1. Casus extraordinarius ¹

Иногда Артему снилась мама, укоризненно спрашивающая, почему он пошел не в хирурги или стоматологи. Стоматолог хорошо зарабатывает. Хирург – это солидно. А терапевт что? Ни рыба, ни мясо. Всего понемножку, ничего конкретного. Все по верхам, по верхам. Артем краснел, опускал очи долу и не отвечал, то есть, вел себя как в младших классах, когда умудрялся схлопотать тройку. Двоек он не получал вовсе, пятерку родители принимали как должное, на четверку смотрели укоризненно. За тройку ругали. Закончив выволочку, мама всегда находила для проступка сына оправдание. «Я понимаю, задание было очень сложным…» или «Я сама виновата, нельзя было разрешать так много смотреть телевизор…» И все в таком духе.

Вот и во сне она завершала монолог чем-нибудь вроде «Хорошо хоть не сантехник», «Зато на паперти с протянутой рукой стоять не будешь», «Без работы не останешься», «В поликлинику не сослали, и ладно».

Сегодня оправдательного вердикта не последовало. Мама смотрела молча, словно ждала чего-то. Артем не понял, чего. И проснулся.

Машинально потянулся влево, похлопал по кровати, не открывая глаз.

Проснулся окончательно.

Лариса ушла неделю назад, а он все никак не мог привыкнуть просыпаться в одиночестве.

– Сам виноват, нельзя было так много работать, – сказал Артем вслух. И уловил в голосе мамины интонации.

Лариса терпеть не могла его ночные дежурства («У всех врачей есть запасные жены»), рассказы о работе («Такое ощущение, что я для тебя на девятом месте после начмеда и семи твоих палат»), звонки от коллег и бесконечные с ними разговоры («Я когда-нибудь замочу твой телефон в сортире»). Артем понимал, рано или поздно зреющий абсцесс ее недовольства прорвется. Что, собственно, и произошло. Лариса ушла молча, не прощаясь. Утром в воскресенье Артем вернулся с дежурства, прилег на диване в зале. В спальню заходить не стал, чтобы не будить Ларису. Задремал. И почти сразу же подскочил – что-то не так. Чего-то не хватает.

Не хватало Ларисиных вещей и самой Ларисы.

– Ты неисправим, Дурищев, – сказала она за два дня до ухода, по обыкновению коверкая его фамилию. – Когда-нибудь я тебя брошу.

– Когда-нибудь мы все друг друга бросим, – отшутился он.

Думал, она пугает, шутит. Не верил.

Зря не верил.

Где-то он слышал такое выражение: женщины шутят всерьез. А Лариса была лучшей представительницей женского пола. Или одной из лучших.

Чтобы быть с ней вечерами, Артем продал абонемент в спортзал, купил гантели и эспандер. Но и на них времени почти не хватало.

«Вот сейчас и займусь», – решил Артем, прыжком соскочил с кровати и вытащил гантели из-под кровати. А пыли-то, пыли. Стыдно, доктор. Ай как стыдно. Врачу, исцелися сам.

Все, пошел исцеляться.

Открыл форточку, глотнул свежего мартовского, еще стылого, но уже весеннее-сырого арбузного воздуха. Оглядел пустой колодец двора.

Пустой, да не совсем.

Странное создание стояло внизу и глядело на него, Артема.

Надвинутая до бровей вязаная шапка грязно-коричневого цвета, болотный пуховик размера на два-три больше и мешковатые джинсы. То ли мальчик, то ли девочка. Унисекс, одном словом. Существо вне гендера.

Небось еще и бисексуал, почему-то с раздражением подумал Артем.

Создание заметило взгляд Артема, но уходить не спешило. Пялилось еще с минуту или две, пока Артем не погрозил пальцем и не сказал вслух «Ай-яй-яй!» Неизвестно, услышало ли оно. Тем не менее, сунуло руки в карманы бесформенного пуховика и неспешно удалилось. Артем предположил, оно зайдет в один из подъездов, ан нет – вообще ушло из двора. Что, приходило специально потаращиться на Артема?

Дорогой доктор, мысленно сказал Артем, не слишком ли много вы о себе мните?

Слишком, со вздохом ответил он и принялся наконец делать гимнастику.

