У него с ранних лет вместо жажды «богатства» обнаружилось стремление к образованию. Не вполне владея русским языком, Иосиф поступил в местное духовное училище, где преподавание велось на русском, и окончил его с отличием (1888—1894 гг.) Так же блестяще учился потом в Тифлисской православной духовной семинарии (1894—1899 гг.) Большую роль здесь сыграла его духовно-эмоциональная близость к матери, которая очень хотела приобщить своего сына к сословию образованных людей. В дальнейшем самообразование станет одним из ведущих устремлений его души. Он неустанно учился на протяжении всей жизни и был одним из образованнейших людей своего времени. Можно предположить, что именно это стремление питало также и его усилия, благодаря которым в эпоху его правления советский народ стал самым образованным народом в мире.

Поиск духовного смысла бытия в ранней юности вылился у него в форму поэтического творчества, – во время учебы в семинарии Иосиф Джугашвили написал несколько стихотворений. Они были замечены классиком грузинской поэзии Ильей Чавчавадзе: в июне—декабре 1895 года он напечатал пять из них в своей литературной газете «Иверия». Шестое было опубликовано в июле 1896 года в газете «Квали», – это было последнее из известных нам стихотворений Иосифа Джугашвили.

Примечательно, однако, что поэтические опыты пятнадцатилетнего подростка не были забыты и годы, и десятилетия спустя. Стихотворение, написанное им в честь Рафаэла Эристави, в 1899 г. было помещено в книжке, посвященной 75-летнему юбилею большого поэта. В 1907 г. оно было включено, в числе избранных поэтических шедевров, в «Сборник лучших образцов грузинской словесности». А стихотворение «Утро» вошло в школьный учебник «Дэда эна» («Родное слово»), изданный в 1916 г., то есть – через двадцать лет после первой его публикации.

Итак, всего лишь шесть стихотворений начинающего поэта, – но при этом два из них вскоре признаются выдающимися литературными достижениями. Лирический этюд безвестного юноши с божьей искрой в душе встраивается в один ряд с творениями Шота Руставели и Ильи Чавчавадзе, а призывно-вдохновляющее обращение к детям, озаренное мягким светом миропробуждения, многие годы будет звучать нравственным камертоном в тонкой настройке детских сердец.

Да мы и сами можем убедиться, что не только эти, но и все его стихи производят глубокое впечатление, – они просто восхитительны. Они обладают неповторимой тональностью, наполнены эмоционально окрашенными размышлениями о жизни страны, о народной судьбе. В них отчетливо и ярко выражены протест против несправедливости общественного порядка и надежда на ее устранение. В них – сокровенная мечта о правде жизни, устремленность к ее духовным началам. Его строчки, посвященные князю Р. Эристави, дышат восторгом перед «небесной вышиной» благородных чувств и помыслов, они пронизаны гражданским пафосом, любовью к отчизне, заботой о счастье трудового народа.

Поистине таинственное, какое-то мистическое, томящее душу сияние источают его стихи о неведомом страннике, ходившем по домам с нехитрым музыкальным инструментом. Пятнадцатилетний отрок силой пробуждающегося таланта создает былинно-эпический образ старца, который сумел своей песней затронуть невидимые струны в душах людей. Что же это за песня? Как понимает молодой поэт тот порыв, который должна нести в себе песня, чтобы тронуть их сердца? Вот его ответ:

Сказано ключевое слово: правда. Вдохновенная песня старца – это песня правды. Так еще на заре своей юности он заявляет о себе как поборнике правды и справедливости. А ведь правда – нечто большее, нежели истина, пусть и глубокая. Правда наполнена нравственным смыслом, она – синоним возвышенной мечты, чистейшей, как блеск солнечного луча. Высшая, народная правда – то же, что дао у древних китайцев или идея всеобщего блага у Платона, – эта правда как раз и станет его путеводной звездой на всю предстоящую жизнь…

Но каким-то краешком души юный поэт улавливает трагический разлад между этой возвышенностью чувств и приземленной психологией тупого мещанства. Он уже понимает, что даже просветленно-пламенная песня не в состоянии растопить навек окаменевшие сердца. Много ли мы найдем в мировой поэзии примеров подобного напряжения мысли и чувства в момент, когда на песню любви и правды отвечают чашей с ядом те, к кому эта любовь и эта правда обращены!? Песня, вместе с певцом, погибает в столкновении с отвергнувшими ее темными силами:

Но автор не порывает с верой в чистоту духовных помыслов, он окрылен надеждой на торжество света. Той самой, которая одухотворяет его стихи, с трепетом душевным обращенные к луне, плывущей «над скрытой тучами землей». Он раскрывает перед нею свою грудь, он протягивает к ней руки, торопя восход солнца с его ярким лучом светлой надежды. Логика его поэтических образов ведет к мысли о том, что мудрая проповедь правды недостаточна: чтобы развеять сумрак ночи, чтобы разбудить сердца и сокрушить мир тьмы, необходима энергия молодости, полная благословенными и чистыми помыслами. В своих «лунных» стихотворениях он предстает в обаянии юного оптимиста с сердцем, рвущимся из тесной груди на волю. Здесь он – певец волнующего перехода от бледной синевы лунного света к яркому, радостному блеску солнечного луча, он поистине – певец энергичной надежды на светлое будущее. Он весь в этом движении, в этом неудержимом порыве:

Вот так, почувствовав еще в ранней молодости глубочайший разлад в бытии человеческом, его предельно напряженное состояние, он проникается духом надежды, он загорается горячим и благородным стремлением разбудить разум людей, заставить восторженно биться их сердца. Всю свою жизнь он посвятит утверждению справедливости и борьбе за освобождение народа. Но, несмотря на впечатляющие успехи в этих делах, все же придет к мысли, что чаша отвержения не минует и его. «Мое имя тоже будет оболгано», – предскажет он, уже умудренный суровым опытом жизни. И оно, как мы знаем, было оболгано – тем самым мещанством, которому чужды великая правда жизни и возвышенный полет духа.

Тем не менее, ни тогда, в юности, ни позже он не расставался с надеждой на торжество правды, не терял уверенности в том, что высшая правда нетленна, – она не подвластна ни времени, ни злой воле. Не случайно же он пророчил, что поэзия Р. Эристави, вдохновленная любовью к отчизне и заботой о благе народа, перешагнет «грань веков». Предчувствие юной души оказалось безошибочным: лжи о нем самом не поверили те, чьи сердца с молоком матери впитали в себя дорогие для него идеалы. Они, эти идеалы, отступив на время, возрождаются ныне как феникс из пепла. Сегодня его имя вновь становится знаменем всех приверженцев светлых и благородных жизненных ориентиров.

Под впечатлением от его стихов возникает достаточно ясное представление, что в его юношеских стремлениях уже была отчетливо выражена жизненная программа: утверждение духовности и патриотизма, веры и надежды, правды и справедливости. Эта внутренняя связь его стихотворных опытов со всей последующей его жизнью была когда-то замечена тоже еще начинающим поэтом Расулом Гамзатовым. По его мысли, Сталин, не став стихотворцем, все-таки «величайшим стал поэтом», ибо «нет на свете лучше песни, чем доблестная жизнь его!»