– Может, попытаемся отбить этого парня? – предложил Талец

– Ну да, отбить! – недовольно пробасил дядька Нежиловец. – Ты хоть соображаешь, что говоришь! Тогда нас из Булгара живьем не выпустят!

– Так что же, Вышата Сытенич! – почти заплакал Твердята. – Будем стоять и смотреть, как наш брат во Христе мученический венец принимает?

Булан бей выхватил саблю из ножен. На берегу наступила безумная, звенящая пустотой тишина. Даже река, как показалось Торопу, остановила свой немолчный бег, а может быть, это остановилось время, как тогда в горящем родном селище. Сабля сверкнула холодом вечных льдов и медленно поползла вверх.

И в этот миг в круг неверного света факелов метнулась легкая тень.

– Не смейте! Не надо! Остановитесь!

Это была Мурава. Девушка сорвалась с места так внезапно и с такой решимостью и быстротой, что ни отец, ни стремительный, как пардус, Лютобор не успели её задержать. Она повисла на руке Булан бея, и тот от неожиданности застыл на месте с поднятым клинком. Новгородцы подались вперед, готовые в любой миг прийти на помощь юной хозяйке.

– Выслушайте меня, досточтимые беи! – обратилась боярышня к соплеменникам малыша Маттафия. – Разве не все в этом мире свершается по воле Господа, которого мы равно чтим? И разве не Господь повелевает нам любить ближнего своего как самого себя? Взгляните на сына достойного Азарии бен Моисея! – она указала на мальчика, возле которого сейчас хлопотали усердные слуги. – Он еще слаб и как никогда нуждается в любви и заботе. И если моим скромным усилиям с Божьей помощью и удалось отвратить смерть от его чела, то стоит ли навлекать на него Господень гнев, питая сердца ненавистью, и обагрять меч кровью, свершая суд неправедный?!

Голос Муравы звенел как серебряный родник, вода которого, как известно, даже в жаркий полдень холоднее льда, на нежных щеках играл румянец, глаза горели воодушевлением и убежденностью в своей правоте. Сказать, что Мурава в этот миг была прекрасна, значило не сказать ничего.

Все взгляды были устремлены на нее. Вышата Сытенич перестал дышать, на побелевших скулах Лютобора ходили желваки, а пленный ромей, кажется, забыл о грозящей ему расправе. Смотрели на девушку и хазары, и многие из новгородских мужей желали, чтобы дочь их вождя оказалась бы сейчас где угодно, но не на этом месте.

К боярышне приблизился Булан бей.

– О каком суде неправедном ты смеешь говорить? – спросил он, разглядывая красавицу с вопиющим бесстыдством.

– Не может называться праведным суд, который приговаривает человека к смерти только за то, что он принадлежит к иному племени, – бесстрашно ответила Мурава. – Если все ромеи желают вашему народу зла, – продолжала она, – почему же Господь прислал сыну достойного Азарии бен Моисея спасение от рук воина, верой и правдой служившего цезарю, почему Он принес мальчику облегчение телесных недугов из рук дочери ромейки?

Толпа зашевелилась, передавая из уст в уста слова девушки, красота и красноречие которой, похоже, заставили дрогнуть даже самые суровые сердца. Один Булан бей остался непоколебим, впрочем, недаром Тороп еще в дни плена слышал, как хазары между собой судачили о том, что сердце их вождя сделано из шерсти.

– Твои слова ничего не доказывают! – прошипел он, брызжа слюной, и Торопу показалось, что еще миг, и язык хазарина раздвоится, а тощее тело, покрывшись чешуей, совьется смертоносными кольцами. – Да и кто подтвердит, что ты, подобно другим неверным, не морочишь нам голову?

Булан бей угрожающе шагнул к девушке и едва не налетел на острие меча мгновенно вставшего рядом с ней Лютобора. Подоспевшие следом новгородцы молчаливо обступили обожаемую хозяйку.

– Уймись, Булан! – в голосе Азарии бен Моисея звучало плохо скрываемое раздражение. Оставив сына на попечении слуг, почтенный старец медленно приблизился к боярышне.

– Что ты хочешь, прекрасное дитя? – мягко спросил он.

– Отложи казнь, достойнейший бей! – взмолилась Мурава. – Лучше пощадить сотню преступников, чем казнить невиновного!

Боярышня перевела взор на пленника, которого крепко держали стражи.

