Крылан достиг Симферопольского шоссе и полетел вдоль него. Здесь дождя не было, а слева уже чуть просветлели брюшки тяжелых, низко ползущих туч. Крылан на бреющем полете догнал какой-то одинокий грузовик и прицепился сзади к клеенчатой обшивке фургона. Он расстегнул пару ремней и забрался внутрь. Там оказались пустые деревянные ящики для овощей. Места под самым потолком было предостаточно, и он пробрался по ящикам в самую глубину фургона, прицепился к потолку и решил поспать.

Грузовик никуда не сворачивал, и Крылан успокоился, убаюканный мерным покачиванием, рокотом мотора, шумом колес.

Однако сон не шел, в голову все время лезли какие-то мысли – о себе, о своей работе, о предстоящей Катастрофе, о Верочке.

Тут он вспомнил, что деньги у него кончились. Она дала ему немного на звонки еще месяц назад, чтобы он звонил ей, но часть из них он потратил на звонки своим подопечным, а часть просто была сожрана неисправными автоматами, которых в этом одичавшем городе становилось все больше и больше.

Крылан ухмыльнулся, вспомнив, как последний раз, когда автомат сожрал у него подряд три монетки и так и не соединил, он побил от обиды все фонари в округе и напугал насмерть какого-то мента, сорвав в темноте с него фуражку и улетев с нею в черное безмолвное небо.

Крылан подумал о Верочке, вспомнил, как она всегда хватает трубку после первого же прозвона, как будто в ожидании держит телефон на коленях, и взволнованно говорит:

– Я тебя жду. Здравствуй. Как ты себя чувствуешь? Ты не болен?

Как это его уже достало!

Ей ли не знать, что он не болен, что он просто не может быть болен. Его, честно говоря, и впрямь раздражала эта ее чрезмерная забота. И тогда он говорил:

– Да что-то не очень. Устал сегодня, голова сильно болит.

Это была исключительная и наглая ложь, и она должна была это понимать. Но она не понимала. Материнское сердце ничего не понимало. Оно просто любило.

Верочка тогда начинала волноваться. Она просила залететь послезавтра в ее лабораторию, только, конечно, ночью, завтра она специально поставит 24-часовой опыт на культуре тканей и под этим предлогом останется на ночь на работе. Она на хорошем счету, охранники ночью спят, и в ее лабораторные боксы никто не сунется. Пусть он обязательно прилетит – она сделает все анализы и, если надо, раздобудет лекарства…

Какая чушь! Какая антинаучная суперчеловеческая чушь!

Он не может болеть, она же сама зашила гены регенерации и стабильности гомеостаза в его хромосомы, сама изъяла из его хромосом основные геномы патологического мутагенеза. Почему она не хочет дать эти дары человечеству? Странная женщина, все гении странные. Странная любимая мама…

Она всегда продолжала зудеть. Она требовала, чтобы он научился отдыхать.

– Я только этим и занимаюсь! – отвечал он раздраженно.

Она высказывала сомнения в том, что причина головной боли в перепадах давления, ведь в его теле были запрограммированы безотказные механизмы саморегуляции – и сосудистого тонуса, и частоты сердцебиения, и обменных процессов. Она начинала гадать, что, может быть, он ел некачественную пищу – и так далее и тому подобное…

Тогда Крылан тоскливым голосом начинал с ней спорить, мол, зачем она говорит всякие глупости, ведь она прекрасно знает, что некачественной пищи для него не существует, что он может есть любую органику. Она тогда тоже начинала злиться и говорила:

– Ну тогда я не знаю!

А он ей бросал:

– А что ты знаешь?

Тогда она его спрашивала:

– А почему ты так со мной разговариваешь? – И кончалось тем, что он или она на полуслове бросали трубку.

Но он все равно почти сразу ей перезванивал и говорил, что он ведь ее очень любит и очень ей благодарен, что она за него волнуется, и что он обязательно прилетит. Просто он был действительно очень занят в последнее время: решил плотнее заняться своим проектом, а для этого приходится преодолевать большие расстояния, поддерживать связь с сотнями людей, наблюдать, анализировать, все время что-то придумывать и хитрить.

