Лейтенант обошел машину, перешагивая через выложенные Глебом вещи, заглянул через проем в багажник, потрогал пальцем осколки. Огляделся по сторонам и, подняв одну бровь, спросил:

– Так. И откуда камень прилетел?

Не понравилась мне его интонация.

– Ну, ехали-ехали и тут откуда ни возьмись – бах!

– Откуда? – вздохнул лейтенант.

Я пожал плечами: да фиг его знает. Что я ему про метеорит буду рассказывать? Мы и сами были не уверены, что это метеорит.

– Так, – как-то подобрался лейтенант. – Вы сказали «ехали». А с кем? Кто-то еще в машине был?

Он посмотрел по сторонам, но Глеба увидеть за двадцать метров, конечно, не мог. Я указал рукой:

– Вон там, друг мой, сознание потерял.

Лейтенант снова поднял бровь, еще выше.

– Документы на машину, страховку, – произнес он и двинулся к Глебу.

– Документы у него, – кивнул я на Глеба, шагая следом. – Это его машина.

Глеб лежал в той же позе.

– Что с ним? – спросил лейтенант, наклонившись и ощупывая пульс.

– Я же говорю, сознание потерял.

– Как потерял? – посмотрел он на меня снизу вверх. – Вышел из машины, пришел сюда и потерял сознание?

– Ну да. – Я почесал затылок. Дурацкая ситуация. Что ему сказать про этот шарик? И где он теперь вообще? Это же, наверняка, какая-то улика, вещественное доказательство… черт.

– Мы вышли посмотреть, – продолжил я, – что в машину попало, хотели посмотреть. Ну и…

– Нашли?

– Ну да. А потом он потерял сознание.

– Просто так взял и потерял? А где то, что вы нашли?

Я развел руками:

– Где-то здесь. Он выпал у него из рук, когда… он потерял сознание и… упал.

– Понятно, – лейтенант поднялся, отряхнул руки. – Скорую вызвали?

– Да, – ответил я. И в подтверждение снизу на дороге между домами, тарахтя, выползла карета скорой помощи. Огоньки на крыше мигали, но сирены не слышно: улицы все равно пустые.

– Так, хорошо, – сказал лейтенант. – Оформлять ДТП будем?

– Ну, а как же, конечно! Это же ДТП?

Лейтенант вздохнул, посмотрел на Глеба, на выруливающую к нам скорую.

– Ладно, я за протоколом, документы на машину все равно нужны, – сказал лейтенант и направился к своей машине.

– Хорошо, – я присел и стал шарить по карманам Глеба.

В это время двое в белых халатах подошли к нам.

– Что с ним? – спросил один, что побольше габаритами, присел рядом.

– Потерял сознание, – ответил я, доставая портмоне и перебирая в нем карточки и документы.

– Очнулся – гипс, – хохотнул второй, помоложе и поменьше.

Первый не обратил на него внимания, спросил:

– Травмы какие-то есть?

– Нет, – сказал я.

– А Вы ему кто?

– Я – друг. Мы вместе ехали.

Первый поднялся, глянул на нашу машину, снова на Глеба.

– Пульс слабый, но ровный. Со зрачками не очень… Хорошо, будем оформлять, – сказал он и повернулся к коллеге. – Димон, давай носилки.

Димон убежал, а я пошел к инспектору с документами.

Десять минут я подписывал все возможные бумаги и протоколы. Пока я разбирался с медиками, заметил, как лейтенант Носов прошелся вдоль кустов, в попытке, видимо, отыскать вещдок, но, ничего не найдя, быстро ретировался, посоветовав вызвать эвакуатор. Я кивнул. Посмотрел на полупустую улицу, пошарил в своем кошельке и решил, что лучше сам отгоню машину к дому Глеба: машина на ходу, а платить этим стервятникам совсем не хотелось.

Я скидал вещи в багажник, захлопнул его. На меня в разбитый проем зиял голый салон. Вот ведь! Надо заехать домой, взять какую-то пленку, скотч и заклеить на всякий случай. Сколько Глеб пробудет в больнице, я не знал, а защитить от непогоды все равно надо, пока он не поставит новое стекло. За целостность содержимого машины я особо не переживал: Глеба знал весь район, вряд ли найдется такой придурок забраться внутрь его машины и чем-нибудь поживиться.

