– Доброе утро. Тощий, если будешь снова курить в туалете, устроим полный досмотр твоих вещей и всё что найдём – изымем, – я торопился в пищеблок и не хотел особо долго трепаться с ним.
– Ну-ну-ну, начальник, не заводитесь. Правила я знаю, – Тощий в мгновение ока с ловкостью фокусника спрятал куда-то сигарету и теперь стоял, ухмыляясь. – Говорят, вашими стараниями нас будут кормить чуточку лучше, а? Лично я вам очень благодарен, еда – то немногое из радостей жизни, что нам здесь остаётся, верно? – он подмигнул мне.
Ругань из-за картошки произошла буквально час назад, а Тощий уже всё знал. Чем более закрытым является общество, тем с большей скоростью распространяются по нему слухи.
– Имей ввиду, Тощий, на будущее, так сказать. Мне известно гораздо больше твоих тайников, чем ты думаешь, поэтому если будешь слишком наглеть, мы найдём способ, как осложнить тебе жизнь. Не считай себя умнее всех на свете, – я ненавидел так говорить, но порядок должен был соблюдаться, и Тощий тоже прекрасно это знал. – Если благодарен, то будь добр, в благодарность просто помолчи, мне уже пора. – Я уже собирался уйти, как вдруг за моей спиной, примерно в десяти сантиметрах от меня раздалось резкое, недовольное, нечленораздельное мычание бедолаги из ближайшей палаты. Я аж подпрыгнул от неожиданности. Тощий запрокинул голову и принялся хохотать от души. Я с досадой развернулся, схватил за шиворот испугавшее меня тело и чётким, отработанным годами движением, отправил его обратно в его палату.
– Не беспокойтесь, гражданин начальник, всё будет прилично, вы же меня знаете. Нет, правда, это очень приятно видеть, что человек ответственно относится к своей работе, даже к такой, как ваша, – не унимался Тощий. Если бы я не стоял здесь и у меня была бы хоть маленькая толика того, что было когда-то, я бы вас первым взял к себе в дело, молодой человек.
– А что ты имеешь против моей работы? Если бы меня здесь не было, кто бы тогда следил за вами всеми, а? Уверен, к своей жизни лично ты относишься с большой внимательностью. И безусловно, её ценишь. Так что будь благодарен и веди себя прилично. И вообще, что-то я не очень хочу к тебе в дело, Тощий. Сам видишь, куда тебя привели твои дела, – настало время улыбаться мне. Но на самом деле такие шутливые перепалки были у нас обычным делом.
– Не-не-не, начальник. Вы просто молодец, я без шуток говорю, – эти слова не мешали ему продолжать скалиться. – Но дела делам рознь, знаете ли. И не всегда их нужно оценивать только по тому, куда в конце концов судьба привела человека, ведь так? – он снова мне подмигнул. – У меня во время войны был случай…
– Это какой войны? С Наполеоном, что ли, Тощий? Всё, прекрати болтать, мне пора.
Он ещё что-то кричал, неугомонный, мне в след, а я, расстроено взглянув на часы, пулей побежал на пункт выдачи пищи.
– Ты где шляешься?
Другой санитар, мой сменщик. Только пришёл, а его уже тошнит от этой работы. Уже очень раздражён и зол на всех подряд. Что ж, я могу тебя понять, когда-то и я так относился ко всему тому, что не считал важным в жизни. Я улыбнулся ему одобрительно.
– Все хорошо. Я на штрафную.
На штрафную – это когда ты не раздаёшь людям миски с едой, а просто катишь тележку, но потом перемываешь на мойке всю грязную посуду за всеми людьми. Огромную грязную гору, почти без моющих средств, закупленного количества которых, разумеется, не хватает на всё. И ещё очень повезёт, если сегодня повара не переборщат с маслом, иначе отмывка идёт ну совсем уж туго. Вообще это делают по очереди, и сегодня была не моя очередь, но раз уж я опоздал, то решил не портить человеку и так вечно отвратительное настроение, и добровольно вызвался поработать. Коллега, несколько смягчившись, поставил огромную кастрюлю с кашей на тележку, а я покидал подносы с чаем и хлебом с маслом на нижний ярус, и мы покатили.
