— Гермиона.

Я искала, действительно искала малейшую тень сомнения, легкую неуверенность в его словах, которая позволит увести разговор в более безопасные воды, но даже в том, как он произносил мое имя, звучала железная непреклонность.

— Мои чувства — не сиюминутный порыв, я не одинок и не раздавлен. Я анализировал, откатывал назад и снова анализировал свои мысли такое количество раз, что поразительно, как не сошел с ума. — Я ощутила касание к своим рукам и переплетение наших пальцев, но не могла отвести взор от его лица. — Я понимаю, что ты в шоке, и понимаю, что тебе нужно время. И ты можешь сколько угодно отрицать происходящее, но не говори за меня — это не изменит того, что я тебя люблю. И я в этом уверен.

Гарри был тверд и спокоен, а мне инстинктивно хотелось закрыть уши и не слышать его правды, заснуть и не видеть в его глазах странный коктейль из боли и надежды, перемотать пленку на полчаса назад, когда я еще не знала. Ничего не знала. Не знала, что гребаный астероид под названием чувства упал на столпы нашей дружбы.

Он наклонился и легко притронулся губами к моей щеке, а затем прошептал, будто кто-то мог нас услышать:

— Напиши мне, когда будешь готова поговорить.

И ушел.

А я еще минут пятнадцать пыталась справиться с оцепенением и трясущимися пальцами, пока ветер теребил блузку под распахнутым пальто. А после аппарировала, наплевав на чары секретности. Все мое здравомыслие на сегодня осталось на той потертой скамейке в Риджентс парке. На нашей скамейке.

— Попытка сохранить дружбу провалилась?

— Я…

Неожиданно нас перебила ни кто иная, как Астория в девичестве Гринграсс, не постаревшая за прошедшее время, казалось, ни на год. Неизменно красивая, с вечно идеальной прической и тихим мелодичным голосом. Я относилась к ней нейтрально, но, очевидно, Вселенная хотела сделать из моей жизни какую-то сатирическую пьесу, иначе не было другой причины тому, что именно этот человек появился на горизонте сегодняшним вечером.

— Гермиона, мистер Вуд, — учтиво кивнула она Оливеру и переключила внимание на меня, — зимой видела твою дочь на перроне — копия тебя.

— Да, — я искренне улыбнулась, вспоминая о девчонке с невыносимой любознательностью и буйными кудрями, — и характером пошла в меня, маленькая зануда.

— Тоже Гриффиндор? Хотя непонятно, куда склоняется чаша весов в вашей семье.

— Нет. Чистый Когтевран. Шляпа готова была выкрикнуть факультет еще до того, как она села на табурет и начала засыпать ее бесконечными вопросами, где она берет строчки для своих песен, и почему нельзя иметь принадлежность к двум домам одновременно.

— Полная противоположность твоему сыну, — отметила Астория и, многозначительно усмехнувшись, добавила, — видимо, он пошел в отца.

— Как и твой.

— Это точно. — И слегка театрально приложив руку к груди, она продолжила. — Моя любовь к сыну, конечно, безгранична, но клянусь, как только он отправится в Хогвартс, я спрячу бесконечные, разбросанные по всему дому, метлы в самый дальний чулан в поместье.

— Вряд ли его отец со своим опытом в поисках не обнаружит их меньше чем через час.

— Посмотрим.

Она хитро ухмыльнулась и, зацепившись взглядом за кого-то в толпе, ретировалась со словами:

— Прошу прощения, мне необходимо переговорить с миссис Нотт. Рада была увидеться, Гермиона.

— И я.

Сбоку хмыкнул Вуд.

— И я… — медленно повторил он, намеренно акцентируя на этом внимание. — Ты не общаешься с Поттером, но поддерживаешь связь с его женой? — судя по насмешливому тону Оливера, он считал эту ситуацию, если не нелепой, так уж точно наполненной сюрреализмом.

— Мы обе в попечительском совете, и она отнюдь не плоха, в отличие от ее сестры. — Я неопределенно пожала плечами. — По крайней мере, меня не раздражает. Большую часть времени она довольно тихая.

— Конечно, собственно поэтому Поттер и выбрал ее: тихая, не мешает и не задает лишних вопросов.

Во мне вспыхнуло возмущение, по всей видимости, Вуд забыл о манерах и перешел грань приличий. Стоило закрыть данный вопрос раз и навсегда.

