке выглядывал кусок бинта, пропитанный кровью.

– Давай перебинтую, – предложил Артем, кивая на колено.

– Дойду домой и перебинтую. Вы не волнуйтесь, все хорошо. Правда.

– Я и не волнуюсь.

– Вот и не волнуйтесь. Вам вредно. Вам же еще преступника искать.

Откуда она знает о преступнике?

Ах, да. От людей в отделенье не спрятаться. В сестринской, поди, все языки обчесали об него, Артема.

– Хотите, я вам помогу?

Уф. Помощница.

– Иди домой, Шура.

Она пожала плечами – как хотите, мол. Повернулась и пошла одеваться.

– Погоди-ка.

Он вспомнил, что так и не выяснил один из вопросов.

– Так зачем ты ко мне шла?

– Когда?

– Сегодня вечером.

Ее глаза светились таким искренним непониманием, что ему стало неловко. Он сам, что ли все выдумал? Нет же.

– Ты сказала, что шла не к подруге, а ко мне. Зачем?

– Зачем сказала? – Непонимание пропало из серых с сиреневыми крапинками глаз. – Да так, пошутила.

Он встал, собираясь отчитать за неуместную шутку, а она шагнула к нему и оказалась близко-близко. От нее шел легкий запах, знакомый и в то же время незнакомый, очень приятный. Он проникал в подсознание и пробуждал странные и волнующие ассоциации. Так пахнет весной, когда распускаются первые цветы, когда в садах и скверах начинает бушевать зелень, черемуха и сирень, когда по земле стучат легкие капли дождя, прибивая пыль…