– Сия тайна останется неразгаданной, Ваня, – произнес Сафрон, – но чтобы такое написать, одного таланта мало, что-то нужно еще.
Они помолчали недолго, и Иван спросил:
– Может быть, чайку, Сафрон Евдокимович?
– Можно и чайку, Иван Тимофеевич, – ответил Сафрон.
И Иван, удивленный таким обращением, ушел ставить чайник на плиту. Поставил. Принес на стол два стакана в подстаканниках, сахар, сухарики московские, а следом и чайник с кипятком.
– Ваня, есть один очень влиятельный человек, который хочет купить твою «Золотую Бабу» – за очень хорошие деньги, – проговорил Сафрон.
– А в чем проблема? Пусть покупает, если хочет, – ответил Брагин и наполнил стаканы свежезаваренным чаем.
– Проблема в том, Ваня, что не надо бы продавать «Бабу» твою «Золотую». Потому, как она реально золотая, как и этот твой «Искуситель» – реально Искуситель. И эти работы достойны лучших мировых выставочных залов и галерей, а не частных коллекций. Но человек очень влиятельный и в будущем сможет сильно помочь тебе, Иван Тимофеевич, – негромко проговорил Сафрон, ложечкой помешивая сахар в стакане.
– Только вот боюсь я твоего «Искусителя», Ваня, боюсь с того момента, как увидел. А «Золотую Бабу», Ваня, придется отдать. Повторюсь, уж больно влиятельный человек просит! – проговорил Сафрон и замолчал, вздохнув.
– Просит, так отдайте, Сафрон Евдокимович, я еще нарисую, – ответил Иван.
– А ты бы достал картину-то, Ваня? – сказал Сафрон.
Иван сходил в загашник, принес «Золотую Бабу» и поставил ее на мольберт на место Оксаны-«Солохи».
– Да, Ваня, необыкновенно сильная работа, – произнес Сафрон, сидя на стуле. И добавил: – Ребенок тоже – к месту. Она как будто бы закрывает его голову руками у основания живота своего. Оберегает от неведомой беды ужасающей силы. Будто спасает от угрозы смертельной.
– А это не ребенок, Сафрон Евдокимович, – вдруг откликнулся Иван. – Это просто человек. Она ведь большая, по моему разумению, была. Вот в пропорции и кажется, что человек, как ребенок маленький, прячется под ее руками, – негромко пояснил Иван.
– Интересное уточнение, Ваня, очень интересное. Ну-ка, открой «Искусителя», – попросил Сафрон Брагина.
Иван снял материю, закрывающую соседнюю картину, и отошел с ней к столу. Сафрон поднялся, с ужасом глядя на «Искусителя», и произнес: «Очень похоже, Ваня, что она нас от него защищает».
Они стояли и молча смотрели на полотна. «Золотая Баба» как будто потемнела, помрачнела, нахмурилась, и ее коми-пермяцкие черты лица обострились, а скулы сжались от напряжения и боли. А «Искуситель» с надменной ухмылкой беззаботно и дерзко продолжал взирать на Ивана с Сафроном.
– Ваня, закрой его, – вдруг тихо попросил Сафрон.
Иван пошел и накрыл картину материей, находившейся в его руках.
– Они же, Ваня, оба с дохристианских времен. И, видно, что очень хорошо знают друг друга! – проговорил Сафрон. – Не следовало бы нам отдавать «Золотую Бабу», ох, не следовало! Да делать нечего. Я поставлю условия при продаже нашему коллекционеру, чтобы он беспрепятственно позволял показывать ее на всех твоих выставках, Ваня. А теперь мне пора.
Сафрон забрал картину и ушел, а Иван отправился спать. Вечером его разбудил звонок телефона.
– Ну что, не передумал еще, москвич? – прозвучал в трубке трогательный голос Оксаны.
– Привет, Оксана. Ничего я не передумал, – ответил Иван. – Когда ты приезжаешь?
– На заводе сказали, что надо отрабатывать десять дней, пока замену найдут, – ответила она.
– Почему так долго? – снова спросил Иван.
– Говорят, что по закону положено месяц, но за меня мастер Сергей Палыч попросил.
Через короткую паузу продолжила:
– У меня время заканчивается, перед отъездом позвоню.
– Дай мне номер твоего домашнего телефона, я тебе перезвоню, – быстро проговорил Брагин.
– Нет у меня никакого домашнего телефона. Я звоню с междугородного переговорного пункта, – ответила Оксана и повесила трубку.
Вышла из будки, села на стул, ожидая следующего разговора, и подумала: «Нет у меня ни домашнего телефона, нет ни дома, ни родителей, ни братьев, ни сестер, ни дедушек, ни бабушек, ни дядей, ни тетей – никого у меня нет! У меня даже точной даты рождения нет. Потому что я подкидыш детдомовский. Вечно испуганный, голодный и плачущий. Которого этот детдом выбросил после восьмого класса в заводское ПТУ учиться на токаря. А завод место дал в женской общаге, в комнате на шесть человек. В которую каждую ночь ломятся небритые хари, разящие перегаром, и лезут под одеяло в грязных носках».
