Верно в другой раз Лютобор ни за что не оставил бы хулу безнаказанной: сколько бы Белен ни пыжился, русс всегда находил способ выставить его дураком, что было не так уж далеко от истины. Но сейчас ему было просто не до того. Пардус, только что крутившийся под ногами, внезапно сорвался с места и исчез в ночи. Лютобор не стал его преследовать, зная, что это дело не менее бесполезное, чем ловля солнечных зайчиков. Малик вскоре вернулся и сам. Ожившим обрывком солнечного луча закружился он вокруг ног хозяина, то ли призывая куда-то идти, то ли пытаясь предостеречь

– Что это с ним? – удивился Вышата Сытенич

– Хазар учуял, – отозвался русс, надевая на шею своего питомца ошейник и пристегивая цепь.

***

Вскорости и остальные узрели вздыбленные над откосом тени и отблески факелов. Впрочем, подданные кагана оповестили о своем приближении задолго до того, как стали видны. Их истошные вопли разносились, верно, далеко за пределами царского града.

Мерянин всегда полагал, что, хотя каждый человек должен уметь в достойных выражениях оплакать потерю или проводить ближних в иной мир, громкие стенания и слезливое причитывание – недостойны мужчин. Вот бабы – другое дело! Этих хлебом не корми – только дай поорать да похрестаться – хоть похороны, хоть свадьба. У хазар, верно, на то, что достойно, были другие взгляды, впрочем, Тороп недаром считал хазар племенем поганым и нечестивым, живущем на белом свете только Даждьбожьим попущением.

Соплеменники мальчугана, среди которых Тороп увидел Булан бея, и неизменно сопровождающие их эль арсии-телохранители, выли громче и отчаяннее волчьей стаи, застигнутой в голодную зимнюю пору лютым морозом и пургой. Они били себя в грудь, рвали одежды и посыпали головы прахом земным. В неверном сумеречном свете они походили на скопище нечестивых навий, не находящих приюта ни в одном из трех миров.

– Почто это они так разоряются? – не без дрожи в голосе спросил Путша.

– Так велит их обычай! – пояснил Лютобор. – Белые хазары и эль арсии воют из уважения к родным малыша, ну а всякий там черный люд просто от страха, что им головы оторвут за то, что хозяйское чадо не уберегли.

Переводя товарищам то, что мог уловить из хазарского ора Лютобор, по своему обыкновению насмешливо улыбался, но его прищуренные глаза внимательно вглядывались в надвигающиеся сумерки, пытаясь определить количество незваных гостей, а сильная рука сдерживала Малика, который воинственно рычал и раздирал когтями воздух и прах земной.

Отделившись от толпы соплеменников, к откосу подошел Булан бей.

– Эй вы, собаки нечестивые! – крикнул он на ломаном словенском. – Вы здесь не видели мальчика на сером коне?

Конечно, Булан бей учил словенскую речь, общаясь с не очень-то покорными вятичами и объясняясь с рабами, захваченными в разоренных славянских селищах. Вежества так не наберешься. Но хазарин не больно-то к нему и стремился.

– Собак нечестивых, ты, бей, у себя на кошаре поищи, – отозвался Вышата Сытенич. – А что до мальчишки, то мы тут выловили одного, упавшего в реку с конем, а ваш, не ваш – сами разбирайтесь!

Хотя, по Торопову разумению, хазарам следовало бы обрадоваться, найдя своего отпрыска живым и надеющимся на выздоровление, увидев мальчугана бессильно распростертым на речном берегу, они разразились громогласным воплем, таким истошным и заунывным, что удивительно, как не разверзлась земля и не вышла из берегов река.

Мерянин отыскал взглядом в толпе Азарию бен Моисея. Хотя тот выглядел подавленным обрушившимся на его голову несчастьем и еще более постаревшим, у него хватало сил сохранять достоинство, приличествующее мужу. Он не стонал и не бил себя в грудь, и когда кто-то из родовитых хазар подошел к нему со словами поддержки, сказал спокойно и даже буднично:

– Мой сын слишком рано решил, что сумеет в одиночку совладать с этим конем.

И только подрагивание высохшей старческой руки выдавало, как глубоко он потрясен случившимся.

