Иногда он улыбался отрывочным фразам прохожих, даже в такую прекрасную погоду вечно куда-то спешащих, копошащихся, словно муравьи. И пусть от косых и сочувствующих взглядов в свою сторону избавиться так и не удалось, но он уже достаточно к ним привык, чтобы не заострять на этом внимания так сильно.
Он долго не мог отвыкнуть от костыля, который за все эти годы стал практически неотъемлемой его частью, и наконец-то купить себе трость, менее заметную и более изящную, не приковывающую таких пристальных и любопытных взглядов. Почему-то Джек никак не мог решиться на такой простой и казалось бы очевидный шаг достаточно долго, слишком долго, словно какое-то внутреннее чувство не давало ему этого сделать. От одного лишь вида трости начинало неприятно тянуть сердце, передёргивало каждый раз, когда Эрик настоятельно рекомендовал ему отпустить прошлое и двигаться дальше. Вот только прошлое самое по себе никак не хотело уходить из его новой жизни.
Ему не хотелось иметь трость чем-то выделяющуюся, вычурную, с набалдашником в виде птичьей головы, например, и он сам не знает, почему. Возможно, это было одно из воспоминаний, заблокированных Домом, но Джек этого попросту не помнит. Он вообще не помнит очень многих вещей, которые наверняка связывали его с Серым Домом раньше.
Костыли со временем действительно стали не очень удобными, и ему действительно хотелось купить себе трость, но самую обыкновенную, ничем не выделяющуюся и не бросающуюся в глаза. Она была лишь вынужденной мерой, без которой он просто не мог нормально передвигаться, а в некоторые дни без неё было невозможно даже просто стоять.
Ему и без всякой вычурности посторонних взглядов в свою сторону хватало.
Джек слегка дёрнулся, выходя из своих мыслей, когда услышал шум и возню. Дворовые собаки загнали точно такого же дворового кота на дерево, и теперь вокруг образовалась целая толпа зрителей в лице неравнодушных подростков. Они охали и вздыхали, принимаясь тянуть руки к веткам дерева, словно одним этим незамысловатым жестом могли снять оттуда кота и унести к себе домой. Вот только Джек прекрасно понимал, что только этими наивными причитаниями всё и закончится. С инвалидами также.
Поэтому он, не в силах больше наблюдать за разыгравшейся постановкой, только устало вздыхает, цепляясь за костыль крепче, и удобнее перехватывает пакет собачьего корма в другой руке. До дома осталось совсем немного, а нарастающую боль в ноге можно и потерпеть, к тому же, приятный, всё ещё немного летний воздух хорошо этому способствовал.
Он продолжал двигаться в сторону своего дома, в котором совсем недавно купил квартиру и ещё не до конца распаковал вещи, немного судорожно думая о том, как же сильно за такой короткий срок его изменила Наружность. Первое время его переполняла злоба из-за того, насколько вынужденным было его решение. Он хотел кричать, драться и ненавидеть всех, кто находился от него в радиусе мили. Пусть воспоминания о многом из того, что он пережил в Доме, были очень смутными и непонятными, скорее напоминающими неприятный сон, но это чувство он помнил очень хорошо.
Собственная многоэтажка встречает его прохладным порывом ветра и приветливым писком подъезда. На душе словно становится немного легче, а сердце тоскливо тянется к такому родному распахнутому на створку окошку первого этажа. Из дома выскакивает Алиса, миловидная девушка, которая живёт на два этажа выше него самого. В совсем не по погоде летнем голубом платье и не застёгнутом пальто она кажется лёгкой и воздушной, неизменно приковывающей к себе взгляд каждого, мимо кого она проходила.
Она была своеобразным лучиком света в этом захудалом районе, ярким солнышком в дождливый день, способная согреть одной только улыбкой. В особенно паршивые дни Джек специально выходил во двор, только чтобы столкнуться с этим солнцем и увидеть её улыбку. Глядя на эту девушку, каждый раз в голове судорожно билось, разливалось уже позабытым теплом под рёбрами лишь одно имя — Лиза. Иногда ему казалось, что ещё чуть-чуть, и он сможет полюбить Алису по-настоящему, так, как когда-то любил Её.