Пациенты дёргались и мычали, едва только завидев нашу процессию. Однако, не все. Некоторые начинали судорожно теребить одежду, некоторые хватать других пациентов, размахивать руками. Раздача еды всегда сопровождалась большим ажиотажем, а различные знаковые проявления психических расстройств часто резко усиливались. Кто-то начинал истекать слюнями, кого-то тошнило. Всякое можно было увидеть. Никогда не забуду свою первую кормёжку, когда я вышел на раздачу в самый первый раз. Разумеется, меня поставили везти тележку, чтобы потом отправить мыть кастрюлю с пригоревшей дочерна едой. В первой же палате пациент, схватив миску, запустил в неё свои пальцы и, взяв содержимое, принялся размазывать все это по своему лицу и одежде, крича от боли, вызванной обжигающе горячей едой. Затем, с диким воплем, он бросился на меня и стал наносить эту вкусняшку на лицо и мне. Я стоял тогда, совершенно оторопев и не мог даже пошевелиться. Тот самый разрыв моего мировосприятия. Отторжение действительности. Осознание того, что не укладывается в наше понимание, или того, что не укладывается в наши догмы поведения, чаще всего просто приводит людей к самому настоящему ступору, потому что во многом все наши действия и реакции происходят по заранее выученной и натренированной модели, которую мозг усвоил за века эволюции и закрепил за годы нашего взросления. Общество всегда учит нас действовать по типовой, обкатанной, удобной ему схеме. Мы никогда не задумываемся о тех действиях, которые совершаем на автомате, будь то соблюдение дистанции при ходьбе в толпе или извинения, произносимые после того, как случайно столкнёмся с кем-то на улице. В тот момент же я просто оторопел, не успев даже испугаться. А ведь это был даже не буйный пациент, к которым меня допустили только спустя два года, и то проведя специальное обучение и экзамен по обращению с ними. Это был обычный человек, съехавший с катушек, беззлобный, но вытворяющий странное. Меня тогда привела в чувства смачная оплеуха другого санитара, которую тот отвесил этому художнику современной живописи и его слова, полные злобы и ненависти: «Проклятые психи! Иди умойся, я подожду».
Тогда, уже оказавшись дома после своей смены, я впервые осознал по-настоящему, что оказался в мире с изменённым понятием о правильном и неправильном поведении. Впрочем, какой бы изменённой не была эта реальность, в ней существовали правила, и я был одним из тех, кто следил за соблюдением этих правил. Большего от меня не требовалось. Хотя я всё равно продолжал относиться к пациентам с уважением, свойственным здоровым людям. Многие санитары не знали даже имён пациентов, для них они существовали под номерами, которые им присваивали для раздачи лекарств. Как раз именно сейчас мой напарник и держал в руках планшет-коробку для утренней раздачи таблеток по программе. Он сверял номер на специальной, не снимаемой бирке у пациентов, прикреплённой к их левой руке со своим списком, а затем выдавал положенные им препараты и воду и ждал, пока они не выпьют таблетки, запивая их водой. Потом человек показывал ему язык, показывая, что всё проглочено, и очередь переходила к следующему.
– Ну что, пойдём к самым вежливым?
Мы потихоньку осилили наш этаж, разрешили все возникшие ссоры, убедили пару человек лечиться, кого-то уговорами, кого-то угрозами заставив проглотить все положенные лекарства. Потом наступила очередь спецблока для буйных, который располагался отдельным крылом от основного здания. С буйными было, с одной стороны, тяжелее, потому что некоторых приходилось довольно муторно развязывать и ждать, пока они поедят. Следили за ними другие специально обученные санитары, покрепче и потяжелее, мы же просто приходили их кормить, потому что пищеблок располагался в нашей зоне ответственности. Но, с другой стороны, с ними было и легче, потому что содержали их запертыми по одному, а припадки у них, вопреки расхожему мнению, на самом деле случались довольно редко и, как бы это дико не звучало, эти буйные персонажи вели себя, по большей части, спокойнее наших подопечных. Почти все они были под воздействием препаратов, подавляющих агрессию, поэтому проблем не вызывали. Кроме ухода за ними, разумеется. Палаты у них были устроены немного по-другому, чем у основной массы, которые жили по четыре-шесть человек в больших комнатах. Здесь комнатушки были маленькие, без выступающих частей и лишних предметов. Ну и, конечно, такие палаты снабжались кроватями с соответствующими приспособлениями.
