Я кинул свои вещи в тумбочку и отправился в тусклом свете лампочек, половина из которых в этом коридоре уже давно перегорела, искать палату номер двадцать семь и пациента номер один. В самом конце коридора, конечно же. Зачем они засунули его так далеко? В двери было зарешечённое окно для наблюдения за пациентами, но я не стал в него смотреть, а осторожно постучал.
– Войдите! – расслышал я слабый голос из-за двери.
Я открыл дверь и сразу с порога узнал того съёжившегося на снегу от холода парня. Двадцати пяти лет, судя по данным из папки. Он сидел на кровати, повернув голову к окну. Комната производила довольно унылое, нежилое, и какое-то заброшенное впечатление. И вот в таких местах люди должны восстанавливать своё душевное здоровье… Нигде не было особо никаких вещей, кроме одежды, повешенной на спинку стула, да валявшейся на тумбочке закрытой книжки из библиотеки. Я прищурился и разглядел название: «Стенография»5. А сменщик, оказывается, знает толк в извращениях.
– Доброе утро. Я тут старший санитар. Буду тебе помогать с нормальным пребыванием здесь, пока ты не выйдешь из нашего гостеприимного заведения. Как ты вообще себя чувствуешь? Есть какие-нибудь жалобы? Пожелания?
Парень перевёл бледное и какое-то истощённое лицо, словно бы его не кормили неделю, на меня и изобразил некоторое подобие улыбки.
– Доброе утро. Очень приятно, – речь у него была быстрая и какая-то нервная. Он словно проглатывал отдельные слоги, – только вряд ли мне тут особо нужна помощь. Я по большей части вполне неплохо себя чувствую, только поговорить не с кем особо. – Он снова слабо улыбнулся, одними только краями рта.
Нам всем тут будет очень скучно, конечно же. Но ничего не поделаешь.
– Ну да, есть такая штука. Не думаю, что у меня у самого тут будет много развлечений. Завтрак уже приносили?
– Был, но что-то аппетита нет, – он отвернулся и уставился в стену. – Есть одна просьба. Можешь принести нормальные книги? Тот санитар, который был до тебя, он тот ещё чудила. Я его попросил тут принести какую-нибудь книгу и сказал, что люблю читать, поэтому попросил, чтобы он выбрал книгу «посложнее, не совсем уж банальную», ну и он мне принёс вот это, – парень схватил томик «Стенографии» и раздражённо бросил его в нижнюю полку тумбочки, после чего захлопнул её ногой. – Я его спрашиваю: «Это что, по-твоему книга для развлекательного чтения»? А он говорит: «Ну слушай, она точно совсем не банальная, всё, как ты заказывал». Я ему даже говорить в ответ на это ничего не стал. А ещё так хочется выйти на улицу, осточертело здесь сидеть, ты бы знал.
Я его прекрасно понимал. Один раз в детстве меня закрыли в инфекционке с какой-то долгой болезнью. Я просидел в изоляторе две недели и за это время по полной хлебнул того, что такое одиночная тюремная камера. За время своей «отсидки» я до мельчайших подробностей изучил все мелкие детали палаты, все трещинки, потёки краски на стенах, как расположены ветви на деревьях, которые было видно из окна. Я научился прислушиваться ко всем звукам, шагам в коридоре, научился точно определять, сколько продлятся сумерки после того, как зайдёт солнце. В таких условиях растянувшегося времени начинаешь замечать каждую мелочь и видеть мельчайшие подробности. А ещё начинаешь раздумывать над многими вещами.
– Думаю, мы это сможем устроить. Так, подожди некоторое время, сейчас я схожу в библиотеку, потом вернусь, и пойдём на прогулку, – мне самому не особо хотелось сидеть в этом склепе для падших духом.
– Спасибо, – он лёг на кровать и накрылся с головой одеялом.
