— Тише, Пташка, — едва различимо шепчет он, поднося мою ладонь к своим губам и оставляя на ней быстрый, смазанный поцелуй. Мне почему-то становится неловко, — постарайся сосредоточиться.
Медленно киваю, не отводя от него взгляда. Делаю глубокий вдох, стараясь тщательно вспомнить всё, что произошло за эти месяцы и не акцентировать внимания на том, что обыкновенный поддерживающий жест смущает меня как тринадцатилетнюю.
В моей памяти чётко всплывает всё: шуршание ветвей, чем-то напоминающее шепот Голосов в стенах Дома, журчание ручья, до которого я добиралась почти два дня. Вспоминаю всё-всё, в самых ярких красках, и даже мысленно представляю, что мне нужно сказать, но всё равно неожиданно выпаливаю:
— Я была змеёй.
Это совершенно не то, что мне хотелось, что мне нужно было сказать. Удивление на лице Стервятника проступает практически незаметно, но я знаю его слишком хорошо, и всё прекрасно вижу. Он слегка улыбается уголками губ, а бьющий ему в спину свет из окна заставляет его глаза подсвечиваться немного диким хищно-жёлтым цветом. Я снова набираю побольше воздуха в грудь, стараясь продолжить, объяснить, сказать всё правильно:
— Я сначала этого даже не поняла. Трава густая, надомной лес шумит. Я несколько дней пыталась из него куда-нибудь выбраться, а потом дошла до какого-то ручья. И из него на меня смотрела змея. С зелёной чешуёй.
От этих воспоминаний по коже пробегает мороз. Когда Волк с восхищением рассказывал мне о лесе, я слушала его с жадностью. Мне очень хотелось попасть туда, увидеть всё своими глазами, почувствовать. Это место казалось мне какой-то невероятной сказкой, несбыточной мечтой, чем-то невозможным и недосягаемым, но, когда у меня, наконец, получилось оказаться Там, это место оказалось совсем не таким, как я его представляла.
Первое время пребывания в Доме я вообще в Прыгунов и Ходоков не верила, для меня это было не больше, чем просто интересная, пусть и не совсем понятная сказка, подслушанная у кого-то из старших.
Все эти мысли крутятся в голове необъяснимым калейдоскопом, и я не могу ухватиться ни за одну из них. Всё ещё молчу. Мне хочется рассказать Стервятнику так много всего, но слова предательски застревают в горле каждый раз, когда предложение уже чётко сформулировано в голове, без возможности вырваться. Со стороны может показаться, что мне нечего сказать, но это не так. Рекс же не торопит, терпеливо ждёт, словно может узнать какую-то важную для себя информацию.
— Я не знаю, как выбралась, — продолжаю, устремив взгляд на край Могильного одеяла, — просто бродила по этому лесу, а потом оказалась здесь. Я не знаю, как так вышло, но… по ощущениям это больше похоже на то, о чём рассказывал Волк, а не Джек. Было… легче.
Истории этих двоих всегда имели множество различий. Джек говорил, что это происходит случайно, само по себе, словно Дом сам затягивает тебя, и не всегда получается подойти к тому состоянию, чтобы снова оказаться на Той стороне. Джека всегда встречала пыльная дорога и какая-то полуубитая забегаловка. По рассказам Волка, он мог переходить туда и возвращаться оттуда в любое время и по собственному желанию, ему достаточно было лишь настроиться, и под его лапами оказывалась сухая трава. Так он говорил.
Смотрю на Стервятника мимолётно, всё ещё ожидая его реакции, как вдруг замечаю, что на чужом лице проступает понимание. Не такое, когда заранее знаешь, о чём говорит собеседник, другое, когда неожиданно сам для себя складываешь нужные кусочки пазла и получается картинка. Понимание происходит неожиданно, словно удар током. Жёлтые глаза смотрят на меня внимательно, с лёгким удивлением, а Стервятник по-птичьи наклоняет голову в бок, и порванные губы снова растягиваются в какое-то подобие улыбки.
— Ты сильнее, чем думаешь, Пташка, — полушепотом изрекает он, словно говорит это себе, а не мне — сильнее, чем все мы думали.
