– Ну, давай, давай, танцуй, Головастик! – кричит широкая пьяная рожа, появившаяся перед ним, – отрабатывай!

Чей-то женский голос из толпы выкрикивает:

– Хоть бы кто закусить дал, бедолаге!

Егор кое-как сглатывает, переводит дыхание и продолжает танец. Голова кружится, но он уже не может остановиться. Ведь вокруг люди, которым он нужен! И он будет танцевать для них, пока не упадет от усталости!

Неожиданно что-то больно ударяет его по заднице. Егор резко оборачивается. Перед ним стоит неразлучная и самая ненавистная ему троица.

– Опять ты? – говорит Лапа. – А ну, пошел отсюда, Урод.

Егор оглядывается вокруг. Кольцо его почитателей сразу же распадается. Те, кто еще стоит рядом и улыбается, делают вид, что ничего и не было. А ведь он для них так старался!

– Ну ты че, не понял? – повторяет Шпын и с размаху бьет Егора в живот. Но он даже не пошатнулся. Шпын округляет глаза. Он-то думал, что Урод как обычно сломается пополам от его сильнейшего удара.

– Эй! Че за дела? – подкатывает справа Сохатый, – повторить что ли?

Обидно, конечно, думает Егор. В голове еще приятно шумит, и реакция заторможена. А ведь праздник только начинается!

Но, встретившись с почерневшим взглядом Лапы, он все-таки понимает – если не хочешь быть избитым при недавних своих почитателях, то лучше удалиться. Он ведь не совсем дурак!

Под свист и плевки Егор быстро теряется в толпе.

Глава 5.

Шеф свалил после обеда, и мы расслабились. Алевтина по одному нас вызвала к себе и выдала под роспись зарплату в конвертах. Когда мы пересчитали, то приятно удивились – шеф сдержал свое обещание и выплатил больше обычного.

Первым выразил свое восхищение конечно же Серый:

– Ну что, коллеги, где сегодня отмечаем пгаздник?

– Не больно-то радуйся, балда, – осадил его Петрович, складывая свои купюры обратно в конверт. – Сегодня добавили, завтра вычтут!

– Какой праздник сегодня? – спросил я. – Он вообще-то завтра.

Петрович и Серый переглянулись, и будто бы перемигнулись.

– А вообще сегодня День Граненого Стакана! – сказал Петрович.

– Ах, это! Я и забыл, – сказал я. – У нас после каждой получки такой праздник.

– Ну, ты же знаешь, – развел руками Петрович. – Чего же тогда глупые вопросы задавать?

– А пгаздничные дни пгопускать не хорошо!

Я смотрю на двух заговорщиков, улыбаюсь. Удивительно наблюдать, когда они хоть в чем-то солидарны.

– Ну, и у кого на этот раз соберемся?

– Сегодня точно ко мне, – сказал Петрович. На наши вопросительные взгляды он продолжил. – Во-первых, моя очередь принимать гостей, а, во-вторых, я тут сало в выходные закоптил – пальчики оближешь.

– Ну, если сало, то это совсем другой разговор! Так и порешим.

– Заметано, дгужище!

Они сразу оживились, засобирались. Я хлопнул в ладоши.

– Так, вообще-то сейчас еще есть время немного поработать, а?

– Ну, да, конечно! Погаботаем еще, только совсем немного, окей?

Петрович с недовольным видом пошел к себе на склад, пробурчав в дверях:

– Шефа нет, так чего нам тут торчать, не понимаю…

Серый ухмыльнулся, а я углубился в отчеты. И кто придумал эти праздники среди недели?

Полшестого оба с нетерпением сидели и вполголоса о чем-то шептались, ожидая часа икс.

– Ну ладно вам, – не выдержал я. – Алевтина только что ушла…

Оба вскочили:

– Ну и нам пора, да?

– Поехали? – сказал Петрович.

– И махнул гукой! – добавил Серый.

– Поехали, – вздохнул я. – Выходите, я вас догоню.

Я еще просмотрел почту, потом сохранил данные, выключил комп.

