* * *

– Я готова на все! – твердо вымолвила Гюльаим, и ее бедный жених побледнел и переменился в лице, словно жестоким булатом пораженный ее кроткой, но вместе с тем непоколебимой решимостью.

– Будет больно, – строго предупредила Мурава. – Мы с Анастасием, конечно, сделаем все возможное, но полностью избежать страданий все равно не удастся!

– О каких страданиях ты говоришь! – горячо воскликнула Гюльаим, – Разве какая-нибудь боль сможет сравниться с той, которую я испытала год назад, когда поняла, что мир света для меня потерян и моему избраннику придется искать себе другую жену. Теперь, когда все позади, я приму любую муку, как награду, ибо это будут страдания во избавление, боль, которая поможет мне снова увидеть этот мир и того, кого я больше жизни люблю!

Таких слов Аян уже вынести не смог. Ну почему эти испытания выпали не ему! В смятении он отправился к матери, дабы у нее испросить совета и найти утешение. За ним двумя золотыми ручейками, гордо неся длинные изогнутые хвосты, потекли два пардуса: верная Хатун в такую трудную минуту не могла покинуть любимого хозяина, а Малик не захотел оставить Хатун.

Госпожа Парсбит долго молчала, прищурив окруженные лучиками-морщинками глаза. Разбирала золотистую шерсть своих пятнистых родичей, устремляла взгляд в далекую небесную синь: советовалась с обитающим в запредельных чертогах великого Тенгу мужем. Затем посмотрела на сына долгим взглядом и притянула его к себе.

– Ты хочешь знать, что я думаю? – спросила она.

Аян кивнул.

– Этот чужестранец странно одевается, еще более странно говорит, – задумчиво проговорила Владычица, поправляя отделанный черным бархатом вдовий убор. – К тому же, он очень молод. Но он не похож на тех надменных чужеземцев и вонючих заклинателей, которые толпами приходили к нам в вежу, но так и не смогли ничем помочь. Спроси у Барса. Думаю, он не стал бы тащить на закорках через весь Булгар этого парня, если бы не имел на то веских оснований.

Хотя слова матери несколько ободрили несчастного жениха, прежде чем вверить судьбу своей возлюбленной силе врачебного искусства и воле богов, он решил еще раз переговорить с лекарем. Этот ромей, ровесник приемного брата, в самом деле так мало походил на долгобородых, заплесневелых стариков, которые вечно трясутся над секретами своего искусства, опасаясь с их разглашением утратить свою власть. Авось, объяснит, что к чему.

Анастасий как раз общался с родными его невесты, подробно расспрашивая их о характере недуга, поразившего год назад девушку, и о том, какие использовались средства, чтобы его изгнать.

– Скажи мне, – обратился к нему молодой хан, и голос его предательски задрожал. – А Гюльаим ты будешь лечить тоже с помощью игл?

Анастасий ответил на вопрос улыбкой, и Аяну почему-то стало легче на душе.

– Мне понадобится очень тонкий и прочный нож, сделанный из бронзы, а еще лучше – серебра. – сказал он. – Найдется ли здесь кузнец, способный мне помочь?

Ободренный Аян поглядел на старшего брата. Словно специально для подобного случая тот выкупил в прошлом году у соседа Кури пленного старика-ромея, оказавшегося настоящим кудесником по металлу. Он умел вытягивать из серебра и злата нить толщиной в волос и плел кольчуги, которые не пробивала ни одна стрела.

Только вот беда, старый мастер Флор обладал нравом невероятно сварливым и упрямым и, зная себе цену, брался за работу, только когда имел к ней какое-то свое, не всегда понятное прочим, расположение.

Хан Камчибек посулил мастеру свободу, по опыту зная, что от подобной награды не сможет отказаться ни один, даже родившийся в семье холопов человек. Расчет оказался верен. Хотя старик проворчал что-то типа: «А что я с ней делать-то буду на старости лет!», его вечно прищуренные от работы, покрасневшие от огненного жара глаза засветились. Хан Органа знал, что у мастера где-то в Херсоне осталась дочь с внуками и зятем. И было бы совсем неплохо хотя бы перед смертью их всех повидать.

