Добравшись до того места, где последний раз видел красную шапочку, мерянин нырнул с открытыми глазами, пытаясь что-нибудь разобрать в поднявшейся со дна мути. Красная шапочка, видно, очень приглянулась Водяному, и он сразу забрал ее. Тороп наткнулся на черноволосую голову мальчугана и потянул за вихры. Неизвестно, откуда у мерянина взялось столько силы, но он одним рывком вытащил мальчишку на поверхность. Тот еще дышал.

В следующий миг их обоих уволокло под воду. Мальчуган запутался в стремени, и гигантская туша захлебнувшегося коня тянула его на дно. Вот когда Тороп в очередной раз пожалел о своей холопьей доле. Будь у него, как у всякого свободного мужчины, на поясе нож, оба были бы спасены. Судорожно обшаривая одежду незадачливого наездника в поисках чего-нибудь подходящего, чем можно было бы разрезать путы, Тороп услышал звон в ушах и ощутил подступающую слабость. Требовался хотя бы один глоток воздуха. До поверхности было далеко, сквозь толщу зеленоватой, вспененной, как хмельная брага, воды светило солнце. Тороп попытался разжать руки и всплыть подышать, но утопающий, не открывая глаз, вцепился в него мертвой хваткой.

Верно, древний змей Велес, хозяин подводного мира, получил бы сегодня хорошую жертву: доброго коня и еще двух человек в придачу. Тороп окончательно выбился из сил. Выжатые легкие настойчиво требовали заполнить их чем угодно – водой ли, илом ли – все равно. В холодной, мокрой темноте мерянин уже различал косматую зеленую бороду и выпученные рачьи глаза Водяника, видел покрытые зеленой слизью цепкие руки с перепонками между пальцами и безобразный чешуйчатый хвост.

Но неожиданно речная гладь разомкнулась, и в глаза Торопу брызнул солнечный свет. Водяное чудище нырнуло обратно в свой омут. Перед глазами Ящера Перуновой молнией сверкнул острый нож, разрезавший стременной ремень и отделивший мертвое от живого. Чья-то сильная рука сгребла в охапку, как котят, Торопа и черноволосого мальчугана, отбирая у Велеса его жертвы. Эту руку, покрытую диковинными узорами, Тороп, конечно, узнал. Тот, кто Перуну служит, козней Скотьего бога не боится. Лютобор греб одной рукой, другой, поддерживал на поверхности головы ребят. На мелководье их встретили новгородцы.

На берегу собрались все: и боярин, и дядька Нежиловец, и Путша, и Талец с корелинкой. Даже Белен не счел за труд спуститься к воде посмотреть, чем кончилась безумная затея Драного Лягушонка и не надобно ли пока стрыю Вышате покупать нового холопа. Меж людских ног, рискуя лапами и хвостом, беспокойно крутился пятнистый Малик, чувствовавший себя виноватым из-за того, что не посмел последовать за хозяином. У самой кромки воды пловцов ожидала новгородская боярышня. Тонкие пальцы девушки с такой силой вцепились в черную косу, что побелели костяшки пальцев.

– Дышит, нет?

– Вроде дышит.

– Да что с ним станется, где это видано, чтобы лягушки тонули!

– Всяко бывает.

– А с другим что?

– Да не толкайтесь вы тут! Отойдите, не мешайте, а то как Велес разгневается – всю хворь на вас переведет!

Оказавшись на берегу и отдышавшись, Тороп почувствовал себя намного лучше, только в ушах еще звенел леденящий душу хохот Водяного и по телу разливалась такая усталость, словно три дня без роздыху тянул на лямке по каткам ладью. А вот маленький наездник, похоже, нахлебался речной воды, да и конь его помял изрядно. Он лежал на песке, неподвижный и бездыханный. Его правая рука и нога, придавленные конем, были неестественно вывернуты, на боку быстро расплывался огромный багровый кровоподтек. Смуглое от природы лицо приобрело мертвенный восковой оттенок, по-детски пухлые губы, над которыми еще первый пушок не пробивался, окружила страшная синяя кайма. Великий Ящер просто так не отдает то, что было ему предназначено.

Но ведь недаром после смерти матери Мурава слыла лучшей в Новгороде льчицей, да и Великий Бог, именем которого она заклинала хвори, сказывали, имел власть не только над миром живых, но и над потаенными Велесовыми владениями.

