– У тебя нет зрачков! Ты знаешь об этом?

– Что? – удивление ее было искренним. – О чем ты? Что ты несешь? Да при чем здесь вообще я? – Она махнула рукой на Глеба. – Ты посмотри, что с ним! Это тебя не пугает?

– Вижу, – сказал я. – Но и вижу, что с тобой. С тобой тоже не все в порядке.

– Да о чем ты?

– Сходи и посмотри на свои глаза в зеркало.

– ?

– Просто сходи, ладно?

Света затопталась на месте, еще раз кинула взгляд на Глеба, но послушалась и вышла.

Я вспомнил вчерашнюю тетку в окошке приемного отделения. У нее ведь тоже было что-то с глазами. Это новое заболевание? Вирус какой-то новый?

Я снова подошел к Глебу. Наклонился к нему, осторожно прикоснулся к руке – теплой, обычной человеческой руке, тихо спросил:

– Глеб, дружище, ты меня слышишь?

В ответ мне было тихое, мерное дыхание. Никакой другой реакции. Я его ущипнул за предплечье – ноль эмоций.

– Что ж с тобой случилось-то? Что произошло?

В ответ – тишина и никакой реакции вообще. У него ведь тоже что-то с глазами. Но они не белые, как у Светки, и не черные, как у той тетки. Они совсем другие, да к тому же воспаленные, вспухшие. Почему такая разница? Они чем-то разным болеют? Господи, голова идет кругом!

Хлопнула дверь, в проеме появилась Света, подбежала ко мне, будто защищая своего друга от меня.

– У меня, Никита, с глазами все нормально, понял? – сказала она не глядя на меня. – А что ты скажешь про Глеба? Ты понимаешь, что с ним? Что у вас произошло на дороге?

Она повернулась ко мне, ожидая ответа. Я посмотрел в ее молочно-белые и какие-то пустые глаза. Пустые, безэмоциональные.

– Я не знаю, Света. – сказал я, повернулся к выходу. – Не знаю. Вообще сам не понимаю, что происходит.

И вышел из палаты.

В дверях бросил последний взгляд на Глеба и нависшую над ним Светку.

Это какой-то сюрреализм. И я стал его невольным участником.

* * *

По дороге к Петровичу, я пытался заглядывать в глаза всем встречным.

Идти было недалеко, и встречных было не так уж много, но за эти пятнадцать минут я пережил настоящий шок. Почти у каждого был слеповато-белый цвет глаз! Наверное, из десяти встречных белыми глазами обладали девять, и только один попался с абсолютно черными, почти как у той тетки! Скорее всего, она была еще на начальном этапе заражения.

Я поднимался на этаж Петровича не чувствуя под собой ног. И когда меня впустили в квартиру, ничего не слыша вокруг, я прошел в комнату и упал обессиленно в кресло.

Петрович и Серый словно не заметили меня, продолжая о чем-то спорить. Где-то из глубин сознания до меня стали доходить их слова.

– Это точно! – говорит Серый, – ты видишь так же, как и мыслишь!

Петрович прищурился.

– Что ты опять имеешь в виду, плюгавый?

– Ну, я же говогю, Никита, – обратился ко мне Серый, – тугой на все огганы!

Петрович медленно встал с кресла, с металлическим хрустом сжал банку пива жилистой рукой.

– Ты мои органы не тронь, понял? – прорычал он. – Я твои не трогаю, и ты мои не тронь! У меня с ними все в порядке! Уж всяко получше твоих, куриных!

Серый подскочил, поправил очки, подбоченился, как петух, собравшийся принять вызов конкурента.

Я поднял глаза, взгляд стал фокусироваться. И первым делом я стал рассматривать их глаза. Они тоже изменились? Заразились?

Петрович в этот момент уже повернулся спиной и вышел на кухню. Серый, довольный маленькой победой, сел в кресло, повернулся ко мне. Что-то сказал, но я не расслышал, потому что увидел его глаза. Они были такие же белые, как и у Светки.

Я, видимо, ахнул от неожиданности, потому что Серый сразу же подскочил и наклонился ко мне с озабоченным видом.

– Что? – отпрянул я от него.

– Я говогю, все ногмально?

– Да, нормально, – отмахнулся я, старательно отворачиваясь от его взгляда.

Серый пожал плечами и бухнулся в кресло, приложившись к банке.

Я встал, и пошел на кухню за Петровичем, чтобы убедиться, что это и его не миновало. Только зачем? Не знаю. Я попал в эту странную игру, и хочу чувствовать себя уверенным в этой реальности.

