Пока я накладывала Косте кривую и бестолковую повязку, но в этот раз хотя бы из нормального бинта, он держал его на прицеле и допрашивал. Оказалось, что Саидов здесь искал то же, что и мы. Точнее, охотился он собственно не на сам компромат, а вообще на Левинский архив, о существовании которого не без оснований подозревал.

Саидов подтвердил, что охоту на нас устроили они с Герасимовым, и что Костя нужен был живым, чтобы в частности, расспросить его про этот мифический архив, а до кучи — они не теряли надежду склонить его к сотрудничеству. А вот я спутала им все карты. Я швырнула ему бинт, чтобы он сам оказывал себе первую помощь.

Две машины «Скорой помощи» и полиция прибыли друг за дружкой, причем это были три одинаково раздолбанных УАЗика-«буханки».

Костю и Саидова увезли первыми, причем на обоих надели наручники. Я с облегчением вздохнула, когда мой напарник, прежде чем его погрузили на носилках в машину, куда залез один из прибывших полицейских, снова начертил в воздухе букву Z. Саидова тоже сопровождал полицейский.

На меня тоже надели наручники и посадили в полицейскую «буханку», снова опечатали дом и сад, и машина с ревом, подпрыгивая на ухабах, помчалась по ночному лесу.

Я провела ночь в местном «обезьяннике», потом меня привезли в родной город и поместили в следственный изолятор в компанию очень разношерстных и разномастных почти в буквальном смысле женщин.

По поводу своего ближайшего будущего я не строила иллюзий.

Однако прожженные и сильно битые жизнью «девчонки» в СИЗО утверждали, что со следователем мне повезло: дотошный и занудный, Клочков не станет оставлять без внимания ни одной мелочи.

Он обрадовался мне как родной, когда понял, что я готова рассказывать все без утайки. Очень удивился, когда я отказалась признать себя виновной в том, что стреляла в двух человек, не отрицая того, что я действительно в них стреляла.

Когда же я заявила, что сделала это в состоянии помешательства, или гипноза, или зомбирования, назовите как хотите, он сначала расфыркался, потом скептически крутил ладонью возле виска и, повернув голову вбок, как голубь, рассматривал меня одним глазом.

— Ты что, из этих, инопланетянами украденных?

— Нет, — спокойно отозвалась я, — со мной работали Левин и Саидов, психиатры.

Он выпучил глаза, однако не поленился, вызвал эксперта, и меня снова, как у Бринцевича, тестировали, проверяли, прощупывали и проверяли на вменяемость, думая, что я собираюсь откосить «по этому делу». Я подтвердила, что в дурке я действительно побывала. А кто бы не побывал на моем месте?

Бринцевича тоже вызывали в качестве свидетеля. Он криво улыбнулся мне, когда я при встрече вяло сделала ему ручкой, и подтвердил, что я провела в его клинике несколько месяцев с диагнозом «посттравматическая амнезия» и еще рядом расстройств.

Клочков после консультации с Бринцевичем стал относиться к моим словам с большим вниманием, и когда я ему указала, что у Левина на участке под кустом гортензии должен находиться предмет, из-за которого и случилась вся та заварушка со стрельбой, он немедленно послал оперативников прочесывать сад.

Под кустом гортензии нашли завернутую в несколько слоев целлофана малюсенькую флешку, на которой было записано несколько гигабайт видео. В основном работа со мной Левина и Саидова, но были и другие фигуранты, которые тоже заинтересовали следователя, и он помчался перекапывать старые дела.

После этого отношение следователя ко мне переменилось. Насколько я поняла, теперь он рассматривал меня не в качестве основной подозреваемой, а скорее как бесценного свидетеля. Правда, выпускать из СИЗО пока не собирался, намереваясь заменить статью обвинения с «покушения на убийство» по крайней мере на «незаконное ношение огнестрельного оружия».

Бесконечные допросы продолжались.