Джек приветливо улыбается ей, а она, окрылённая этим незамысловатым жестом с его стороны, словно расцветает и, улыбнувшись ему в ответ, пробегает вглубь двора. Он довольно усмехается куда-то в сторону и заходит в подъезд.
Алиса красивая. Красивая настолько, что от одного только мимолётного взгляда подкашиваются колени, чего только стоят одни её чёрные глаза и шоколадные волосы! Алиса добрая, отзывчивая, всегда со всеми приветливая и ласковая. И постоянно строит ему, сиротливому калеке с первого этажа, глазки уж точно не из жалости.
От отца Джек отказался, как только ступил в Наружность. Давно спившийся старик даже не позвонил ему, что уж говорить о приезде и встрече, так что Джек подождал пару дней, в слепой надежде маленького мальчишки, что отец одумается, а может даже и извинится за всё, что сделал с ним и сестрой, за поломанное детство и вот такую убогую сломанную жизнь, но потом только криво улыбнулся охающему Эрику и пошёл заполнять нужные документы. О своём решении он не жалел — отец для него умер ещё в тот тёмный вечер, когда в пьяном угаре перебил ему ногу валяющимся куском арматуры и здорово так поколотил сестру. Джек давно для себя понял, что уж лучше быть сиротой, чем иметь родство с таким человеком хотя бы по документам, пусть и не отрицал, что отца сломала неожиданная гибель мамы. Джек не любил слабохарактерных людей и для него это ничего не меняло. Горе было слабым оправданием, для всего, что сделал с ними отец.
О сестре он практически ничего не помнил. Вернее, он помнил, что у него была сестра, но не помнил, какой она была. Её привычки, манеры, даже её голос, её имя — всё стёрлось из его памяти бесследно, как и многие воспоминания о Доме, и как бы он не старался, вспомнить о ней хоть что-то он не мог. Она словно превратилась в мираж, расплывчатый силуэт где-то на периферии его сознания. Смазанные очертания, которые никак не могли сложиться в единый образ.
Первое время это угнетало. Без этих воспоминаний он чувствовал себя ещё более неполноценным, словно сам по себе он представлял только половину когда-то единого целого. Не лучшую половину. Тем не менее, его совсем не волновало то, что сестры не было в зоне досягаемости. Он словно на подсознательном уровне ощущал, что она где-то не здесь, что он никогда её не увидит, но при каждой, даже самой мимолётной мысли о ней, в душе разливалось иррациональное спокойствие. Джек чувствовал, что она в безопасности и с ней всё хорошо. Это главное.
Уже на лестничной клетке он сталкивается с Марком, старшим братом Алисы. Высокий и коренастый, похожий на сестру только отдалёнными чертами, он кивает Джеку в знак приветствия и молча забирает из его рук здоровую упаковку собачьего корма, донося до самой двери. Джек тихо благодарит его, поворачивая ключ в замочной скважине, пока крупная, чем-то напоминающая Чёрного издалека, фигура спускается по лестнице, окончательно скрываясь в темноте подъезда уже через несколько секунд. Парень просто ненавидел, когда в его сторону смотрели с жалостью, но Марку и Алисе он был благодарен. За всё.
Квартира встречает его тёмным коридором и звонким собачьим лаем. Щенок, белый с чёрными пятнами по всей спине, задорно кружится на месте, переваливаясь с передних на задние лапы, и виляет хвостом, ожидая, что хозяин сейчас потреплет его за ухом. Джек улыбается, зажигает свет и, вцепившись в трость, присаживается на пол. Щенок счастливо повизгивает, кидаясь на хозяина и принимаясь облизывать его лицо и руки. Джек смеётся. Самым настоящим, искренним смехом, которого он сам от себя не слышал уже очень давно. Несмотря на боль в колене, парень не спешит подниматься на ноги, терпеливо дожидаясь, пока щенок наиграется с его шарфом и короткими прядями волос и позволит себя отпустить.
Он притащил это маленькое чудо к себе в квартиру почти месяц назад. Тогда ещё было тепло и солнечно, народ толпился на улицах, но маленького поскуливающего бездомного щенка почему-то заметил именно Джек. Зверь явно когда-то был домашним, потому что с радостью и лаской тянулся к чужой распахнутой ладони, позволяя себя гладить и в благодарность облизывая руки.
