Сначала Джек хотел отнести его Чёрному. Вот только в тот момент, когда холодный нос ткнулся в тыльную сторону его ладони, он ощутил, как внутри что-то перевернулось, практически громыхнув, и встало в совершенно новое положение, основательно закрепившись. Он никогда не любил собак, но почему-то подхватил тут же замеревшего щенка на руки и понёс к себе домой. Не к Чёрному.
А теперь щенок вился у его ног, повизгивая и попрыгивая, радуясь приходу хозяина, пока Джек разувался, умудряясь держаться за трость и опираться на стену одновременно. Имя Рекс пришло в голову как-то само по себе. Оно казалось смутно знакомым, словно он слышал его в каком-то старом фильме, вот только Джек никак не мог вспомнить, где же он его слышал, но идеально подходило щенку. Рекс вилял чёрным хвостом, начиная постепенно успокаиваться, а парень тем временем снял свою куртку и двинулся в сторону кухни, оставив упаковку собачьего корма в коридоре.
Нельзя было сказать, что Джеку не нравилась его жизнь. Наоборот, его всё вполне устраивало: и крохотная квартирка первого этажа, на которую он успел накопить, и соседи, относишься к нему снисходительно и дружелюбно, и вьющийся под ногами Рекс. Даже выставки Эрика (и расставленные у каждой стены его же картины) не нервировали, а придавали каких-то внутренних сил. Его совершенно устраивало нынешнее положение вещей, и пусть он помнил, что после Дома хотел отправиться в какое-то другое место, сейчас ему всё нравилось.
Чайник тихо булькает, закипая на плите, а Джек немного устало опускается на стул. Из-за долгих походов перебирая нога болела, не спасённая даже наличием трости, а спина впервые за долгое время снова дала о себе знать. Парень прекрасно понимал, что нужно было выпить каких-нибудь таблеток чтобы стало хотя бы немного легче, но ритмичное постукивание хвоста по паркету живо возвращало его в жизнь. Рекс. Первым делом нужно покормить Рекса и только потом возвращаться к вечным жалобам.
И только после того, как собачий корм был насыпан в старую тарелку горкой, а сам щенок с жадностью ел, слегка трясясь, Джек позволяет себе закинуть больную ногу на табуретку, болезненно морщась, и принимается втирать в неё пахучую травяную мазь, смутно отдающую чем-то знакомым. Баночку с этой мазью он обнаружил в своём рюкзаке ещё в тот первый вечер, когда переступил порог квартиры Эрика и его отца, где он жил первое время, совершенно случайно. Она словно невзначай затерялась среди небольшого вороха вещей, оставленная не специально, но Джек бережно её хранил, используя мазь только в особенно паршивые дни, как этот. Казалось бы, в ней не было чего-то особенного или выдающегося, но эта баночка мази словно заполняла собой какую-то пустоту в его душе. Словно она была той самой незначительной, но очень весомой деталью, которой ему не хватало.
Чайник принимается свистеть на грани воя, а парень старается как можно скорее выключить газовую конфорку, чтобы избежать недовольного стука в стену от сварливой старухи-соседки. Проблемы и лишние стычки с ней ему не нужны. Джек снова вздыхает как-то устало и обречённо, распахивает тюлевые шторки, озаряя маленькую кухоньку розоватым закатным светом. Всё как-то сразу начинает играть новыми мягкими красками — и кухня кажется не такой старой и ободранной, и обои не такими облезлыми. Джек замирает у распахнутого окна, вглядываясь в уже знакомые очертания словно в первый раз, и чувствует, как в его душе что-то переворачивается. Непонятные, иррациональные нежность и любовь ко всему окружающему переполняют его изнутри, начиная литься через края.
Только сейчас ему вспоминается, что завтра у Эрика пройдёт выставка, на которую он, Джек, обязательно должен явиться, и потом, словно озарение вспышкой, в голове возникает смутно-знакомая фраза: «Придёт день. Наступит рассвет. Ты окажешься там, где тебе суждено быть».
