Я почувствовала, как ноги начали подгибаться. Он призывал меня вслушаться, услышать то, что мне хотят сказать. И я слепо повиновалась голосу Волка, который вёл меня, подобно Гамельнскому крысолову, повиновалась, как делала всегда, лишь стоило ему шепнуть что-нибудь мне на ухо в детстве. Такой была не только я: многие считали Волка неоспоримым авторитетом и, как бы силён не был Слепой, я ни за что не пошла бы за ним, если бы Волк не умер. Последнее, что я увидела перед собой, прежде чем позволить голосам полностью меня проглотить, были обеспокоенные фонари-глаза Стервятника.

***

В себя я пришла всё на том же полу неработающего туалета. Правда, волосы мои знатно окунулись в ту лужу, в которой ещё совсем недавно Стервятник потушил самокрутку. Мерзость. А сам он, Стервятник, сидел передо мной на коленях (хоть бы ногу свою пожалел!) и перепугано таращил на меня глаза. Последний раз его взгляд был таким испуганным в ту ночь, когда… в ту ночь.

Я стараюсь сфокусировать на нём взгляд, хотя перед глазами всё ещё стоят тёмные пятна, а в голове звучит неразборчивый шум вперемешку с отголосками знакомого шепота, старающегося мне что-то растолковать. Голова слегка кружится. Единственная мысль, заслоняющая собой все остальные, звучит голосом Волка и просит позволить выйти на связь. Чёрт знает, что это может значить, но я была уверена в том, что мне необходимо выпить здоровую горсть таблеток и поспать.

Беспомощно цепляясь за стены, я стараюсь подняться на ноги, но теряю равновесие. Стервятник хватает меня за плечи, в попытке не позволить упасть, и на одно короткое мгновение мне кажется, что он сам не устоит и рухнет вместе со мной вниз. Сердце от этой мысли ухает вниз. Благо, он не только крепко держал, но и крепко стоял на ногах.

— Эй, ты в порядке? — от тревоги в его голосе мне хочется разрыдаться, но вместо этого я только невнятно киваю головой, стараясь найти точку опоры. Столько лет к ряду твержу ему, что обо мне беспокоиться не стоит, и всё без толку, — Снова голоса?

Стервятник всё ещё не выпускает меня из своей цепкой хватки, несмотря на все мои заверения о том, что со мной всё хорошо. Я смотрю ему в глаза, и чувствую, как по спине пробегают мурашки.

— Думаю, мне стоит вернуться в спальню, — мой шепот отдаётся от кафельных стен, разносится по всему туалету и громким эхом начинает стучать в пульсирующей голове, заставляя жмурится. Стервятник только кивает, берет меня под руку, становясь моей дополнительной точкой опоры, а свободной рукой хватает свою трость. Полностью игнорируя любые мои попытки протеста, он решает проводить меня до спальни. Уже в дверях я запинаюсь о порог, и, если бы Рекса не было рядом, я бы точно поцеловалась с полом.

Я по-прежнему не могу понять, почему сегодня жизнь в Доме увяла так рано. За дверями Третьей, мимо которой мы проходим, слышится гробовая тишина. Как в склепе. Четвёртая тоже молчит, и даже в Крысятнике блаженно тихо. Но потом я вспоминаю об одной вещи, и от этого воспоминания мне становится настолько не по себе, что мигом скручивает живот. Завтра Самая Длинная Ночь. Ночь, которую недолюбливает каждый, кто знает в этом деле хоть какой-то толк. С этого мгновения во мне зародилось и начало расти, нарастая и нарастая как снежный ком, очень нехорошее предчувствие. Предчувствие того, что завтра ночью произойдёт что-то нехорошее.

От всего этого мне становится плохо, и я принимаюсь мысленно умалять Стервятника поговорить о чём-нибудь. Но он — пусть я и уверенна в том, что мои мысли Рекс практически слышит — молчит. Не говорит ни слова, погрузившись в собственные мысли, в которых сейчас для меня нет места.

Так мы доходим до самого Перекрёстка, где я стараюсь мягко отцепить от себя чужую руку, не переставая уверять, что дальше смогу дойти сама. Вот только Стервятник непреклонен: он лишь крепче перехватывает мою руку чуть выше локтя и, цокая тростью, продолжает идти вперёд. Какой бы гордой я не была, мысленно я его благодарила. Без его поддержки я не смогла бы ступить и шагу.