Я запер блок и отправился в нашу маленькую больничную библиотеку. Предмет моей гордости и место отдыха от всей ненавистной мне жизни. Я сам очень любил читать с юности, поэтому немало поспособствовал тому, чтобы в ней всегда находились довольно интересные и приличные экземпляры печатных изданий. Впрочем, интересность и приличность в таких делах это всегда вкусовщина и я прекрасно это понимал. Что-то могло нравиться мне, но не нравиться другим и наоборот. Поэтому сформулирую это всё несколько иначе. Скажем так, с начала моей работы здесь я просто старался пополнять книжные полки самыми разнообразными образцами всех направлений и жанров. В тот момент, когда я взялся за неё, библиотека представляла из себя жалкое зрелище истерзанной и засаленной макулатуры. Вначале я попросил шефа закупить пару новых книг, хотя он и отнёсся к этому довольно скептически. Затем же, увидев, что они приобрели огромную популярность среди пациентов, он согласился на закупку ещё парочки. Потом, на оставшиеся от какого-то бюджета деньги, мы сделали в библиотеке ремонт, купили новые книжные шкафы, починили или выбросили изорванные книги, навели порядок с каталогом. Со временем, наша библиотека стала даже в некотором роде объектом престижа и нашей отличительной особенностью, поскольку другие больницы не могли похвастать таким ухоженным и образцовым литературным уголком. А престиж и красивый вид наш шеф всегда очень любил. Он даже заказал бронзовую табличку «Библиотека», которую мы повесили на новую дверь, и при приезде каких-либо важных гостей это место было одним из обязательных пунктов для демонстрации. А я же просто любил книги, которые там были. У меня был свой собственный ключ, как привилегия одного из основателей, и я часто проводил там многие часы из положенного мне ночного времени отдыха за чтением очередного интереснейшего романа с лихо закрученным сюжетом. Сегодня же я не стал в ней надолго задерживаться. Недолго думая, я взял подвернувшиеся с полки «Осмотр на месте» Станислава Лема и «Иудейскую войну» Лиона Фейхтвангера и вернулся обратно в блок. Пациент номер один уже как ни в чём ни бывало снова сидел на кровати, уставившись в стену. Я протянул ему книги.
– О, спасибо огромное, наконец-то что-то стоящее, – парень заметно повеселел. Можно теперь выйти на улицу?
– Конечно, пойдём. А то ты тут уже наслаждаешься «Стенографией» слишком продолжительное время. Одежда есть?
– Да, мне выдали, – он указал на висящий на крючке для одежды ватник. Ну, хоть что-то.
Я отпёр служебную лестницу, которой никто никогда не пользовался, и мы спустились вниз тёмными пролётами, толкнули старую деревянную дверь и вышли в молочно-белый день. Здесь, в этой части парка было почти не чищено, потому что с этой стороны здания обычно никого не выводили на прогулку. Солнца не было, однако уже была ранняя весна и света в дневные часы уже было довольно много. На скамейке, стоящей возле старого, раскидистого ясеня лежало сантиметров тридцать снега. Я смахнул его рукавицей, потоптался ботинками, приминая снег вокруг, и мы сели. Парень закрыл глаза на своём бледном-бледном лице и глубоко дышал свежим морозным воздухом. Я прекрасно понимал его состояние. В палате грязные зарешечённые окна были наглухо заколочены и открывать их не разрешалось. Нормально мыть окна с решётками тоже не представлялось возможным, поэтому смотреть через них тоже было не очень. Оставив человека в покое, я просто молча сидел, думая о чём-то своём. Далеко за забором было слышно проезжающие изредка по дороге машины – медленные тяжёлые грузовики и лёгкие, быстрые автомобили. Огромные снежинки медленно и беззвучно падали на всё вокруг, смешиваясь с миллионами таких же снежинок, уже завершивших своё падение. Я задумался о том, что каждая из них сохраняет свою индивидуальность только пока она обособлена от остальных. Я попытался проследить взглядом судьбу отдельных снежинок после того, как они падали на снег, но понял, что не могу их потом даже отыскать, стоит мне лишь на мгновение отвезти взгляд.
И всё-таки, я не мог понять, что же в этом молодом человеке было такого странного? Почему это какой-то особенный пациент? Как по мне, самый обычный парень, вполне нормальный, хоть и немного нервный, и словно бы уставший. Про какие там галлюцинации рассказывал шеф, непонятно, он даже на обычного пациента нашего штатного отделения не тянул. Совершенно адекватен. Галлюцинации у людей на моей памяти случались в совсем уж запущенных случаях – у допившихся до белой горячки мужиков, шизофреников, которые совсем теряли связь с этим миром, в ноль угашенных героиновых, псилоцибиновых6 или мескалиновых7 наркоманов. Наконец, я решился на прямой вопрос, который шеф запретил мне задавать.