– Мой короб! – властно приказала боярышня, опускаясь подле мальчугана на колени и обнимая губами его полураскрытый рот.

Кто-то из парней, кажется, Талец, помчался за коробом, а остальные отошли в сторону, чтобы не мешать. Тороп остался. Не для того он в омут лазил, чтобы костлявая Морана сразу же уволокла им спасенного. Не оставил боярышню и Лютобор. Надо же было кому-нибудь объясниться с незадачливым наездником, когда тот в себя придет, а из присутствующих лучше русса никто не владел наречиями Великой Степи. Сначала мокрые до последней нитки пловцы попеременно надавливали мальчугану на грудь, не давая сердцу умолкнуть, потом, когда он начал дышать сам, помогали Мураве накладывать лубки.

Когда усилия юной льчицы увенчались успехом и малыш открыл глаза, произнеся что-то невнятное на чужом, но странно знакомом языке, Тороп так обрадовался, что чуть было не расцеловал его и боярышню, а в придачу и всех новгородцев, включая Белена. Но, подняв сияющее, как днище уплывшего котла, лицо, мерянин встретил холодный, насмешливый взгляд Лютобора. Выкрутив воду из своего плаща, русс, как бы невзначай, негромко заметил:

– А я думал, ты не любишь хазар.

Когда до мерянина дошел смысл сказанного, ему больше всего на свете захотелось прыгнуть обратно в омут. Уж лучше до скончания века Водяному Хозяину прислуживать, чем, встретившись в ином мире с отцом, объясняться, зачем рисковал жизнью, спасая сына его убийц. Как он мог обознаться? Ведь и лицо, и обереги на одежде, и сбруя утонувшей лошади выдавали принадлежность мальчишки к ненавистному племени. Теперь Тороп вспомнил, где прежде видел его. Это был сын седобородого хазарина, сумевшего так властно осадить Булан бея. Сын врага, более могущественного и знатного, чем все те, с кем Торопу прежде приходилось встречаться.

Мерянин едва не бросился между девушкой и раненым. Ему хотелось закричать: «Не смей к нему прикасаться! Его соплеменники убили брата твоего отца! Извели весь мой род! Он тоже вырастет и станет безжалостным воином или торговцем, жадным до рабов!»

– Что с тобой, Торопушка? – приподняла Мурава соболью бровь.

Мальчуган встревоженно шевельнулся, пытаясь приподняться. Его поврежденные члены теперь надежно скрепили лубки, а раны утешила добрая мазь, исцелившая когда-то в Новгороде Торопа, и он освободился из-под Велесовой власти настолько, что начал осознавать, что с ним происходит. Испуганно обведя взглядом сборище совершенно незнакомых ему людей, он вдруг быстро-быстро заговорил, то ли пытаясь что-то объяснить, то ли о чем-то прося.

– Хазарчонок просит отнести его к своим, – перевел Лютобор его слова. – Говорит, что его зовут Маттафий и что он сын достойного Азарии бен Моисея из рода Ашина. Его отец богат и знатен и, как выразился наш пловец, относится к числу немногих счастливцев, допущенных лобызать подошвы тени Бога на земле.

Новгородцы удивленно переглянулись. Все знали, что к роду Ашина, что в переводе означает род Волка, принадлежали тюркские князья, еще много поколений назад правившие у предков нынешних хазар. Среди потомков этого рода мудрецы и шаманы обычно искали человека, достойного занять место кагана.

– Мальчишка говорит, – продолжал между тем Лютобор, – что, если мы сделаем все, как он просит, награда будет такой щедрой, что не снилась даже древним царям Израилевым. И дождь благополучия прольется на наши головы, и милость великого кагана снизойдет на нас… и все такое в этом же духе.

– Знаем мы их награду! – мрачно заметил боярин. – И милость их кагана, и тяжесть его подошвы тоже знаем. Где эта тень ступает, там только хребты трещат!

– Да уж, – подхватил дядька Нежиловец. – Как бы наши хребты не затрещали! Вот как испустит этот маленький поганец дух, что будем делать?

– Да кто Драного просил его вообще из реки вытаскивать? – немедля подал голос Белен. – Где просят, тащится как сонная муха по меду, а где не просили – мыслью полетел! И этот тать лесной с ним заодно! Сговорились тут нам на погибель!