Зима выдалась лютая, не иначе кто-то разозлил старика Студенца. Может, плохо задабривали его, мало жертв принесли – кто его разберет! Теперь знай ползи в снегу по колено, трясись от холода, а он, собака, до костей пробирает! Сухой, трескучий мороз, уже нос посинел! Скорее всего, не только нос.

А идти надо – ночью овцы из загона сбежали, да только все целое – и забор, и замок, а животина все одно умчалась в поле. Хорошо, что следы на снегу видно, иначе все, конец ему и его семье. Остаться зимой без мяса – смерть, соседи, конечно, люди добрые, но своя рубаха ближе к телу.

Попытался согреть окоченевшие руки дыханием – ничего не вышло, нужно было варежки брать, а он митенки1 схватил и был таков. Дала бы жена больше времени, собрался бы как следует, но нет, иди, говорит, Иван, ищи овец! Без мяса они, видите ли, помрут, а без мужика, что с ней станется? А с детьми? Дура она и есть дура, угораздило жениться на горластой доярке, повелся, дурак старый, на грудь ее молочную, да на бедра широкие, что ж теперь плакаться, сам виноват. Коль поразмыслить, если она дура, а он – дурак, то стоят они друг друга, идеальная пара.

На снегу пятна алые появились, поплохело Ивану, оступился, ноги увязли, перед глазами пелена стоит белая. Неужто волки овец разорвали?! Да быть того не может, откуда тут зверь лесной? Давным-давно перебили тварей, каждый год лично с мужиками на охоту ходит, чтобы отвадить хищников от деревни, так что же это?!

Заторопился, вглядывается в снежную завируху, а крови только больше становится, будто овцы все разом кровоточить начали, как иконы чудные, которые из Княжества в церковь привезли. Разгневали они Студенца, ох, разгневали. Не место новому богу в этих краях, тут все еще старые духи правят, родовые, природные, древние, как сама земля под ногами.

Прищурился, увидел странное, смахнул снежную пыль с лица, еще раз пригляделся – нет, точно! Лежит на земле пятно серое, а над ним огромный черный коршун склонился, важно головой вертит.

Заорал Иван, поднял палку, которую из дома захватить успел, кинулся к коршуну, а он возьми и поднимись на две ноги! Плащ развевается, глазищи блестят, а сам бледный, как смерть!

Струсил мужик, попятился, запутался в собственных ногах да так и сел в снег. А тварь неведомая наступает, медленно, не торопится, зараза. По лицу видно, что мысленно уже освежевал его тощее тело и сожрал, как и всех его овец!

– Чур! Чур! – заорал Иван, отползая прочь. – Чур меня! Чур!

От страха ничего не видит, только глазищи горящие, встать не может – скользят ноги, не слушаются, колдовство, однозначно колдовство черное! А тварь все ближе, не сбежать от нее, еще пара шагов и все, останется тут лежать, рядом с…

Спиной наткнулся на что-то теплое, опустил взгляд, а там кровь! Море крови, как мог не заметить, когда вперед бежал?!

Повернулся, а прямо за ним овца мертвая, глаза выпучены, будто животное напугали до смерти, все пузо разворочено, кишки на снегу лежат, а вокруг красным-красно!

Испугался, собрался заорать снова, но ощутимый пинок в себя привел. Дернулся, зашипел от боли, схватился за ногу и уставился на смурную девицу, которая и приложила его носком сапога.

– Беги, дура! – завопил Иван. – Там такое… такое идет!

Только вот девица бежать не торопится, смотрит на него сверху вниз, плащ черный за спиной хлопает. У пояса меч висит, а в руках она топорик держит – лезвие поблескивает задорно, видно, что наточено знатно. Мысленно попрощался Иван с семьей, решил, что если уж тварь бледная до него не доберется, то разбойница точно глотку перережет. Но время идет, а она не нападает.

– Овцы чьи? – голос у нее низкий, спокойный, от него мурашки по спине побежали.

– М-мои! – пропищал Иван.

– Вставай, мужик, разбираться будем. – руку подает ему, а он брать не спешит. – Ты примерз что ли?