Несколько раз мои показания «пропускали» через полиграф. Это было забавно. Я обнаружила, что могу болтать все, что угодно, и детектор лжи с чистой совестью подтверждал, что я говорю правду и ничего кроме правды. Однако чуть не спалилась, когда первый раз для проверки меня просили солгать. Пришлось убедить себя, что я вру, чтобы прибор зарегистрировал отклонения. Так как я успела уверить всех, что чувствование эмоций мне недоступно, то теперь ровным тоном выдавала те сведения, в которых я была уверена: что я не помню свою настоящую фамилию, кто мои родители, где я росла и кто меня воспитывал. Что я ничего не помню ровно до того момента, когда я очнулась в приемном покое незнакомой мне больницы после взрыва.

Что мужчина, которого я знала исключительно под именем Константин, без всякой фамилии, которую я так и не удосужилась спросить, поместил меня в клинику и несколько раз навещал там. Что потом он же забрал меня оттуда, уверяя, что меня хотят убить.

— И вы вот так запросто пошли неведомо куда с практически незнакомым человеком?

— А у меня был выбор? К тому же для меня абсолютно все люди были незнакомы. Ну кроме доктора Бринцевича, бабы Гали и кое-кого из персонала клиники. Да мне вообще было все равно, куда идти.

— Почему он не отвел вас к вам домой?

— Спросите у него. Я вот, например, до недавнего времени и не знала, что у меня есть дом.

— Спросим, спросим, — многозначительно пообещал Клочков, набычившись и поджав губы.

— Как он, кстати, жив? — сбавив тон, спросила я.

— Жив, жив, — отмахнулся следователь раздраженно и потряс рукой в направлении полиграфа, — не отвлекайся, давай сначала с этим покончим. Вопросы задаю я!

Я пожала плечами и попыталась независимо скрестить руки на груди, но помешала целая куча датчиков, которыми меня облепили и обмотали проводами, как новогоднюю елку.

— У нас есть сведения, что твое пребывание в клинике Бринцевича оплачивал не Костя.

— Да, он мне тоже сказал, что оплачивал Левин… Но я точно не знаю, я же не видела счетов. Спросите у Бринцевича!

— Спросим, спросим, — опять покивал Клочков.

Я придерживалась плана «Z», уверенная, что именно этого добивался от меня Костя, когда, прощаясь, изображал пальцем зигзаг.

Я утверждала, что Левина мы оставили на даче живым и здоровым в компании целой батареи алкогольной продукции, при помощи которой он намеревался зализывать душевные раны после ссоры с женой. Из задаваемых мне вопросов я, в свою очередь, сделала выводы, что убили его из огнестрельного оружия, пули и гильзы которого не имеют никакого отношения к Костиными пистолетам. И незаметно перевела дух, поняв, что убийство Левина на нас никак не повесить.

Допрос с применением детектора лжи продолжался несколько часов, и он был далеко не последний. После этого еще несколько раз ко мне подключали всякие датчики, надевали на голову какой-то стальной обруч и выводили на монитор цветное изображение каких-то загогулин, которые показывали состояние и активность разных долей мозга, когда я выдавала уже известную и новую информацию. Я не смогла сообщить название ни одного населенного пункта. Не сумела показать на карте, в какую сторону и сколько часов мы шли по рельсам. Но Клочков и его коллеги оживились и заинтересованно переглянулись, когда я рассказала им про то, как мы встретили ролевиков-реконструкторов, у которых в начале августа проходила региональная игра. Клочков кивнул, и его молодой помощник умчался куда-то что-то выяснять и подтверждать.

Бывало, что по нескольку дней меня никуда не вызывали, со мной никто не желал беседовать, расспрашивать.

Моя адвокатесса, моложавая, ухоженная и элегантная женщина, была мной довольна. Всегда спокойная и невозмутимая, она не делала лишних, суетливых движений, не шуршала нервно бумажками, не постукивала ручкой. На ее лице, казалось, всегда блуждает полуулыбка, при взгляде на которую иногда возникало ощущение, что женщина задумалась о чем-то своем. Она не кивала, смотрела собеседнику в глаза, не отводя взгляда, и даже почти не моргала. И только когда она задавала какой-нибудь неожиданный, но всегда очень уместный вопрос, чтобы что-то прояснить или уточнить, становилось понятно, что она не упускает ни одного слова, и что она стремится увидеть всю картину.