Степан встал и взяв свою сумку направился в прихожую, я конечно же последовал за ним, там он успел мне сказать:

  "Неплохая работа у неё...ритм бы ещё держала и вообще круто было. Мне кажется выход из комфортных условий для неё лучше, она пишет быстрее и талантливей. Прямо как ты Франц...так что давай. Удачи вам."

  Сказал Степан и вышел из квартиры. Топор при этом продолжал стоять на своем новом месте. Значит не его... Я закрыл дверь и вспомнил встречу с Анной Александровной из галереи, а после мне пришла гениальная идея. Я отчетливо видел картину, которую нарисую я...это будет портрет Анны Александровны...точно, она такая...такая мистически-притягательная, наиболее подходящий образ для меня, для моих картин...добавить туда супрематизм и будет...ох будет просто невероятно. Я восторженно и с улыбкой на лице прошёл в гостиную и сказал:

  "Мне пришла невероятная мысль в голову. Я работать!"

  После этого я открыл дверь и сел за привычное место, взяв новый холст, я принялся за работу.

  Работа непривычно шла быстро. Прямо как уже смотря на готовую работу, я переписывал слой за слоем, нанося краску, мешая краску и продолжая писать эту картину. В голове мелькала то уже готовая картина, то наоборот натурщица Анна Александровна, с длинными белыми и холодными пальцами охватывающими меня, с каждой секундой образ Анны все более развязный, всплывал в моей голове, в какой то момент я даже на картине начал изображать Анну Александровну в исключительно нагом виде. Что впрочем только шло на пользу данной работе. То и дело проклиная себя за слишком откровенное и проникновенное отношение к Анне Александровне я все же продолжал изображать её. Я бы даже сказал я начал изображать музу. Именно она и есть муза. Именно она постучала в дверь, окно, мое сердце и разум. Именно она вернула мне возможность рисовать, хотя казалось бы уже несколько месяцев я нечего не делал. Её образ не выходил из моей головы, вот она, обнимает меня, я полностью в её власти, невероятно откровенные сцены, происходили в моем воспаленном и восторженном мозгу, я проклинал себя, но нечего поделать с этим не мог, работа шла, а образ...образ был нужен.

  Через несколько часов работа была готова. Предо мной предстала картина, пока не имевшая названия, пусть разум и хотел назвать её исключительно просто- Анна. На картине была представлена абсолютно голая Анна Александровна, властно сидящая на черном с позолотой троне, под ногами её, белыми и настолько же холодными как руки её, лежали её подданные, лица большинства были пусты и не выражали нечего, но один из подданных по правую руку, был частично списан...ох господи с меня самого, все то же странное и задумчивое лицо, все та же смешная бородка, да это точно я. Смотрю и вожделею свою обнаженную Афину, рассматривая каждый сантиметр её тела, задерживая взгляд на особо интересных местах. В правой руке Анны лежит небольшой шар, я посчитал что использование Державы наиболее оправдано в сей картине, ведь на ней дама эдакая царица, так что иначе и быть не может, в левой руке не было скипитра, там был серп, ржавый на конце, он представлял собой невозможность жизни крестьян в условиях царского быта, в условиях сумасшедшей богемы. С рукоятки серпа капала кровь, прямо на лоснящуюся молодую кожу Анны, капли слизывал с её ног один из подданных. Лицо Анны было направлено прямо на зрителя и с вожделением и наглостью смотрело на ощеломленного зрителя, в данный момент именно на меня. Картина ещё не высохла и краской пахло очень сильно, но мне, в моем слегка затуманенном разуме запах этот был сродни запаху самой Анны Александровны. Запах французских духов, их я хотел было купить Виктории, но думаю, ей бы они не подошли. Анна выделялась на картине, нарисованной в максимально реалистичном виде она опиралась на подданных, написанных в жанре кубизма, позади неё, вместо солнца и луны висели супрематические кресты. Возможно, крестами этими следовало бы закрыть интимные зоны Анны, но все же это было бы лишним актом страшнейшей цензуры, помешавшей этой картине стать столь прекрасной.

  Я отошёл от полотна и вздохнул. Из головы по-прежнему не уходил образ обнаженной Анны Александровны, но теперь он казалось, становился все туманней и туманней. Она видимо уходила, куда-то глубже в мое подсознание и уже не давала знать о себе столь явно и нагло. Хотя я по прежнему боялся, что вспыхнет она в разуме, схватив за горло своими руками и смотря мне прямо в глаза своим пугающе-горящим взором.

  Я вышел из мастерской предварительно закрыв её на ключ. Виктория посмотрела на меня, я явно выглядел странно. Волосы наверняка во все стороны, весь в краске, а взгляд наверняка бегал по всей гостиной, не имея возможности, остановится на чем-то конкретном.

  "Что случилось, Франц?"

  "Все в порядке...я...я дописал работу. Но пожалуй пока её...ей...пусть пока высохнет, и постоит...может это и не совсем то, что я хотел...что следовало написать."

  "Хорошо....конечно...знаешь, я тут подумала. И я хочу пойти сегодня, а точнее уже совсем скоро в Синюю Лошадь. Прочитаю стихи там."

  "Отличная идея, я пойду с тобой."

  Виктория удивилась: "Как это? Тебе ведь не нравится там?"

  "Знаешь, иногда я сам себе поражаюсь...сегодня такой день, когда я понимаю, что...что с тобой мне нужно проводить больше времени, а в Синей Лошади будет Тиняков...спасти бы его от пьянства."

  "Хочешь статья ангелом спасителем для него?"

  "Скорее простым товарищем, помочь ему, взамен на то количество помощи оказанной им для меня...столько всего сделано. Я пока пойду и смою краску. Потом...потом идем в Синюю Лошадь."

  Виктория кивнула и положив блокнот на столик направилась в сторону спальни. Я же быстрым шагом направился к рукомойнику. В голове то и дело вспыхивала Анна...ведьма.

  До "Синей Собаки" мы шли в тишине. Я сосредоточенный лишь на своих мыслях. На то и дело всплывающей Анне Александровне, на картине, на супрематизме, в конце концов, к которому я неожиданно пришел. Виктория шла рядом и была в раздумьях, правильно ли она поступает, что снова идет в обитель алкоголиков и тунеядцев, где каждый лишь пьет и плевать хотел на читающих со сцены. Тем не менее, публику она эту любила. Хлопали они активно, в строчки не вслушивались, замечательно. Что ещё нужно молодому поэту в перестроечной стране? Подобной публики и более нечего.

  Около "Синей Собаки" стояло несколько полицейских, они о чем то громко шутили, то и дело, кидая взгляды на выходящих и заходящих в кабак. Нас с Викторией они проводили удивленными взглядами, видимо не ожидая, что в подобные заведения ходят такие как мы. Спустившись в подвал "Синей Собаки" я сразу же наткнулся на местного бармена Фёдора. Тот остановил нас руками и сказал: