— И как давно он тебя любил?

Почти что физически ощущая, как мои глаза сквозят горькой печалью, я отвела взгляд и глухо произнесла:

— Слишком давно, чтобы откатить историю назад.

Ólafur Arnalds & Alice Sara Ott — Written in Stone

Я запахнула пальто и подняла воротник, ветер нещадно трепал мои волосы и основательно продувал шею, пока я шла к нашей скамейке в парке.

Гарри уже ждал меня. Удивительно для человека, который всего раз за два года смог вовремя прийти на работу, про наши с ним встречи можно даже не говорить.

Я широко улыбнулась при виде беспорядочного хаоса на его голове и заключила в крепкие объятия.

— Привет, — он опалил мне ухо своим дыханием.

— Привет, мы же только вчера виделись.

Поттер протянул мне кофе, и я с удовольствием сделала глоток, чтобы немного согреться при такой ветреной погоде.

— Прости, что выдернул из дома, но я очень рад тебя видеть.

— Ничего, — я махнула рукой, присела на скамейку и поставила бумажный стакан на уже протертую временем доску. — Я просто собирала вещи. Надо успеть до завтра, у нас заказан портключ в Лиссабон на десять утра. Ты же знаешь, что я там никогда не была? Хотя вряд ли бы ты не запомнил, если учесть мое бесконечное нытье по данному поводу, — я беззаботно рассмеялась и убрала волосы, разлетающиеся от встречного ветра, под воротник. — Ты хотел что-то обсудить?

Он смотрел нечитаемым взором, заставляя меня нервничать, будто в преддверии плохих новостей. Все-таки война оставила на каждом из нас свои отпечатки, которые возможно вывести исключительно Адским пламенем.

— Я тебя люблю.

Я чуть выдохнула, думая о том, что новости о смерти кого-то из близких не начинают с подобных фраз, а остальное можно вполне пережить.

— Я тебя тоже люблю, Гарри. Так что за срочность?

— Нет, Гермиона… — переполненный не присущей ему осторожностью, он положил ладонь на мое запястье, — Гермиона, я тебя люблю, — и, видя мои нахмуренные брови и слегка склоненную в недоумении голову, уточнил, — я в тебя влюблен.

Был какой-то глухой стук в ушах.

Влюблен.

Взгляд пытался сфокусироваться на его радужках.

Влюблен.

Информация не могла пройти восьмой нерв и дойти до мозга.

Он был влюблен. В меня.

Осознать то, что он только что произнес вслух было настолько сложно, будто я из реальности прыгнула прямиком в кроличью нору.

Я не могла говорить. Не то что говорить. Я не могла дышать.

Я словно провалилась под арктический лед: руки отказали, ноги стали тяжелее, огромный неповоротливый камень, расположенный в одном из предсердий тянул меня вниз, дыхание перехватило — я захлебывалась водой. Целиком и полностью состоящей из откровений.

А он что-то говорил и говорил… И вроде бы объяснял, когда это началось, когда он понял, что его чувства больше, чем дружеские, что-то еще… Но стук в моей голове шел по нарастающей и отметал любую возможность вслушаться во фразы.

— …ты мой самый близкий человек…

Иррациональная паника сдавливала грудную клетку.

— …когда ты начала с ним встречаться, я думал, что убью его, потому что у него есть то, чего нет у меня…

Я пыталась сделать вдох, но спазм не отпускал гортань, и воздух, пытавшийся продраться в легкие, лишь царапал сухое горло.

— …я поцеловал тебя, а ты… Ты сбежала. Я не знаю, о чем ты думала… Честно, даже не имею представления, что было в твоей голове в тот момент, но я хотел этого, Гермиона. Хотел проверить накручивал ли я себя или слишком долго не понимал, что нужный человек всегда был рядом. И я почувствовал то, что не чувствовал ни к кому другому, прикоснувшись к твоим губам. Понимаешь?

Я ничего не понимала. Не понимала, как вчера моя жизнь была в полном порядке, а сегодня я пытаюсь собрать по паркету обломки одной из самых важных ее частей, не понимала, как вслед за эйфорией может наступить такой парализующий страх, что кровь застыла в жилах, держа меня на грани отключения, не понимала, как это не может быть дебильной шуткой, которые так любит Поттер.