— Что они говорили? — тихо спрашивает Стервятник, и я перевожу на него всё ещё не до конца сфокусированный взгляд. За этот короткий период времени я настолько привыкла к повисшей между нами тишине, что мне потребовалось несколько долгих секунд для того, чтобы понять, о чём именно он спрашивает, и сформулировать ответ.

— Это был Волк. Он просил ответить, только и всего, — язык ворочается с трудом, а я понимаю, что с каждым шагом меня всё сильнее клонит в сон. Но меня держат крепко, и я больше чем уверена, что до спальни точно дойду в целости и сохранности. На весь мой невнятный лепет Стервятник кивает, слегка поджав губы, словно понимает больше меня самой.

Благо, я ещё могу мыслить здраво, поэтому останавливаюсь, услышав ритмичный стук каблуков. В тихом коридоре он кажется громче грома. Душенька ли это, или другая воспитательница, в любом случае, наличию Стервятника в девичьем крыле она не обрадуется. Он же, словно прочитав мои мысли, отпускает мою руку и делает несколько шагов назад, отходя за небольшой выступ, за которым его не видно. Мне хватает нескольких секунд на то, чтобы отогнать от себя сонливость, и выглядеть если не трезвой, то хотя бы адекватной.

Уже через мгновение из глубины коридора выковыливает Крёстная. Она останавливается, заметив меня, с ног до головы осматривает пристальным взглядом, словно сканирует, а я, позабыв совершенно обо всём, оборачиваюсь в сторону Стервятника. Я вижу, как его лицо вытягивается, стоит ему только взглянуть на Крёстную, и сам он сильнее отступает в тень, словно желает слиться с ней в единое целое. Он прикладывает палец к губам, безмолвно прося меня не выдавать его присутствия, и я снова поворачиваюсь к Крёстной.

Она так отчаянно цепляется за меня глазами, словно ищет хотя бы малейшего повода, чтобы отвести к Акуле. Но единственное, за что меня можно отчитать — уставший вид и круги под глазами. Крёстная недовольно кривится, и, кажется, собирается мне что-то сказать, но я обрываю её довольно грубым «Уже иду в спальню!» и демонстративно иду вперёд по коридору, стараясь держаться прямо и гордо. За ближайшим поворотом я останавливаюсь, приваливаясь лопатками к стене. Меня снова начинало клонить в сон, виски пульсировали, и все посторонние звуки и шорохи казались шипением, неприятно бьющим по голове. Через минуту ко мне подошел Стервятник, и снова взял меня под руку.

Стоило бы расспросить его о произошедшем, о странной реакции на Крёстную, а потом перескочить на все наши недомолвки, которых не так уж и много, но они тем не менее всё же есть. Но я молчу. Молчу, потому что мне кажется, что хотя бы один произнесённый звук отберёт у меня все силы. Молчу, потому что практически уверена в том, что Стервятник умело уйдёт от ответа, как делает каждый раз, если не хочет, чтобы я лезла в его дела. Поэтому только склоняю голову вниз и позволяю ему вести меня по тихому темному коридору.

Чувствуя, что вот-вот засну окончательно, я высвобождаю руку из хватки Стервятника и обнимаю его за талию, совершенно эгоистично положив голову ему на плечо и привалившись на него всем своим весом. Он практически тащит меня на себе, в силу своих возможностей, потому что я сама еле волочу ноги. От него пахнет мокрой землёй и какой-то дурманящей дрянью. Может, именно от неё меня клонит в сон?

— Ты точно в порядке? Может, мне следовало захватить ту настойку от головной боли?

Мы остановились у поворота. Дальше — коридор и моя спальня, но Стервятник идти дальше не может. Потому что пусть толпа девиц и уставилась в телевизор, я знаю, стоит Рексу появиться в коридоре, их любопытные цепкие взгляды уставятся на него. Повскакивают со своих матрасов и уставятся глуповатыми раскрашенными глазами. А там недалеко до доноса Душеньке или той же Крёстной. Я знаю это. Стервятник тоже знает.

Поэтому единственное, что нам остаётся — стоять за поворотом, прячась от чужих любопытных глаз. И разговаривать, разговаривать и разговаривать. Разговаривать так, словно мы не видели друг друга целую вечность, разговаривать даже тогда, когда закончились темы для разговора. Я прекрасно понимаю, что после смерти Макса Стервятнику совершенно не с кем разговаривать в Третьей, да и я никогда не считала Спицу интересной собеседницей. Поэтому из этого общения каждый из нас старается брать по максимуму просто потому, что только друг с другом мы можем по-настоящему поговорить.