По дороге из офиса к проходной мне все не давало покоя видение про Ольгу. Неспроста же оно было? Может, надо просто позвонить ей, узнать как у нее дела? Сделаю это попозже, вечером, если опять не забуду. Мы, как это ни странно, до сих пор созваниваемся с ней изредка, никак она меня не отпустит. Или я ее…

Я вышел из проходной, перешел дорогу к аллее набережной. Серый и Петрович ожидали на лавочке, оживленно беседовали. Петрович мял между пальцев сигарету, с нетерпением ожидая момента, чтобы ее выкурить. Удивительно, что ни о чем не спорят, а сидят чуть ли не обнявшись и солидарно хают руководство завода за неправильное ведение хозяйства, за низкие зарплаты, за сокращения и ожидание новых перспективных заказов.

– Ну что, народ для разврата собрался? – провозгласил Петрович, когда увидел меня. – Выдвигаемся?

– Да, пошли, – сказал я. Они поднялись. – Только план такой: вы на проспекте свернете к магазину, закупите, что надо, а я в это время сгоняю в больницу к Глебу.

– Так может все вместе? – спросил Серый.

– Зачем всей толпой ходить! – сказал Петрович. – Вон начальник сходит, проведает, а нам потом расскажет. Правильно, Никита?

– Да. И к тому же всех туда точно не пустят. Я и сам по блату договорился.

– Я бы тоже мог по блату! – возразил Серый. – Ты же знаешь…

– Да помолчи ты, блатной нашелся! – отрезал Петрович и отвесил ему дружеского «леща».

С пруда тянуло бодрящей свежестью, ветер усиливался, холодало. Я накинул капюшон.

– Ну, что, ребята, пошли?

– Ну, неужели! – пробурчал Петрович и первый двинулся в сторону проспекта.

Серый пожал плечами, и мы пошли следом.

Поднявшись на проспект по длинной лестнице, мы разминулись. Серый и Петрович пошли в «Пятерочку», а я свернул направо к больнице.

Перед тем, как зайти в приемное отделение, я набрал Светку, и она уже ждала меня в холле, нервно перетаптываясь с ноги на ногу.

– Пошли, – без лишних слов сказала она, только увидев меня, и двинулась через дверь с надписью «только для персонала» по длинному коридору. Я заспешил за ней. Вопросов не задавал. Понимал, что дело плохо, но хотелось прежде самому увидеть все без ее комментариев. Что же ее так напугало?

И войдя в палату к Глебу, понял ее опасения прямо из дверей.

На первый взгляд в небольшой одноместной палате лежал не Глеб, а очень похожий на него человек. Веки опухшие и покрасневшие, тело периодически вздрагивает в конвульсиях. Когда подошел ближе, он, словно почувствовал меня и резко открыл глаза – красно-кровавые они слепо уставились в потолок, из горла послышался глухой рык, мощное тело напряглось, вены на шее и руках вздулись. В этот миг Светка за моей спиной вскрикнула, закрыла рот руками, отвернулась. Потом глаза Глеба закрылись, и он снова замер в умиротворенной и расслабленной позе.

– Кто это? – вырвалось у меня. Я тряхнул головой. – Господи, я имею в виду, что с ним? Что с ним такое?

– Это Глеб, Никита, – сказала тихо Света. – И я не знаю, что с ним. И никто не знает.

– Как так? Ты же видишь, что он не в порядке?

– Вижу…

– Его как будто избили! – кричал я, больше от испуга и непонимания. – После того, как отвезли в больницу! Он на дороге просто потерял сознание, но был нормальным! А сейчас посмотри на кого он похож! Посмотри на его глаза!

Света отшатнулась от меня к стене, прижалась, испуганно глядя на меня.

– Я знаю! – вскрикнула она. – Я видела его, когда привезли! Он был нормальным!

– И что? Его здесь что ли избили?

Она опустила глаза, тихо заплакала.

– Его никто не бил, Никита. Он сам…

– Что значит «сам»? – наступал я на нее. Света словно впечаталась в стену.

Я краем глаза заметил в ее взгляде что-то странное. Чтобы убедиться, протянул руку, приподнял ее подбородок, сказал, как можно спокойнее.

– Света, посмотри на меня, пожалуйста.

Она расслабилась, подчинилась.

И тут я увидел ее глаза. У нее не было зрачков. Просто белые, чистые, без зрачков глазные яблоки. Я даже не сразу поверил своим глазам. У нее что, какие-то модные бесцветные белые линзы? – возникла первая мысль.

– Что у тебя с глазами? – естественно спросил я.

Поднятые в удивлении брови не были наигранными.

– Ничего. А что?

Я смотрел в ее широко раскрытые испуганные глаза без зрачков и мысленно щипал себя не веря в происходящее.