– Иди сюда… – непослушными губами произнес Арик. Он услышал, как поднялся Шах в коридоре, подумал, наверное, что хозяин зовет его. Подошел, лизнул холодную потную руку. Собрался было уйти, но на дереве в это время произошло движение – развернулись огромные крылья, существо перевернулось, поползло по ветвям, приближаясь, ловко, как обезьяна, перемещаясь с ветки на ветку.

Арик отпрянул от окна, не смея, однако, сбежать.

Неожиданно существо сорвалось с ветвей и прыгнуло прямо на стекло, мгновенно оказавшись на карнизе. Шах бросился к окну, опрокинул горшки с зеленым луком, расставленные по подоконнику, бешено залаял, обнажая огромные белые клыки, брызгая слюной, тычась носом в дрожащее стекло.

Существо не испугалось. Оно посмотрело на него внимательно, улыбнулось своей клыкастой мордой, но как-то совсем по-человечески —

снисходительно, но вполне дружелюбно, и вдруг опрокинулось, оттолкнувшись от оконной рамы, ухнуло куда-то в сторону, прогремев жестяным карнизом. Арик бросился вновь к окну, хотел было его открыть, но, споткнувшись о горшки и мечущегося Шаха, вспомнил вдруг, что Сильвестр не в клетке и окно открывать нельзя. Тем более что там, снаружи, зима.

Арик еще долго смотрел в темноту, но так ничего и не высмотрел. Внизу шли люди, желтые фонари подсвечивали редкие снежинки, срывающиеся, видимо, с крыш, мальчишки помогали кому-то вытолкать автомобиль из сугроба. В черных ветвях тополя царствовала пустота, и только на самом верху шевелились в лунном свете чудом уцелевшие прошлогодние листья.

Арик прибрал на кухне, позвонил Грачику и потребовал, чтобы тот приехал. Грачик приехал через час, да не один, а с бутылкой «Смирновки». Через минут пятнадцать вдруг объявился и Вовочка. Он тоже притащил бутылку. Этой компанией они и сели за стол. Пили в основном за здоровье новорожденных, их мамы и, конечно, за славное Ариково отцовство. Как обычно, пили, много говорили и совсем не пьянели…

Арик, однако, не решился рассказать друзьям-психиатрам о своем видении. Он был уверен, что они ему поверят, так как подобный случай произошел именно с ними троими в одну теплую летнюю ночь в Новом Афоне на берегу Черного моря, где они, ебудучи еще студентами, отрывались на летних каникулах. Он был уверен, что они поверят ему, а последующие споры, несомненно, затмят радость и величие главной темы, ставшей поводом их сегодняшних посиделок. Арик не сказал ничего.

Утром он встал рано, забрел на кухню поставить чайник и увидел в окне с внешней его стороны, прямо посередине болтающийся на клейкой ленте мятый листочек в клеточку. По диагонали кривыми разнокалиберными буквами было выписано только одно слово: «Поздравляю!»

Арик так и уселся на табурет посередине кухни и долго еще смотрел на этот листочек в окне, думая сразу обо всем: о том, как он скучает по жене, о том, как он счастлив, и о том, кто этот крылатый посетитель – бред, галлюцинация или ангел, сошедший на землю.

Крылан висел под кривым жестяным карнизом и размышлял о погоде. Он не любил этот город, но любил городскую осень. Он удивлялся сам себе. Ну почему его так волнуют эти тревожные октябрьские ночи, когда гремят на ветру кровли старых домов, когда какой-нибудь кленовый лист вычертит вдруг в свете мигающих фонарей свою кувыркающуюся траекторию и шлепнется прямо на нос?

Крылан чувствовал, как холодные струи, каскадом стекавшие с карниза, омывали его со всех сторон, безуспешно пытаясь забраться под плотную мантию крыльев. Внизу был двор, какой-то весь перекопанный, искореженный, с полуразмытыми отвалами земли, полузатопленными траншеями, развалившимися кладками труб, горами строительного мусора. Как люди здесь обитают, как они не ломают себе ноги в этом отчаянном бардаке?

Крылан усмехнулся.