Однако оказалось, что получить вожделенную награду не так-то просто. С мастера катился пятьюдесятью ручьями пот, в тигле плавился уже, наверное, сотый серебряный дирхем, на полу валялись кучей искореженные, смятые в гневе, испорченные заготовки, а до завершения работы было, как до Царьграда или еще далее. Упрямец Анастасий внимательно осматривал со всех сторон новый инструмент, сверялся со списком труда Галена, который все время держала наготове Мурава, и качал головой: надо переделать.

Так продолжалось много раз. В конце концов, терпение у мастера Флора лопнуло, и он высказал соотечественнику все, что о нем думает, используя выражения, принятые у матросов в Херсонском порту.

Тороп думал, что Анастасий ответит. Потомок моряков, задолго до падения священного Иллиона бороздивших виноцветное море, он знал немало смачных словечек и временами вставлял их в речь. Но сегодня то ли потому, что рядом находилась Мурава, то ли потому, что предстоящее ему дело требовало высокой душевной сосредоточенности и он уже не первый день очищал свою душу молитвой, а тело – постом, молодой лекарь выслушал брань с поистине христианским терпением. Вместо него вспылил Аян, хоть и отдаленно, но уловивший общий смысл выданной мастером тирады.

– Дунгус! Свинья неблагодарная! Что ты себе позволяешь? Хочешь, чтобы я тебя обратно Куре продал или отправил к хазарам в соляные копи и на булгарские серебряные рудники?!

– Да хоть в Тартар! – взорвался в ответ херсонец. – Только от этого сумасшедшего подальше! Пусть сам кует, раз такой умный! Ведать не ведает, что хочет, а все туда же, учить пытается!

– Пожалуйста, попробуй еще раз, – с ледяной вежливостью обратился к мастеру Анастасий, беря его за локоть своими цепкими пальцами. – Думаю, на этот раз у тебя все получится!

– Насмеялись над стариком, – проворчал мастер Флор с укоризной. – Свободу посулили!

– Если меня постигнет неудача, – пообещал ему Анастасий. – Я займу твое место!

Произвела ли на мастера впечатление невозмутимая непреклонность юноши, тронуло ли сердце обещание, данное человеком, который сам только что побывал в плену, но следующая заготовка превратилась в нож именно таких размеров и формы, какие были обозначены в списке. Анастасий просиял, облобызал мастера, весь перепачкавшись в саже, а затем повернулся к Аяну и сказал спокойным, будничным тоном:

– Завтра можно приступить.

Молодой Органа ничего не ответил, но на его лице появилось смешанное выражение ужаса и решимости его побороть, какое бывает присуще только очень храбрым людям при встрече с неизвестным.

В эту ночь почти никто не спал. С вечера Анастасий с Муравой еще раз выслушали сердце и легкие Гюльаим, осмотрели ее глаза, а затем, наказав ей не принимать никакую пищу и побеседовав с ее родичами, остаток ночи провели в благоговейном бдении перед опоясанным золотым сиянием ликом своего Бога. Тороп подумал, что премудрые лекари ведут себя в точности как юные отроки накануне дня, открывающие долгие и суровые обряды посвящения.

Приготовления начались вскоре после того, как белоснежный огненногривый конь тресветлого Хорса начал свое величественное шествие по лазурному мосту небосклона. Горячее дыхание зноя еще не сошло на землю, веял легкий ветерок, принося с реки прохладу, выпавшая в степи роса, прибила к земле вездесущую пыль. Наполненный успокаивающими ароматами цветущего шалфея, тимьяна и мяты воздух был так прозрачен, что внимательный глаз мог без труда разглядеть каждое перышко пестрой изнанки крыльев парящего в вышине стрепета или пересчитать сусликов, караулящих свои норки на другом берегу Итиля.

Впрочем, среди обитателей вежи Органа занимать себя подобными пустяками могли, разве что, отошедшие со стадом далеко в степь пастухи. Всех же прочих, не исключая еще не совсем выживших из ума стариков и более ли менее разумных детей, в это утро интересовали вопросы куда более важные. Все понимали, что в руках молодого ромейского лекаря находится сейчас не только судьба Гюльаим, но и будущее всего племени.