Открыл дверь, собрался было сесть в машину, но в последний миг решил найти этот странный камень. Вернулся, шарил по кустам возле ямы, ползал по траве, метров двадцать квадратных, наверное, обшарил руками, но ничего не нашел. Значит, все-таки, этот дэпээсник его забрал. Вот почему он так быстренько смылся! Сволочь. Вещьдок ему, видите ли… Ну, что ж, значит не судьба. Жаль, конечно. Загадочный предмет, очень загадочный.

С этими мыслями я добрался до своего дома на проспекте Ленина. Ранним утром в воскресенье улицы были пустынны, одинокие пешеходы и машины словно сонные мухи лениво ползли по своим делам.

Бросил машину у подъезда, взбежал на свой этаж, ворвался в квартиру. В комнате на разложенном диване, запутавшись в простыне, крепко спала Маринка. Совсем забыл, что она у меня живет сейчас. На цыпочках прошел к шкафу, на антресолях нашел старую пыльную пленку, в шкафчике целый рулон скотча и тихонько вышел из квартиры, аккуратно притворив за собой дверь.

Провозился с обматыванием двери багажника полчаса, так устал, что решил не отгонять ее к дому Глеба, а поставил на сигналку и вернулся к себе в квартиру. Сходил в душ, очень хотелось кофе, но, подумал, допил полбутылки минералки, отыскавшейся в холодильнике, и завалился к Маринке. Теплая и сонная повернулась ко мне, обняла, и я почти сразу провалился в долгожданный сладкий сон. Последнее, что помню, это мерцающий маленький загадочный шарик в руках Глеба.

Глава 2.

И приснился мне сон.

Стою посреди поля, по которому ходил к маме на работу, когда мне было лет семь, это было последнее лето перед школой. Мы тогда жили в одноэтажном районе Нытвы, рядом с железной дорогой в покосившемся деревянном домике …

А через «железку» раскинулось это бесхозное поле.

На нем ничего не садили, потому что почва была сырая, болотистая. Дикое, в общем, поле. С соседних улиц раньше сюда гоняли на выпас домашний скот: коз, овец, коров. Пока еще могли себе позволить такую роскошь – содержать их. Теперь животных на этом заброшенном поле не увидишь. Некого стало пасти.

С обеих сторон «железку» обрамляют неуместно торчащие насаждения – тополя, липы, березы, в общем, так называемые «лесопосадки».

Так вот, стоял я посреди этого поля, смотрел по сторонам в полной тишине. Пусть даже во сне, но звуки-то должны быть какие-то? Запахи, может…

Но не слышал я даже птиц, хотя по зеленым, кудрявым деревьям лесопосадки догадывался, что лето в самом разгаре. Да и теплый ветерок овевает, лохматит волосы, солнце высоко в небе пригревает.

Только в остальном – необычная, зловещая, я бы даже сказал, гробовая тишина. И запахов никаких…

На краю лесопосадки, метров двести от меня, появился человек. Старик в грязно-черном балахоне, с капюшоном на глазах. Лица не видно совсем, только белая острая бородка торчит. Противная такая.

Ну и он просто вышел из-за деревьев незаметно и встал на краю. Смотрит.

А на поле-то я один! На кого же он, странный такой – летом в балахоне – смотрит?

Я оглянулся. Кроме меня – никого…

Но я же во сне. И сразу испуга никакого нет. А чего?

Я, значит, махнул ему рукой, привет, мол.

Но старик не ответил, продолжил пристально вглядываться в пространство перед собой. Как истукан, прямо. Вынесли манекен старика в балахоне, выставили перед деревьями и… все. Мне даже сначала смешно немножко стало.

Но в следующий миг что-то задребезжало в душе, мандраж какой-то внутри, где-то в животе, будто съел чего. Потому что с этим стариком было что-то не то…

Рядом с ним появляется другой человек, помоложе, но в тряпье, который медленно спускается с пригорочка и идет ко мне.

Но я почему-то продолжаю стоять и ждать, что же будет дальше.

Вслед за первым из-за деревьев появляются еще люди. Сначала несколько, человек может десять-пятнадцать, потом еще столько же, и еще. Все какие-то одинаковые, как солдаты…

Цепочка растягивается на сотню метров. А люди из леса все выбегают и выбегают – разные: и мужики, и бабы. Только старик стоит на месте и смотрит. Отсюда плохо вижу его лицо, к тому же спрятанное почти полностью за капюшоном, но чувствую его взгляд. Нехороший, недобрый, колючий. Это он все тут замыслил, думаю я, это его люди, он здесь главный…