Ведь обстановка действительно меняется, уже начались еще не уловимые сейсмологами тектонические подвижки, а чтобы вывезти всех людей, которых он без их же ведома отобрал в «Ковчег», потребуются и силы, и время, а он ведь не ОВИР какой-нибудь, и не еврейское агентство «Сохнут», и не боевик общества «Память».

Он всего-навсего маленький монстр и, как и всякий монстр, должен действовать скрытно и осторожно. Он один, а она почему-то не хочет ему помочь. А он знает почему – потому что она не верит в его предсказания…

Тут они вновь начинали спорить, и опять на повышенных тонах, но она вдруг перебивала его на полуслове и говорила грустно:

– Не бросай меня, возьми меня в свой «Ковчег»…

Значит, она все-таки верила в его предсказания, хоть и все время спорила. Спорила, но верила.

Тогда он вздыхал и отвечал:

– Ты не можешь туда поехать, ты ведь не еврейка.

Голос ее тогда вдруг холодел, и она спокойно говорила:

– Ты меня шантажируешь. Если ты мне не поможешь, я сама уеду. Выйду замуж за еврея и уеду. И ты меня не остановишь.

– Нет, конечно, если ты очень хочешь, я могу тебе что-нибудь посоветовать, – осторожно говорил он.

– Я не нуждаюсь в твоих советах. Единственное, что меня интересует в этой жизни, – это закончить свою работу. И ты прекрасно знаешь, что я сделаю это. А вот если разумная микст-система типа тебя, да еще способная телепатически реплицироваться, чего я когда-нибудь все-таки добьюсь, родится в стенах нашего института, в этой идиотской тупой стране, это может оказаться не самым лучшим подарком человечеству.

– О-о-о! Да это ты меня теперь шантажируешь! А вдруг именно здесь, на этой богом забытой одной шестой территории планетарной суши, воцарится царствие небесное? Быдло устремится в театры и галереи, пьянь начнет ходить в библиотеки, воры пойдут во врачи и учителя, а правительство вдруг перестанет набивать карманы и вытащит из подземных коммуникаций и теплоцентралей тысячи бездомных и уже безвозвратно слабоумных детей-токсикоманов…

– Понимай как хочешь! – в ее голосе начинали звучать истерические ноты, и он тогда старался уйти от этой болезненной темы и начинал расспрашивать ее про маму, про дочь и так далее. Главного он таки добивался – она выдавала сама себя, и он теперь знал, что она готова уехать, а кроме того, что она в своих уникальных исследованиях наверняка чего-то уже добилась. Он чувствовал, что Верочка близка к чему-то грандиозному и он, Крылан, не последнее ее творение. И то, что она сотворит в будущем, гораздо больше, чем моделирование и создание такого универсального организма, как Крылан.

«Удивительно, – думал Крылан, – гениальный генетик, а психологически совершенно беспомощна. А еще более удивительно, почему эти козлы из КГБ до сих пор ее не прищучили? Даже телефон не прослушивают. Видимо, заняты, как и все, раздербаниванием ведомств, должностей, приватизацией жилья, заводов, земли, целой страны. А прослушки нет. Я бы, конечно, прослушку почувствовал бы. Но… Вот идиоты! Даже не знают, какое вселенское событие зреет у них под носом…»

Крылан увидел паром издалека, «Палома Сильвер» шел достаточно быстро для такого большого четырехпалубного судна. Он уже вышел из кипрских вод, еего качало, что было вполне естественно для Средиземного моря в этот сезон. Крылан спокойно обошелся бы и без парома, но любопытство толкало его все-таки заглянуть на огонек. Тем более что один из его подопечных, один из лучших людей, на которого он возлагал определенные надежды, как раз должен был отправиться на Святую землю через Кипр, и, по всем расчетам, он запросто мог оказаться именно на этом пароме.

Догнав судно, Крылан опустился на туго натянутый брезентовый тент над смотровой площадкой верхней палубы. Здесь сильно качало, и результат был налицо: несколько пассажиров, несмотря на поздний час и пронизывающий ветер, выползли наружу – кто-то подышать, а кто-то поблевать в гостеприимное море.