…А снег не знал и падал…

(из песни)

После дикого родового крика ей совсем не хотелось смотреть на новорожденное существо. Оно отняло у нее последние силы. Как ни просили врачи молодую мамашу на мальчика, она отвернулась и погрузилась в сон. Ксения вновь увидела море. Оно ласкало ее утомившееся тело и звало далеко – далеко: вниз, в манящую глубину. И она нырнула так глубоко, как смогла, и стала уходить вглубь. Ей здесь было так хорошо: забытье, никаких проблем и умиротворяющая тишина. Тишина, которая томила и звала дальше. Хотелось все забыть, никого и ничего не слышать. Вода начала убаюкивать ее, но вдруг Ксюша задохнулась. Легкие не выдержали и исторгнули скопившийся воздух, заставив воду отдать молодое тело солнцу.

Задыхаясь и крича, она вернулась к реальности. Около нее бегали врачи, суетились со шприцами мед – сестры, однако, крик, вырвавшись наружу за многие месяцы молчания, не стихал, а наоборот, усиливался и усиливался, заставляя тело судорожно двигаться на родильном столе. Через пять минут родилась и дочь. Ксюша видела улыбающихся медиков, слышала их разговоры о хорошем исходе родов, о здоровеньких и крепеньких двойняшек и удивление, что мамаша с выпученными глазами, в которых был не только страх, но и какая – то отталкивающая брезгливость, никак не хотела посмотреть на своих малышей. Все переговаривались, но от роженицы медсестры отстали.

– Родовой шок, наверное.

– Откуда она поступила к нам?

– Вроде с электрички сняла «скорая».

– Успокоится, надо будет узнать про родственников. Все – таки двойня, одной не справиться. – Заключила врач, принимавшая роды и закончившая обычные дела с роженицей, которая после успокоительного укола уже давно спала, и дыхание уже не было таким прерывистым. – Увозите в палату. На сегодня, кажется, все, последняя. Пойду немного отдохну, а то ночь была напряженная. А за этой девочкой смотреть неусыпно. Если что, будите. Не дай бог, психологический рецидив: дети останутся без молока, да и ей опасно.

С этими словами врач ушла, а медсестры, машинально заканчивая свои дела, еще долго перешептывались о странной роженице. Однако скоро все затихло: рассветало, всех тянуло в сон, и уставшие за ночь люди разбрелись по своим комнатам. Но через полчаса вновь загорелись огни в операционной: привезли новую роженицу. И весь дежуривший медицинский персонал, проглотив зевоту, начал свое обычное дело. С первыми лучами солнца на свет помогли появиться еще одной двойне. На этот раз счастливое лицо матери обнимало обоих сыновей.

Ксюша давно проснулась, ей очень хотелось в туалет, но еще больше хотелось спрятаться под одеяло сразу на несколько дней, до выписки. Все же пришлось вставать. Режим роддома поддерживался по секундам. Вскоре стали приносить детей. Нянечки, видя, что Смирнова накрепко забаррикадировалась под одеялом, заспешили сказать врачу. Та быстро пришла, хотя ее дежурство было закончено, и она уже спускалась по лестнице. Узнав о поведении странной женщины, она поспешила надеть халат и войти в палату. Осторожно села на край кровати, положила руку на дрожащее тело Смирновой и тихо попросила повернуться к ней. Но под одеялом замоталась голова и задергались ноги. Тогда Вера Ивановна, уже видавшая не одну отказчицу за свой тридцатилетний срок работы в роддоме, махнула рукой нянечке, та открыла широко двери, и они вдвоем вывезли кровать вместе с мамашей в предродовую палату, которая на это время пустовала. Оставшись наедине с несчастной женщиной, Вера Ивановна приказала:

– Повернись. Мы одни. Пожалуйста. Я так устала сегодня за ночь. Пожалей меня, старую женщину.

Ксения вылезла из своего добровольного заточения, взглянула в добрые глаза доктора и заплакала.

– Давай, деточка, успокоимся для начала.

– Хорошо, – сквозь слезы пропищала Ксения.

– Почему ты не рада своим очаровательным малышам?

– Я не хочу их видеть.

– Их надо кормить, девочка. Теперь ты мама, а эти два беспомощных существа полностью зависят от тебя. Ты в ответе за них на всю жизнь.

– Не хочу, – угрюмо твердила Ксюша.

– Тебя обидели? Или нет квартиры? Или родителей? Откуда ты?