Такие странные эти люди, такие недоступные и такие примитивные! Крылан вдруг загрустил, червь тоски и обиды вновь зашевелился в нем. Но почему так вышло? Так не должно быть, я не могу быть один! Ведь и я человек! Или почти человек…

Крылан отпустил одну лапу, развернулся на другой, перехватился и повернулся лицом к стене дома. Он раскрыл крылья и прильнул к шершавой кирпичной стене. Цепляясь пальцами лап за кирпичи и не отпуская карниз, он вытянулся во весь рост и осторожно заглянул в приоткрытую форточку нижнего окна.

В лицо пахнуло табачным дымом и горьким запахом разгоряченных любовью человеческих тел. Крылан отпрянул, оттолкнулся от стены, отпустил лапы и полетел. Он вдруг оказался среди тех самых кувыркающихся листьев, которые как сумасшедшие носились между стен домов. Крылану неожиданно захотелось лететь низко, он пронесся, гулко хлопая двухметровыми крыльями в длинном арочном туннеле, и оказался на улице.

Он медленно полетел вдоль трамвайных путей, щурясь от ветра и холодного секущего дождя, изредка цепляя крыльями или лапой взбудораженную поверхность черных луж. Ему не было холодно, ему было по-осеннему грустно.

В конце улицы он вылетел к набережной, сиганул прямо вниз и устремился вдоль реки над водой. Он вдруг понял, что ведь это, скорее всего, последняя холодная ночь для него в этом году. Да, он твердо решил лететь на юг и добраться до той земли, которая теперь занимала все его мысли. Так он и сделает! А чего тянуть?

Выберется из города засветло, отсидится где-нибудь в перелеске, а следующей ночью без остановок двинет на юг, вернее, на юго-запад. За ночь он сможет покрывать около тысячи километров, значит, в точке назначения окажется уже через четыре-пять дней. Если, конечно, обойдется без приключений.

Действительно, пора посетить те земли, посмотреть своими глазами, тем более власть меняется, и скоро тысячи советских семей смогут беспрепятственно туда переселиться. Он должен быть готов к этому, выбранные им, Крыланом, люди должны оказаться в их числе, но прежде всего они должны захотеть этого. И он должен им помочь.

Крылан вдруг вспомнил, что в городе у него есть друг, которому он обязан всем и прежде всего – самим своим существованием. Он чуть было не развернулся, замешкался, закружил под огромным мостом, но неожиданная решимость и даже радость посетили его.

Я ведь не улетаю навсегда, я просто лечу на разведку. Конечно, нехорошо, что я ее не предупредил, она ведь будет волноваться. Но, в конце концов, я ведь не маленький мальчик, могу решать, что и как мне делать. Тем более речь идет о таких серьезных вещах. Ничего, я ей позвоню, как только появится возможность. Она ведь все равно будет ждать звонка только в среду, как договорились. Значит, есть еще пять дней, так я уже буду там, в крайнем случае, позвоню в четверг. Только бы она не стала психовать, с этой ее работой она совсем перестала держать себя в руках. Да взять хотя бы эту истерику на прошлой неделе. Подумаешь, очередной мужик от нее ушел! Да он вообще ее не любил! И не уважал совсем. А она – гений. Настоящий невостребованный гений. Нет, надо и ее срочно увозить, пока не прикрыли опять ворота. В этой стране теперь все может начать меняться по непредсказуемому сценарию. И, слава богу, никто пока не разнюхал, какие она ставит эксперименты! Все пока заняты зарабатыванием денег да разграблением страны. Период накопления первичного капитала!

Крылан взмыл вверх почти вертикально. Река после поворота снова ушла на север, и теперь нужно было опять лететь через город. Крылан поднялся высоко-высоко, в такой темноте лететь было как-то неуютно, но так было легче ориентироваться: город был как на ладони и выглядел как подробная крупномасштабная светящаяся карта. Он вдруг показался Крылану каким-то совсем чужим и неприветливым.

А что я вообще здесь забыл? Слетаю туда, все сам посмотрю, подготовлю, потом вернусь, проконтролирую отъезд всех своих подопечных, уговорю Верочку бежать туда же, пока не поздно, и отправлюсь вслед за ними всеми. Должен же я увидеть своими глазами, как все произойдет. Если, конечно, произойдет, если, конечно, я не ошибся в расчетах. По крайней мере, тектонические реакции уже начались, климат теплеет, и никто это уже не сможет остановить. И чтобы что-то существенное предпринять, в запасе у меня есть от силы лет двадцать – двадцать пять. Посмотрим, что можно сделать…