Шутка. Это определенно была какая-то шутка. Он просто не мог быть серьезен. Это, должно быть, какой-нибудь очередной спор с Симусом — кажется, что-то пошло не так, и стадия отрицания настигла меня гораздо позже, чем должна была.

Гарри прорвало как плотину, голос содрогался, обрывки фраз переходили в истерический смех. И чем больше он говорил, тем яснее все виделось не розыгрышем, а семидесятиметровой приливной волной, накрывающей меня с головой.

— …в тот момент я понял, что не могу радоваться за то, что тебя обнимает кто-то другой, не могу спокойно реагировать на то, что кто-то касается твоих тонких плеч, будто имеет на это право, не могу думать о том, что кто-то целует твои родинки на шее, что собственнически сжимает твои бедра в кладовке Министерства, что считает тебя своей… — Гарри, нервно усмехнувшись, покачал головой и закрыл лицо руками, не в силах справиться с эмоциями.

— …я думал, что запутался в ощущениях, тогда в палатке… — Было отчетливо видно, как сложно ему даются слова, которые он держал в себе годами.

В палатке.

Годами.

Меня резко накрыло осознание масштаба катастрофы. Это длится годами.

Я годами приходила к нему с бутылкой вина после неудачных свиданий, а порой и очень удачных, и рассказывала о своих отношениях в таких подробностях, о каких в приличном обществе предпочитают не упоминать. И он всегда слушал, ни разу ничего не сказал, не намекал на неуместность и не подавал виду, что внутри него клокочет буря.

Блять.

Я опустила взгляд, пытаясь нащупать асфальт под кружащимися в бешеном ритме пульса ногами. А когда подняла его вновь, пронзительные глаза цвета надежды неотрывно смотрели на меня. Есть какая-то ирония в том, что именно я дала название их изумрудному оттенку. Но никогда не думала, что через годы для меня он станет розовым туманом после крушения самолета, а для Гарри — дождем, смывающим всю тяжесть с души.

— Я знаю, что не имею права вываливать на тебя все это накануне переезда, но я так больше не могу. Не могу день за днем наблюдать за тобой и думать о том, как могло бы быть. Что мы могли бы быть вместе. Вдвоем. — Резкий выдох и на губах отпечатывается горькая ухмылка. — Прости, я не столь благороден, чтобы радоваться, что ты счастлива с кем-то другим.

Раздался бой часов с противоположной стороны улицы, знаменующий то, что наступил полдень. Уже прошло сорок минут. Сорок минут, за которые я еще не вымолвила ни слова.

Продолжительное оцепенение отозвалось покалыванием в подушечках пальцев, я посмотрела на них и поняла, что могу двигать головой — фантомное окоченение прошло.

Я вернулась.

— Гар-ри… кхм… — хрипло начала я, пытаясь сформулировать мысли — Гарри, ты действительно запутался. То, что ты чувствуешь — это не любовь, а привязанность. Мы столько всего вместе пережили… и оставались совсем одни… и Сириус умер, а я была к тебе ближе всего, — с мягкой настойчивостью убеждала я. — Просто я всегда была рядом, а сейчас… сейчас ты ощущаешь себя одиноко, поэтому хочешь, чтобы и у тебя были отношения, в которых ты безусловно доверяешь.

Я почти перестала контролировать себя, хотя не сказать, что вообще хорошо с этим справлялась последние сорок минут. И сейчас активно жестикулировала прямо перед его лицом, чередуя повышенный тон голоса с успокаивающим. Только непонятно кого именно я пыталась успокоить: себя или его.

— А список тех, кому ты доверяешь, так ничтожно мал. Поэтому твой мозг подумал обо мне, но нет, ты чувствуешь не это.

Это. Просто это. Мне было невыносимо трудно произносить слово любовь, вкладывая в него истинный смысл, когда я думала о нас двоих. О моем друге. Лучшем друге, черт возьми.

— Ты воспринимаешь нашу близость как… как… Ты просто подменяешь понятия. Ты же не мог ощущать все это так давно, верно?

Мои глаза, метавшиеся в поисках выхода, пока я выдавливала из себя предложения, остановились на нем, уповая увидеть подтверждение собственной теории в его взгляде.