— Я не знаю, почему Гарри женился на ней, но мы с ним не друзья, и я не думаю, что имею право высказывать мысли по данному поводу. Впрочем, как и ты.

— Ладно-ладно. Ты права.

Оливер немного смутился и подлил мне вина в бокал, вероятно, рассчитывая задобрить и вернуть хорошее расположение духа. Я видела изогнутую в удивлении бровь и слегка напряженный взгляд мужа, сидящего за соседним столом и, очевидно, недоумевающего, с чего вдруг я решила сегодня напиться.

— И вот мы вернулись к нашему вопросу: ты думала у вас получится остаться друзьями?

Мое лицо смягчилось, и я начала теребить свои иссиня-черные ногти, досконально обдумывая ощущения в тот период жизни.

— Я была напугана и не могла мыслить рационально. Думала, что эмоции сойдут на нет, и мы сможем оставить все позади.

— По-моему опыту, Гермиона, такие ситуации безнадежны…

— Я знаю. Глупо было даже думать о таком. Но надежда умирает последней, да? — я подарила ему грустную улыбку и отвернулась к сцене, предаваясь воспоминаниям.

Мы встретились спустя две недели после моей короткой записки «Я готова».

Я не была готова даже на треть, я не нашла выход, не обуздала чувства, но и держать Гарри в неведении больше не могла.

Он стоял на пороге, засунув руки в карманы, и наблюдал за моей нерасторопной походкой по мостовой к Гриммо. Не знаю, зачем я предложила встретиться там, наверное, не хотела, чтобы лишний раз подслушивали наши разговоры, но только на подступах подумала, что возвращение в этот дом — крайне плохая идея.

Неловкое приветствие и никаких дружеских поцелуев. Теперь каждый жест, прикосновение, слово имели другой смысл. Все изменилось. И это было так пульсирующе больно, что хотелось выть, но я стиснула зубы и шагнула через порог.

— Кофе?

— Нет, спасибо.

Мерлин, мы были как чужие. Люди, встретившиеся впервые на перроне. Пара упаковок вежливости и ни грамма теплоты. Пять градусов по Фаренгейту.

— Ты не чувствуешь того же самого, Гермиона, — успел выпалить он до того, как я открыла свой рот, чтобы произнести подготовленную речь. Он стоял спиной, но я буквально кожей ощущала напряжение, напрочь заполнившее всю кухню, и будто видела, как он прикрыл веки в разочаровании. Гарри мог быть бесхитростным и местами излишне простым. Но эмпатии ему точно было не занимать.

— Гарри… я не могу. Ты мой друг, всегда им был. И я просто не способна сказать тебе то, что ты хочешь услышать, потому что это будет ложью.

Рвущиеся наружу слезы вынудили спрятать лицо в ладони. Да, ненадолго хватило моей выдержки, а ведь обещала же себе. И через призму шума от собственного дыхания услышала тяжелые шаги, с каждым вдохом приближающиеся ко мне.

Он чуть надавил, чтобы убрать мои руки, и большими пальцами провел по щекам, заканчивая движение в уголках глаз. Гарри не отпускал меня, смахивая соленые капли, грозившие перерасти в неиссякаемые ручьи, так долго, словно прощался.

— Прости.

— Чт-о? — ответила я, прерывисто всхлипнув.

— Прости, что все разрушил.

Казалось, что в его глазах я видела отражение собственных чувств — неподдельную боль, вязкое отчаяние и щемящую сердце горечь. Но там, на душевных окраинах, ютилось смирение.

Он быстро перешел к этапу принятия, в то время как я еще цеплялась за стадию торга.

— Мы же можем попробовать вернуть все назад? Как было. Хотя бы наполовину.

Обилием жалости в моем голосе можно было напоить всю Англию. Дважды.

— Гермиона… — Гарри вздохнул, совершенно привычным жестом заправив прядь мне за ухо, но с какой-то особой нежностью. — Ничего не будет как прежде. Мы уже не такие как прежде.

Я знала это. Знала, когда без конца рыдала в квартире после нашего предыдущего разговора, когда врала своему мужчине о том, что эмоциональная нестабильность вызвана гормонами, когда две недели безуспешно искала варианты, пытаясь обмануть саму себя, что у нас есть иллюзорное дружеское будущее.