Гил потянулся к Сэм и агукнул, не желая быть исключенным из разговора.

– Можно? – спросила Сэм.

– Конечно.

Она взяла его на руки и подняла.

– Я вижу, что вы исключительно смышленый молодой человек, Гилберт, – говоря с малышом, Сэм через него обращалась к Элизабет, как делают обычно все, когда общаются с детьми. – Думаю, нам с тобой будет весело вдвоем.

Он схватил ее за волосы, и они оба засмеялись.

Элизабет просияла.

– Ты отлично с ним ладишь.

– Он просто прелесть.

– Это правда, нам очень повезло.

Все еще глядя на Гила, Сэм рассеянно спросила:

– Вы планируете еще детей?

Странный вопрос для интервью. Но опять же, она была слишком юна и, вероятно, думала, что это вопрос простой и в нем нет подводных камней. И разве не сама Элизабет недавно жаловалась Эндрю, что ей не по себе от того, как все здесь казалось спрятанным от посторонних глаз? Жизнь на виду у всех в Нью-Йорке рождала в ней тревогу. Люди ссорились, обедали или выщипывали брови прямо напротив тебя в метро. Но ее соседи здесь, с порога ныряющие в машины, с пластмассовыми улыбками и фальшиво извиняющимися взмахами рук, были хуже.

– Я всегда хотела одного, – ответила Элизабет. – А вот Эндрю, мой муж, был бы не против пятерых. Так что посмотрим, как сложится.

Прозвучал ли ее голос достаточно беззаботно? Безразлично? Как будто она была готова отдаться на волю случая? Она подумала о двух яйцеклетках, замороженных в жидком азоте в клинике в Квинсе. Эндрю видел их в своих кошмарах. Четыре раза в год супруги получали счет от «Вейлла Корнелла» на двести шестьдесят два доллара. Сумма за хранение яйцеклеток не менялась в зависимости от их количества, поэтому видя каждый раз в своем чеке цифру два в скобках, Элизабет испытывала раздражение.

На заре ЭКО, когда процедуру только начали проводить, они прочли статью, в которой говорилось о миллионе замороженных эмбрионов по всей стране, которые, с большой долей вероятности, останутся неиспользованными. Пары, которые прибегли к этой процедуре для того, чтобы завести детей и не планировали рожать больше, оказались в подвешенном состоянии – не в силах уничтожить то, что могло стать их ребенком, но и не желая давать этому жизнь.

Эндрю сказал, что создать потенциальные жизни и потом просто оставить их в клинике было бы нечестно. Он заставил ее пообещать, что они так никогда не поступят.

Ей хотелось вывалить все это Сэм, но она удержалась.

– Гилу пора поесть, я принесу бутылочку, – сказала Элизабет, вставая. – Я кормлю грудью, но дополняю это смесью.

Она перешла к обычному монологу.

– У меня всегда было немного молока. Первые три месяца я пила сорок травяных настоев в день и перетягивала грудь. Три консультанта по грудному вскармливанию. Отвратительный чай, от которого у меня пот пах как кленовый сироп. Сцеживание после каждого кормления, каждые два часа, даже посреди ночи. Потом я решила добавить в молоко немного смеси и покончить с этим.

Степень собственного бесстыдства в свое время ее поразила. Даже сейчас ей бы не хотелось рассказать об этом другой матери.

– Я как-то прочла, что Чарльза Мэнсона кормили грудью, – мягко сказала Сэм. – С тех пор я думаю, что молоко или смесь – особой роли не играет.

Элизабет улыбнулась.

– Уверена, что не хочешь ничего выпить? – спросила она. – Я сварила кофе.

– Было бы здорово, если вас не слишком затруднит.

– Совсем не затруднит.

Как только Эндрю вернулся домой, Элизабет сунула ему в руки малыша и сказала:

– Можешь его подержать минуту? Мне надо пописать.

Когда она позвонила ему днем на работу, чтобы сообщить, что нашла няню, Эндрю ответил:

– Мне не терпится узнать о ней больше.

Перевод: «Я занят. Заканчивай болтать».