В палате повисает тишина. Рекс больше ничего не говорит, поворачивается к окну, задумчиво перебирая ключи в связке на поясе, да и я тоже молчу. Присутствие Птичьего Папы ощущается каким-то приятным теплом и спокойствием. Успокаивает. Только сейчас я понимаю, что он всё ещё держит меня за руку, и сдержать довольный смешок не получается. Я слегка двигаюсь на одноместной, не очень удобной кровати, привлекая к себе внимание Стервятника и похлопывая по освободившемуся месту рядом с собой.
Со стороны могло показаться, что моя идея его смущает, но я выросла вместе с Рексом и знаю, что это не так. Он снова слегка усмехается, пододвигается ближе и, тихонько кряхтя, укладывается рядом со мной, приобнимая за плечи, а я снова немного двигаюсь в сторону, чтобы позволить ему удобнее устроить больную ногу. Мы всё ещё ничего друг другу не говорим, но я слышу чужое сердцебиение. Размеренное, тихое, едва доносящееся до моих ушей, но спокойное, полностью перекрывающее практически неслышный шепот Голосов. Мне этого достаточно. Стервятнику не нужно что-либо говорить, чтобы я знала: он понимает. Единственный из всех.
Тишина в Могильнике впервые звучит исцеляюще, Стервятник невесомо перебирает мои волосы, думая о чём-то своём. От него пахнет железом и чем-то пряным. Рядом с ним меня с головой накрывает какое-то необъяснимое спокойствие, которого в стенах Дома я не ощущала уже очень давно. Слышу, что дождь за окном прекратился и, кажется, уже достаточно давно. Невольно я начинаю думать о том, как много мы со Стервятником пережили за все эти годы. Воспоминания ярким калейдоскопом мелькают перед глазами, со скоростью света сменяя друг друга, и каждый раз, чтобы не случилось со мной или с моим братом, Стервятник всегда оказывался рядом.
И только сейчас я поняла, что, кажется, никогда не говорила этого вслух. Множество раз думала, захлёбываясь благодарностью за всё, что он для меня сделал, но никогда не произносила таких простых, но важных для нас обоих слов, которые сейчас вырываются у меня сами по себе:
— Я люблю тебя, Рекс.
Я чувствую, как он вздрагивает, и поднимаю голову с его плеча. Смотрю на него внимательно, вглядываюсь в такие знакомые черты, но всё равно не сразу замечаю, насколько он растерян. Мне становится совсем немного неловко от того, как искренне звучал мой голос, насколько правдивыми были мои слова.
Он старается улыбнуться, хотя я вижу, как дрожит его нижняя губа. Осознание того, что я сказала, начинает давить мне на плечи, становясь всё тяжелее и тяжелее. Рекс всегда был более жесток и диковат на фоне Макса, но я прекрасно знала, как сильно он привязывается к людям и как тяжело он их отпускает.
Во всех красках мне вспоминается Тот день и сидящий на чердаке Рекс. Бледный, опухший от слёз и совершенно разбитый. Он смотрел в одну точку совершенно пустым взглядом и ничего вокруг себя не видел, даже не услышал моих шагов, никак не отреагировал на моё появление. Смерть Тени сказалась тяжело на каждом из нас, но даже сейчас мне невыносимо представить, через какую эмоциональную мясорубку он прошел в тот вечер.
Я попросту не могла, не имела права говорить ему о глубине своей привязанности, потому что прекрасно знала, что отпустить он меня уже не сможет. А отпустить придётся.
Потому что я понятия не имею, в какие там Дом играет игры, и какая во всём этом роль у меня, но до этого мне отчётливо казалось, что кроме Наружности деваться мне больше некуда. Хотя… может быть, всё это означает что-то конкретное? Я никогда не думала о том, чтобы после выпуска Рекс стремился куда-то помимо Изнанки, для меня этот вопрос всегда был решен сам по себе, путь с самим Стервятником мы это никогда и не обсуждали. На одно мгновение мне даже стало интересно, а как бы он выглядел, окажись в Наружности?
Я всё ещё жду его реакции на мои слова. Всё ещё жду, что сейчас он поднимется с места, скривит губы в подобии вежливой улыбки и уйдёт, вцепившись в свою трость, и никогда больше не появится в моей жизни. Но вместо этого он усмехается, действительно немного смущённый, и целует меня в лоб. Губы у него сухие и тёплые. Я невольно придвигаюсь к нему ближе, и как никогда остро ощущаю, что никого и никогда не полюблю так сильно, как его. Стервятник навсегда останется моей единственной любовью.