Булан бей угрожающе сдвинул черные кустистые брови.

– Здесь не обошлось без злого умысла! – проговорил он зловеще.

Затем подождал, пока его слова передадут всем, выделяя каждое слово, отчетливо произнес:

– Сына достойного Азарии бен Моисея пытались убить!

Мгновенно затихшая толпа, содрогнулась от ужаса и заволновалась в смятении, подобно тому, как волнуется и трепещет молодой осинник, чуя приближение крылатых сынов буйного Стрибога. Страшные слова, подхваченные множеством уст, пронеслись черной волной, принеся на откате вопрос:

«Кто решился на подобное?»

Незаметно ухмыльнувшись, Булан бей сделал своим людям знак, и они швырнули под ноги толпе опутанного крепкими кожаными ремнями человека. Тороп с удивлением узнал давешнего пленника. Лицо юноши было опять разбито, на разорванной рубашке алела свежая кровь.

– Вот ядовитый змей, которого достойнейший Азария бен Моисей так заботливо пригрел на своей груди! – пояснил Булан бей, не скрывая своего торжества, страшного своей неуместностью.

Старец покачал головой.

– Какие есть тому доказательства? – спросил он сухо. – Разве можно совершить злодеяние, будучи связанным по рукам и ногам? Или же нашего гостя на какое-то время разрешали от пут?

– А разве для того, чтобы испугать молодого, норовистого жеребца, не достаточно бывает одного резкого окрика, – возразил ему с вызовом Булан бей. – К тому же разве кто-нибудь еще, кроме неверного пожирателя свинины, решился бы посягнуть на священную особу потомка рода Ашина?

Азария бен Моисей повернулся к истерзанному бедолаге, которого он по-прежнему не называл ни пленником, ни рабом.

– Можешь ли ты сказать чего-нибудь в свое оправдание?

Хотя, вне всякого сомнения, молодой ромей понимал, какой карой грозит ему предъявленное обвинение, его гордое, замученное лицо осталось спокойным.

– Мне не в чем оправдываться, – ответил он с достоинством. – Вы можете подвергнуть меня любому испытанию, можете даже лишить жизни, но я клянусь бессмертием своей души, что нет на мне вины! Господь свидетель, я всегда был привязан к Маттафию и желал ему только добра!

– Лжешь, собака! – закричал Булан бей. – Да отсохнет твой гнусный язык! Я не видел еще ни одного ромея, который желал бы добра моему народу и не мечтал бы о том, чтобы его извести! Вы тесните нас в причерноморских степях, облагаете наших купцов непомерными пошлинами, подстрекаете алчных руссов, ведомых Ольгой, крестницей цезаря, захватить земли наших данников. Ваши слова всегда лживы, ибо вероломны вы сами!

Хотя сейчас, как и всегда, Булан беем руководила его безграничная злоба и жажда мести, стоило признать, что в речах хазарина все же была толика истины. Когда-то ромеи были дружны с хазарами: беспрепятственно селились в Итиле, возводя там дома и храмы, помогали хазарам строить неприступную крепость Белую вежу или, как ее именовали по-хазарски, Саркел, сын хазарской царевны Чичак (в крещении Ирины) даже облачился в императорский пурпур, взойдя на Цареградский престол.

Однако соперничество в припонтийских землях и гонения на хазарских единоверцев, усилившиеся в последние годы в ромейской земле, сделали былых друзей врагами, и потому Булан бею не составило особого труда пробудить живущую в сердцах его соплеменников и их мусульманских слуг ненависть.

– Смерть неверному! – закричали родовитые хазары, и их темные глаза загорелись гневом.

– Смерть нечестивцу! – эхом отозвались наемники эль арсии, и в их руках, несмотря на царский запрет, сверкнуло оружие.

– Казнить его, немедля! – единым дыханием вынесла свой безжалостный приговор толпа.

***

– Они что там, с ума все посходили? – возмутился Твердята. – Да кто ж так суд вершит?! Эдак можно обвинить любого! Разве это по Правде?

– А что, разве старый Турич судил по-другому? – нахмурил брови Вышата Сытенич. – Хазары хоть и верят в Творца Небесного, но исказили веру так, что ее и узнать нельзя. Вот и не могут отличить где Правда, а где Кривда.