С самого начала их брак был эгалитарным. Он готовил, она мыла посуду. Он пылесосил, стирал и мыл полы на кухне. Она чистила ванную, что большинство людей считало худшей обязанностью по дому из всех возможных. На самом деле, это легче всего. Если кто-то из них и делал больше, чем другой, то это Эндрю.

Но иногда казалось, что ребенок являлся только ее заботой. Поначалу это было обусловлено чистой биологией. Теперь Гилу исполнилось четыре месяца и его можно было покормить из бутылочки, но все-таки она одна кормила его по ночам и мысленно вычисляла, когда ему понадобятся новые подгузники, лосьоны, одежда.

– Штанишки становятся ему тесноваты. Думаю, пора переходить на следующий размер, – заметила она неделю назад, и Эндрю допустил ошибку, спросив: «А какой он носит сейчас?»

Отчасти это было связано с тем, что Эндрю только начал работать на новом месте, нервничал. К тому же, она просто проводила больше времени дома. Строго говоря, она все еще находилась в декретном отпуске, который означал непонятно что, особенно когда работаешь на себя. Но Элизабет не могла отогнать страх, что истинная причина лежала глубже, что рождение ребенка изменило договоренности так, как она и представить себе не могла.

К концу дня она чувствовала себя измученной, обиженной и истощенной.

Возможность спрятаться в туалете расслабляла куда больше, чем любой спа-салон, который она когда-либо посещала, и по уровню полученного наслаждения могла быть сопоставима с отпуском в Сен Барте.

Прошло двадцать минут, а она все еще сидела на унитазе, просматривая фотографии малыша на телефоне. Объяснялось это просто – желание сбежать от Гила было удовлетворено, теперь Элизабет по нему тосковала. В первый день дома после выписки из больницы она расплакалась, представив, как он съезжает от них, чтобы перебраться поближе к колледжу.

– Ты будешь жить дома и тратить время на дорогу, – сказала она ему.

Раньше она никогда не скучала по тому времени, которое еще не пришло.

Элизабет отправила Номи сообщение.

Я наняла няню.

Поздравляю! Кто она?

Старшекурсница. Хочет быть художницей. Очень милая. Мы проболтали два часа.

Почему?

С ней было интересно (и, возможно, потому, что я ни с кем, кроме Эндрю, не говорила за последние несколько недель).

Мгновением спустя экран телефона загорелся, и Элизабет подумала, что это сообщение от Номи, но вместо этого на уведомлении высветилось имя ее сестры.

Э… Ненавижу, что приходится просить, но ты не одолжишь мне двести баксов? Верну быстро – сделка закроется на следующей неделе!

Внутри все знакомо сжалось.

Конечно, – написала Элизабет. – Без проблем.

Ей было ненавистно чувство, которое в ней всегда пробуждала сестра.

Она зашла на страницу «Мамочек БК», чтобы отвлечься. Это было инстинктивное действие, не поддававшееся контролю, как заикание или нервный тик. Кто-то опубликовал трагическую историю о ребенке, подвергшемся насилию в приемной семье. В посте была ссылка на онлайн-петицию. Она ее подписала, не вчитываясь в детали. Глаза наполнились слезами. Зачем она открыла эту страницу? Элизабет была уверена, что зашла кое-что посмотреть, но не могла вспомнить, что именно.

Она почувствовала присутствие Эндрю за дверью.

– Дорогая, все в порядке?

Он использовал этот вежливый пассивно-агрессивный способ, чтобы поинтересоваться, какого черта она так долго делает в туалете.

Она встала и нажала на кнопку слива.

– Люди – монстры, – сказала Элизабет, выходя.

– Ммм?

– Кое-что прочитала в Интернете. Ты не захочешь узнать.

– Ладно. Нам пора, нет?

– Как-то раз, когда твой ремень валялся на кровати, я себя им хлестнула, чтобы узнать, каково это, и Господи Иисусе, это просто варварство. Как кто-то может так поступать с ребенком? Я себя ударила не со всей силы, и все равно было так больно.

– Ну, у тебя низкий болевой порог, – заметил Эндрю.

– У меня? С чего ты взял?

– Когда на тебя приземляется кузнечик, ты считаешь, что тебя ударили по руке.