– А ты кто такая будешь? – с подозрением спросил он.

– С какой целью спрашиваешь?

Хотел ответить, да так и застыл с открытым ртом – из снежной завесы вынырнул настоящий мертвец! Не сойти ему с этого места, если врет!

– Заложный!2 – собственного голоса не узнал, завопил как баба. – Заложный! Беги, девка, беги я…

Еще один ощутимый пинок заставил замолчать. От неожиданности язык прикусил, во рту появился привкус крови. Обиженно прижал пальцы к губам и уставился на девицу, а она руки на груди сложила, смотрит волком, покойника совсем не боится! Да и он нападать не торопится, присел на корточки, откинул капюшон, смотрит глазами своими белесыми, ухмыляется губами сухими.

– Фто вы делаете? – язык во рту начал распухать.

– Овец твоих собираем, не видишь? – заложный обвел рукой поле.

– Так федь мертфые они, – удивился Иван. – Фолки садрали.

– Так и я не то чтобы жив.

Мертвец хищно оскалился, Иван решил было, что сейчас-то точно окажется убит, но девица вдруг отвесила заложному подзатыльник. Тот зашипел, принялся тереть голову, а она только глаза закатила.

– Это могло быть больно, – обиженно пробормотал покойник. – Вставай, мужик, говорить будем.

– Да хто фы такие? – понял, наконец, что убивать его не будут, расслабился, ледяная рука смерти перестала сжимать сердце.

– Мрачный Взвод прибыл на вызов, – девица окинула его безразличным взглядом. – Так откуда, говоришь, сбежали овцы?

Никак простой люд не поймет, что зло и зимой не дремлет. Всем кажется, что нечисть вместе со зверями в спячку впадает и спит до весны, но уверенность в этом обманчива и совершенно безосновательна. Конечно, сложно представить ведьму, завернутую в тулуп, еще сложнее поверить в то, что она в валенках по снегу бродит и на помело садится, но это не повод забывать о Студенце и его дрянном характере. Перевертыши зиму любят, все твари, способные в животных обращаться, потому что зимой охотиться проще, можно к стае прибиться, никто не станет беспокоиться, если зазевавшегося охотника волки задрали, кто там проверять пойдет, не было ли среди зверья кого похуже? Но, чем ближе Коляда, тем опаснее становится в забытых богом деревнях.

Ткнула Ивана в спину, чтобы поторапливался – замерзла, спина заледенела, сапоги мокрые, плащ висит на плечах неподъемным грузом, к полам прилипло столько снега, что можно слепить снежную бабу. Дарий подставил лицо белым хлопьям и радуется как ребенок. Конечно, ему-то мороз не страшен, он вообще прекрасно себя чувствует и постоянно об этом напоминает.

– Болит все еще?

Иван бросил на них трусоватый взгляд из-за плеча и покачал головой. Дарий напихал ему в рот целую пригоршню снега, чтобы язык не распух еще больше, теперь мужик выглядит до крайней степени обиженным.

– Не дуйся, я ж не со зла.

– Не говори со мной, заложный. – Иван активнее заработал ногами, прокладывая им дорогу к деревне.

– Какой нежный. – фыркнул Дарий.

– Что тут странного происходит? – Варна завернулась в плащ, но теплее не стало.

– Да ничего не происходит. Живем себе, в ус не дуем, детей растим. Теперь помрем, наверное, овец-то нет, есть нечего.

– Там не так страшно, как говорят, – попытался приободрить мужика Дарий.

Иван жеста не оценил, запыхтел, как загнанный конь, изо рта пар повалил и повис над ним непрозрачным облаком. Какой-то ранимый мужичонка попался, совсем шуток не понимает.

Деревня как деревня – улица, вдоль протоптанной дороги заборы стоят, за ними прячутся дома. Победнее, побогаче, но в целом – почти одинаковые. Старики говорят: «если видел одну деревню, считай, все повидал».

Ель – Древо Мироздания, местные хорошо подготовились к двенадцати дням Коляды. Пахучие ветви защитят дома от злых духов и прочей ерунды, волнами прущей из Черной Пади.