– Много вопросов, а ответить мне нечего.

– Постарайся сказать то, что тебя так гнетет.

– Не могу. Стыдно.

– Я женщина. Пойму. Считай, что ты говоришь с мамой.

– У меня нет родителей. Они давно погибли. Бабушка умерла. Тетя отказалась от меня. Я детдомовская.

– Значит, нет и квартиры?

– Нет. Продала по глупости, чтобы учиться.

– Да – а – а. А как ты оказалась в электричке?

– К тетке на дачу ехала. Надеялась, что поможет. Она ведь у меня квартиру купила, можно сказать, задарма. А пришлось рожать в вашем городке.

– Москвичка?

– Да. Студентка, была. Успела сдать государственные экзамены, и получить диплом. Работы пока не нашла. А куда я с ними?

– Можно на время оставить в доме малютки. Будешь навещать их.

– Я не могу их видеть! – уже кричала Ксения.

Надолго замолчала Вера Ивановна. Она думала и гладила рукой роскошные русые волосы молодой женщины. Потом резко прижала ее голову к себе, и слезы покатились из стареющих глаз.

– Девонька – девонька, бедная твоя головушка. Тебя изнасиловали, так?

– Трое. – Замычала, глотая слезы, Ксюша. – А шел такой снегопад… И, знаете, такой красивый! Вероятно, он спас меня от сумасшествия… Пушистые огромные снежинки охлаждали мое горевшее тело, а молодым подонкам мешали делать грязное дело. Выругались они убежали, оставив меня в темной аллее парка. Я шла в общежитие короткой дорогой, – совсем разревелась Ксения.

– Поплачь, дорогая, поплачь. Накормим твоих карасиков, накормим. Только что дальше, милая?

– Я их не возьму.

– Я понимаю. Но ты сделаешь их сиротами. Разве тебе нравилось в детдоме? Нет, конечно. Вот и вспомни, что уготавливаешь своим крошкам. Они твои! Забудь про идиотов! Они твои, девочка, твои и все! А государство поможет тебе поднять их и без отказа.

– Пересилить себя не могу.

– Надо! Надо, милая, ох, как надо!.. Твоя душа болит, но она у тебя добрая. Ты же не сделала аборта.

– Это грех.

– Вот видишь, ты знаешь, что это грех. А еще больший хочешь сейчас сделать: раз дала жизнь, значит, обязана вырастить их. Потом гордиться будешь.

– Я не знаю даже кто их отец! Мне они противны: и отцы, и их дети. Кто-нибудь воспитает. Сейчас многим нужны новорожденные.

– А если попадут в руки к негодяям?

– Значит, такова их судьба.

– И ты будешь жить, не думая о них, не вспоминая?

– Забуду, как страшный сон.

– Не забудешь, детка. Все так говорят, а потом ищут своих деток годами, а то и всю жизнь.

– Вы не понимаете меня!

– Понимаю, милая, понимаю. И не осуждаю. Только хочу помочь.

– Зачем?

– Детки больно хороши. И ты еще глупышка, обозленная на весь мир, брезгливая по своей природе. Обидели тебя крепко, нет, скорее оскорбили, опоганили. А ты назло им вымойся, отскреби грязь, не остуди чистые души младенцев. Отдай им теплоту своего сердца, и сама спасешься. Господь все видит и зачтет тебе, девочка моя.

– Я подумаю. Только кормить их не буду.

– А кто будет? Сегодня у всех молодых мам молока на месяц – другой хватает, а потом искусственниками выращивают. Вот и здоровья у детей нет. Давай – давай, голубушка, поднимать карасиков. А сейчас в свою палату: всем я объясню, что возили тебя на осмотр. А ты поспишь немного: придется укольчик сделать. Ничего – ничего, все обойдется.

Ксюше дали успокоительного. Засыпая, она слышала, как сестричка просила всех рожениц не шуметь, потому что у Смирновой были тяжелые роды и ей необходим покой. Наступила понимающая тишина: все отдыхали от кормления, лишь шуршали пакеты с принесенной родственниками едой, да приглушенное почавкание довольных мам.

А Ксюше опять снилось море. Она купалась, ныряла, но вглубь уже не тянуло. Спрыгнув с волнореза, она вдруг ушла глубоко в воду и тут же с парализующим испугом судорожно пошла наверх. После этого больше в манящую воду не входила, а сидела на берегу и любовалась ее бликами, разноцветием оттенков и махала приветливому солнцу, пролетающим чайкам.