– Скажи мне, добрый человек! – спросила она юношу. – Можешь ли ты доказать этим людям, что не виноват?

– Да, моя прекрасная госпожа! – отозвался он. – Я могу доказать это! – во взгляде молодого ромея сверкнула искорка надежды. – Мне прискорбно рассказывать о событии, коему я был свидетелем, – юноша бросил взгляд на окруженного заботливыми слугами мальчика. – Но я готов поклясться, что своими глазами видел, как в тот миг, когда сын достойного Азарии бен Моисея, отъезжал от хазарского стана, один из слуг насмерть испугал его лошадь, уронив ей под ноги горшок с раскаленными углями.

От Торопа не укрылось, что при этих словах лицо Булан бея внезапно стало желтым, как случалось с ним только в случае крайнего испуга. Однако хазарин не потерял самообладания.

– Что ты мелешь, презренный раб! – оборвал он юношу.

– Я свободный человек! – с достоинством ответил пленник. – И я говорю правду.

– Он не лжет! – неожиданно вступил в беседу Лютобор. Он внимательно следил за пардусом, который что-то вынюхивал на одежде мальчика. – Посмотри, бей! – обратился русс к старшему Ашина. – Видишь, эти странные прорехи на одежде своего сына? Ты не знаешь, откуда они взялись?

– В самом деле, – поддержала воина боярышня, – когда я осматривала раны малыша, я еще удивилась, откуда на теле утопленника могли появиться ожоги.

В рядах хазар послышались недоумевающие удивленные возгласы.

– Зачем вы слушаете этих неверных? – возмущенно воззвал к сородичам Булан-бей. – Они же все заодно!

– Есть только один способ узнать правду! – с неожиданной решительностью сдвинул седые брови Азария бен Моисей. Прежде, чем Булан бей успел что-либо предпринять, он подошел к сыну и попросил его рассказать, как было дело.

Хазары, впрочем, как и новгородцы, разом затихли, напряженно ловя каждое слово, слетавшее с уст мальчика. Хотя Маттафий был еще очень слаб, он сумел подтвердить правдивость слов юноши.

– Это был кривой Абдулл, телохранитель Булан бея, – еле слышно добавил он.

– Он бредит! – закричал Булан бей.

– Ты забываешься, Булан! – строго одернул соплеменника Азария бен Моисей. – Мой сын в здравом уме! Хвала Господу, что послал нам это юное создание, – он бросил благодарный взгляд на Мураву, – в котором столь дивно сочетаются красота Царицы Савской и поистине Соломонова мудрость! Я заберу ромея к себе, – продолжил он не терпящим возражений тоном и сделал знак своим слугам, чтобы те сменили стороживших юношу эль арсиев. – Его знания сейчас нужны моему мальчику. А о виновном мы поговорим позже.

И пока Булан-бей, похожий на придавленную конем гадюку, бросал по сторонам взгляды, полные бессильного гнева, старый отец малыша подошел к новгородцам:

– Вы в трудную минуту оказали помощь моему сыну, – сказал он. – Маттафий – мой единственный наследник, Божий дар, ниспосланный мне на пороге моей осени, и потому я не пожалею никаких сокровищ, чтобы вознаградить вас за ваши труды. Потомки древнего рода Ашина еще не забыли, что такое благодарность. Какую плату вы хотите за свою услугу?

– Разве может быть плата за человеческую жизнь? – удивилась Мурава. – Люди моего отца вряд ли думали о награде, когда ныряли за твоим сыном в омут. Ты назвал своего сына Божий дар, – продолжала она. – У меня когда-то был брат, которого так же звали, хотя и на другом языке. В память о моем брате для меня лучшей наградой будет, когда я узнаю, что Маттафий вновь встал на ноги.

Азария бен Моисей улыбнулся. При свете факелов было видно, что лицо его уже покрыто старческими коричневатыми веснушками, но глубоко посаженные под седыми бровями темные глаза смотрят проницательно и по-молодому живо.

– Я вижу, что ты высоко ценишь свои способности, премудрая. Я не люблю быть в долгу, но видно придется. Знай же, что если тебе или храбрым людям твоего достойного отца когда-нибудь понадобится моя помощь, вы можете на нее рассчитывать. И еще я смею надеяться, что в ближайшие дни, когда мой сын немного окрепнет, вы посетите его в моем шатре.