Доделать ее не дали. Завибрировал телефон. Сердце на пару секунд дало сбой – они с Ларисой в шутку называли такое состояние «трепетанием предсердий» – но тревога оказалось ложной. Не она. Не Лариса.

Звонила постовая медсестра.

– Встал уже, Артемушка?

– Встал уже, Марфа Лукинична.

Ей единственной позволялась фамильярность – впрочем, только вне службы. Марфа Лукинична была старейшей медсестрой отделения, работала в нем с основания больницы.

И очень хорошо знала маму.

– Как самочувствие?

– Спасибо, не жалуюсь.

Странный вопрос о самочувствии. Ничто не говорило о его плохом состоянии, недомогании или дурном настроении. Ничто из этого не могло быть известно Марфе Лукиничне. Значит…

Значит, проблемы с той стороны.

– Не тяните, Марфа Лукнична. Что случилось?

– Да ты не волнуйся, Артемушка. Пока ничего плохого. Ну разве что этот твой… вип из триста восьмой палаты в реанимацию попал.

– Что?!

Ничего плохого. Интересно, а ЭТО какое тогда? Хорошее, что ли?

– Все нормально, откачают, – успокоила медсестра. – Полежит пару дней в коме и отойдет.

Отойдет. Ха. Смотря куда отойдет.

Вип из триста восьмой был замом мэра. Ему предоставили соответствующие условия. Палата со всеми удобствами, холодильником, телевизором.

– Подробностей не знаю, врать не стану, – ответила медсестра, чувствуя, что Артем онемел от новости. – Придешь, сам узнаешь.

Тогда зачем надо было звонить?

С одной стороны он, конечно, расстроен. Вип – Крестьянинов А.А., то ли Анатолий Алексеевич, то ли наоборот, Алексей Анатольевич, Артем постоянно путался – благополучно выздоравливал, шел на поправку, последние пять дней сохранялась стойкая положительная динамика. Бактериальная пневмония, напасть второй половины зимы, сдавала позиция. Без летальности в масштабах заболеваемости, конечно, обойти не удавалось, но… но в случае в Крестьяниновым она совершенно исключалась.

С другой стороны, у Артема было время подумать, почему А.А. оказался в реанимации. Отек легких? Но с чего бы? Еще в пятницу вип был весел, оживлен, шутил, правда, как-то странно, с уклоном в эротику и даже порнографию. Уж не девочку ли себе затребовал?

Артем машинально приготовил завтрак, без аппетита съел бутерброды и выпил две чашки кофе. Да, вредно. Но с утра почему бы и нет? Вот после обеда – ни-ни. Вечером тем более.

Если нельзя, но очень хочется, то, сами понимаете.

Артем уже нацеплял колеса, как они с мамой шутили про обувь, когда телефон проиграл начало похоронного марша. Пришло сообщение. Ларису каждый раз передергивало: «Что за покойницкий репертуар у тебя, Дурищев? Напоминание, мол, у каждого врача есть свое кладбище?» Он в оправдание шутил «мементо море» или «такова се ля ви». Но рингтон менять не собирался.

Номер, с которого пришло сообщение, незнаком. По хорошему, удалить, не читая. Моментально в море, и каюк. Если бы Артем не работал в больнице, так бы и сделал. Но одна непрочитанная эсэмэска, один непринятый звонок могут стоить кому-то жизни.

«Ну, как тебе новость?» И подмигивающий смайлик.

Он опешил.

Что за шутки?

Развлекается кто-то из отделения? Из реанимации?

И что, собственно, сие означает? Отправитель рад внезапному ухудшению состояния больного?

Бред какой-то.

У випа наверняка есть противники. Радуется кто-то из них? При чем тогда здесь он?

Объяснение может быть лишь одно. Злорадство направлено против него, Артема. Но в это верить не хотелось.

Надо узнать, что там и как, а потом паниковать.

Хорошо бы машину поменять, в очередной раз подумал Артем, садясь за руль. Старенькая «Дэу» по меркам Краснобельска, конечно, считалась иномаркой, но все равно хотелось что-то поновей. Лучше, конечно, внедорожник. Чтобы в горы зимой ездить. На горнолыжку. До некоторых отдаленных трасс на его машине никак не добраться. А очень хочется. А если очень хочется и нельзя, то… нет, в данном случае все равно нельзя. Даже кредит брать он не решался. Не потянет с хорошей, но не очень большой зарплатой.