Петрович попался навстречу в коридоре, слегка, но преднамеренно толкнув плечом. Глаза его я не успел увидеть – он шел набыченный, глядя себе под ноги. Ухмыльнувшись, посмотрел ему вслед и зашел на благоухающую деревенскими ароматами кухню. Сразу вспомнилось деревенское детство, когда каждый выходной бабушка разводила выпечку – шанежки, булочки, пирожки, даже элементарные блинчики. У меня даже слюнки потекли, ей-богу!

Хозяйка, Клавдия Егоровна, встретила меня искренней улыбкой.

– Ой, Никита! Я даже не заметила, когда ты пришел! Кто тебя запустил?

Я развел руками. Честно, я даже не помнил этого, настолько был не в себе. Думаю, как я вообще в таком состоянии нашел их квартиру…

– Наверное, было открыто, – соврал я. И, скорей всего, не ошибался.

Я сел на табурет, стал наблюдать за руками хозяйки, ловко управляющейся с противнями, которые словно сами доставались и загружались в духовку, а хозяйка была лишь доброй волшебницей. И ароматы, конечно, были, я скажу…

– Никита, ты мне скажи, – прошептала Клавдия Егоровна, наклонившись ко мне, – мой-то что, уже выпивши был?

– Нет, – ответил я. – Ну, не знаю, может без меня, пока я к Глебу ходил. А почему вы так решили?

– Да ведет он себя как-то странно, – сказал она и украдкой заглянула в комнату. – Да и глаза у него какие-то мутные, будто уже приложился…

Я пожал плечами.

– Ничего такого за ним особенного я не заметил. Он, по-моему, всегда такой, нет?

– Не совсем, – серьезно сказала она. – Не совсем. – Она сняла с вешалки кухонное полотенце и нервно затеребила в руках. – Я тебе сразу скажу, что думаю, Никита. Вы же друзья?

Я тут же кивнул, ну а как же.

Она посмотрела на меня своими чистыми, обычными, человеческими глазами, спросила.

– Я же вижу, что-то не так. Я чувствую это. И он не такой, как обычно. Он какой-то… ну…

Из комнаты донеслись крики. Опять эти чудики о чем-то спорят, не иначе.

Клавдия Егоровна снова посмотрела на меня, улыбнулась.

– Вы, может, взяли какую-то гадость в киоске паленую, а?

Я замотал головой, мол, да вы что!

– Ну ладно, ладно. Верю. – Она тяжело вздыхает. – Хорошие вы ребята. Ты, Глеб, Сережка… Ну иди уже иди, нечего тут со мной. Я ведь знаешь, говорить-то могу сколь угодно. Не с кем вот только. Мой-то, знаешь ведь какой…

– Знаю.

– Никита! – донеслось из комнаты. Серый явно нуждается в помощи.

– Иду, иду! – кричу я, встаю и, неловко потоптавшись в дверях, ухожу в комнату.

В комнате Петрович чинно и важно ходил от стенки к дивану величественно, заложив руки за спину, как царь по своим покоям, иногда оживленно жестикулируя и, по всей видимости, вдалбливая «неразумному отроку» Сергею что-то очень важное и глубокомысленное. Тот сидел с отсутствующим видом, перелистывая очередной пожелтевший от времени журнал «Огонек». На столике перед ним расставлены тарелки с салатами и порезанным салом, все это почти не тронуто, в отличие от большой бутылки водки, выпитой примерно на треть.

– Ну, понял ты, наконец? – спросил Петрович, поставив в своей речи напоследок жирную точку, видя, что я вошел.

– Да понял, понял! – нехотя ответил Серый.

– Ни хрена ты не понял, – махнул на него Петрович и, обратился ко мне. – Никита, наконец-то! А мы уж думали так и просидишь весь вечер на кухне с моей э..!

Я сел на диван, пытаясь уловить его взгляд. Петрович ловко разлил по стопкам, потер глаза.

– Ну, гаврики! – он поднял свою стопку. – За праздник!

– Праздник, ага! – повеселел Сергей, поднимая свою стопку.

– Да, праздник, Сереженька! Ты нужды не видал! В девяностые ты еще только родился, а мы вот на своем горбу…

– Чей-то не вижу у вас горбов, перестройщики! – ляпнул Серый и замахнул.

– Знаешь что, Сереженька, – Петрович от негодования даже опустил руки. – Ты вот иногда как ляпнешь – в морду тебе дать сразу хочется…