– Иваненко Оксана Владимировна, пройдите в пятую кабинку, вас ожидает Москва.
А Иван в это время вовсю уже рисовал – после телефонного разговора, выспавшийся, счастливый своими прекрасными перспективами и надеждами на будущее. Он работал до пяти часов утра, а потом грохнулся спать. Разбудил его опять телефонный звонок, в двенадцатом часу дня. Звонил Сафрон. Сказал, что через час подъедет, деньги привезет. Брагин сходил в душ, попил чайку и уселся перед новой картиной – «Ночь перед Рождеством». Рассматривая ее в дневном свете, думая про себя: «Вроде ничего получилась, я ее над сценой повешу вместо „Рождества“».
Приехал Сафрон и привез очень внушительную сумму денег, вырученную за «Золотую Бабу».
– Ваня, а ты знаешь, наш коллекционер согласился с выдвинутым требованием выставлять картину на всех твоих выставках, но поставил свое условие – обеспечивать охрану на демонстрации картины будут его люди. Я согласился. Пусть охраняют, – проговорил Сафрон.
– А зачем ее охранять? – спросил его Иван.
– А черт его знает! У них там наверху свои тараканы в головах. Раз «Баба Золотая» – ее надо охранять, – весело ответил Сафрон. Помолчал и продолжил: – А я ведь все, Ваня, о Володе Высоцком думаю. Страсть великая у него во всем и не ограниченная ничем. Видимо, чтобы творить, нужна эта самая страсть! Вот во мне нет такой страсти, и не получается творить у меня, сколько я ни пытался. Ни в музыке, ни в поэзии, ни в живописи не получается. Исполнять – могу. Чувствовать и видеть настоящее – могу. А творить вот не умею. А ты, Ваня, умеешь. В тебе есть эта страсть. Я ее все больше вижу в картинах твоих. Так что твори, Ваня, раз Бог велел!
– Здорово, – проговорил Брагин.
– Что здорово-то, Ваня? – удивленно спросил Сафрон.
– Здорово у вас петь-то получается, Сафрон Евдокимович. Не то что у меня, – сказал и засмеялся Иван.
– Годы тренировок, – ответил, улыбнувшись, Сафрон и добавил, – а новая картина хороша, Ваня! Я ведь ее сразу заметил над сценой-то да рассматривал вот потихоньку, пока говорили. Добрая работа, волшебная! И звезды живые, и луна на небе. Жизнь в каждом мазке, как у Ван Гога или Куинджи. Как назвал? «Ночь перед Рождеством», поди?»
– Ага! А как вы догадались? – ответил и спросил Брагин.
– Нетрудно было догадаться-то, Ваня. Посмотришь на полотно и сразу чувствуешь приближение чего-то важного, радостного, фантастически доброго… Твори, Ваня, дальше! Радуй души людские своими творениями! Помоги Ему сделать этот мир лучше! И проводи меня до машины. Там для тебя сюрприз, – проговорил Сафрон и направился на выход.
На улице достал из машины два номера журнала «Огонек» и протянул их Ивану Брагину: «Почитай на досуге, Ваня, очень познавательный журнальчик. –
И, уже усаживаясь на сиденье, добавил: – Все же нужен тебе настоящий продюсер, Ваня. Меня все больше и больше загружают в театре. И вводят в новые спектакли. Новые роли предлагают. Времени совсем не остается. А это дело требует полной отдачи. Жизнь коротка, как говорят поэты, а надо все успеть! Подумаю я, Ваня, на эту тему посерьезней. Пока!»
Захлопнул дверцу и уехал.
Брагин открыл журнал с закладкой и увидел свой портрет, а под ним надпись: «Персональная выставка Ивана Кошурникова в Москве». Иван закрыл с волнением журнал и бегом помчался наверх. Уселся за стол и несколько раз прочитал большой, развернутый, с хорошими иллюстрациями репортаж о самом себе. Потом вскочил из-за стола и бегом помчался вниз по лестнице на улицу к магазину-гастроному, в киоск «Союзпечать». Запыхавшись, спросил у тети Вали журнал «Огонек» и купил у удивленной женщины все экземпляры. И, что удивительно, то же самое сделал Тимофей Иванович Кошурников, отец Ивана, когда ему в избу принесли этот же журнал «Огонек»! Он сначала пошел и скупил все экземпляры в Усолье. Потом поехал в Соликамск и скупил там. Потом поехал в Березники и, проделав то же самое там, собрался было ехать в областной центр, в город Пермь. Но было уже поздно, а завтра на работу.
